Лиана, Ингвар Тилль. Акела промахнулся (Незыблемый) (2/2)

Брови Тилля медленно поднялись вверх.

– За что?

– Что не убили. – Лиана внутренне сжалась, боясь, что этим напоминаем вызовет в голове Тилля цепочку мыслей, которая приведет к желанию повторить свою попытку, но он лишь добродушно пожал плечами, накрывая своей огромной лапой ладонь Лианы.

– Акела промахнулся! – сказал он, и засмеялся со своей же шутки, вздрагивая животом, похлопывая Лиану по руке.

Григорьева кивнула и двинулась за мясником, который, вовремя опомнившись, придержал для неё дверь галантно пропуская вперёд

***</p>

Сейчас, когда всё изменилось, почему-то именно исчезновение Тилля ощущалось сильнее всего, будто он был связующим звеном между прошлым и будущим, чем-то незыблемым, неизменным. Он был до неё, во время, и, будто бы, должен был быть после. Секач вызывал у Григорьевой искреннюю симпатию, он был собранным, вежливым и как будто безопасным, но абсолютно мерк на фоне памяти о старом добром Ингваре Бориславовиче, словно лишь временно заменял его, чтобы потом снова отступить в тень, уступая место истинному главе третьего форта.

Сыновья Тилля скорбели, и, чтобы как-то справиться со своей скорбью, устроили ему номинальные похороны с пустым гробом и скромной, по их меркам, могильной плитой с лучшей его фотографией.

Глядя на своё отражение в лобовом стекле, Лиана уже знала, куда сейчас направится, ещё до того, как эта мысль пришла ей в голову. Красивое ухоженное кладбище встретило её тишиной, которую не нарушали звуки всего остального мира. Она брела мимо разношёрстных надгробий, огороженных низкими заборчиками, сжимая в руке небольшой букет живых цветов, пока не дошла до нужного, находящегося отдельно от остальных. Присев на каменную скамейку, она помолчала, но, словно опомнившись, быстро достала из сумочки пачку тех самых едких вонючих сигарет, кладя их возле надгробной плиты.

– Принесла Вам вот... – хрипло от долгого молчания прошептала она, но шёпот показался ей оглушающе громким и чуждым, будто голос ей не принадлежал, – и ещё цветы. Не знаю, любили ли Вы цветы, но я... В общем, принесла и их тоже.

Она замолчала, чувствуя себя глупо и неуместно, но что-то заставляло её продолжать сидеть на скамейке, глядя на живого Тилля на фото, будто он всё ещё оставался живым. Григорьева выдавила ещё пару фраз, которые дались ей тяжело, она считала себя реалисткой, которой не пристало говорить с неживым гранитным надгробием абсолютно чужого человека, но слова сами полились неостановимым потоком. Она рассказывала холодному камню всё, что накопилось в ней, делилась переживаниями и мыслями, рассказала про Секача, про младших Тиллей, один из которых готовился в скором времени стать отцом. Ей казалось, что старшему Тиллю важно было знать об этом, даже если он её не слышал, и она говорила, говорила, говорила, пока слова не закончились, заставляя её резко замолчать, задохнувшись от внезапной судороги, сжавшей горло. Непрошеные слезы облегчения и странной грусти полились по щекам, и Лиана вытирала их рукавом, почти истерично смеясь от собственного же поступка. Уже собираясь уходить, она снова села на скамейку, нерешительно касаясь пальцами фотографии на камне, одними кончиками будто поглаживая её.

– Акела никогда не промахивался. – Слишком неожиданно и слишком поздно осознала она, и Ингвар Тилль в её голове удовлетворённо и тихо засмеялся, прикрывая живые проницательные глаза тонкими веками.