Глава III (1/1)

Последнее время Друса стала замечать за братом Мартином, что он стал смотреть на нее совсем другим взглядом. Этот взгляд был долгим, изучающим, глубоким: в него можно было провалиться и упасть, как в жерло Красной Горы, и падать — бесконечно долго. Этот взгляд не приносил ее душе покоя, как было раньше, когда они со священником проводили время в душеспасительных беседах. Напротив, сердце Друсы билось чаще, дыхание перехватывало, слабость появлялась во всем теле, сковывала ноги, поселяясь в руках, которые начинали ронять все, что держали — и блюда, и тарелки, и метлу, и шитье с иголкой, и спелые яблоки в подоле. Когда Мартин так смотрел на нее, Друсе всегда хотелось сесть, — хоть на ограду, а хоть и на пол — и чтобы кто-нибудь вылил на нее ведро студеной колодезной воды. Но его взгляд не был одним из тех сладких, липких взглядов, которыми мужчины ощупывают хорошенькую женщину, нет. Несмотря на то, что жизнь Друсы была не так уж и добродетельна, порок не приносил ей удовольствия и был всего лишь вынужденным способом заработка. Но, глядя в глаза этому странному священнику, Друса чувствовала себя так, словно стояла на Вершине Мира и теплый ветер играл со складками ее платья. А если она оступилась бы и упала, то это было бы падение на цветущий луг, и вот тогда ее сердце и остановилось бы от счастья. Чувствовал ли он то же самое? Друса не знала. Но они могли бы смотреть друг на друга и молчать часами, годами, вечно, пока время бы не превратило их в два выбеленных дождями и солнцем скелета на ступеньках часовни.

Иногда, за обедом, когда Друса обносила братию деревянным блюдом с хлебом и их с братом Мартином пальцы случайно соприкасались... Тогда священник становился особенно сдержан. Друса думала, что знает мужчин, знает их желания, и что они — существа довольно предсказуемые и однообразные, но брат Мартин не переставал ее удивлять; она не знала его и никогда бы не смогла узнать, если бы он сам не захотел впустить ее в свою строгую и прекрасную душу. Сложно было даже поверить в то, что он такой же, как и все, как обычные меры и люди: ест, спит, сидит в нужнике или занимается любовью — даже подумать о монахе подобное казалось немыслимым. Иногда, ночью, лежа в постели, Друса думала о том, каковы на вкус его губы и испытывала священный трепет. Постепенно Друса укрепилась в мысли, что если бы брат Мартин поцеловал ее, она бы умерла на месте, не перенеся такого потрясения.После обеда у них обычно были прогулки и беседы. Друса и брат Мартин выходили из города и шли по заросшей дикими травами тропинке к заброшенным, разграбленным айлейдским руинам, величаво поднимавшимися из сырой от недавнего дождя земли, словно кости умершего исполинского животного. И двемеры, и кимеры, и айлейды, все они предпочитали строить свои роскошные дворцы под землей; только люди полюбили строить города на поверхности, ближе к свету солнца и небесной синеве, к белоснежным барашкам облаков. Друса и брат Мартин шли рядом и по очереди несли корзинку для сбора лекарственных трав, забираясь довольно далеко в лес: так никто не мог помешать им вести бесконечные разговоры обо всем на свете. Наверное, гулять возле руин было довольно опасной затеей, ведь у Друсы не было ни зачарованного лука со стрелами, ни меча, ни кинжалов, но она все равно не беспокоилась. Сестра Нимуэ рассказала ей по секрету, что брат Мартин когда-то был довольно способным боевым магом, состоял в Гильдии и считался подающим большие надежды, пока внезапно не оставил магические изыскания и не обратился к служению Девяти.

Друсе нравилось с ним гулять. Если не думать обо всяких сердечных глупостях, Мартин был интересным собеседником, умным, чутким и сдержанным. Они искали корни Нирна, росшие, обычно, в заболоченных низинах или же у проточной воды. Корень Нирна — одно из самых редких и интересных растений, свойства которого практически неизвестны в современной алхимии. Мартин говорил, что когда они соберут достаточно Нирна, его отправят с почтой в независимую алхимическую лабораторию в Скинграде и, возможно, это послужит серьезным вкладом в исследование его свойств. Многие ученые волшебники встречались с этим растением в своих экспедициях в Валенвуд, но почему-то до сих пор мало кто им интересовался. Заодно Мартин рассказывал ей о Лорхане, создавшем мир:— И тогда другие Эйдра расщепили его, — Мартин пошел вверх по ручью по щиколотку в ледяной воде. Если бы он был в ботинках, ботинки промокли бы не сразу, но, по обычаю странствующих жрецов аэдра, он носил сандалии, а это значило, что с каждым шагом пальцы у него на ногах замерзали все больше и больше. Друса предусмотрительно взобралась на край овражка, в котором тек ручей, держась как можно дальше от воды. Данмеры плохо переносят холод, в более прохладных регионах они часто болеют. Это монах, выросший в стране, где каждые полгода наступала суровая зима, мог позволить себе идти прямо по студеному ручью.— Не очень-то любезно с их стороны, — проворчала Друса, приподнимая юбки, чтобы спрыгнуть в овражек, когда ручеек обмелел и опасность замочить ноги исчезла. Мартин протянул к ней руки, чтобы подхватить и помочь спуститься. Она не могла не заметить, что, когда она стояла на берегу овражка, он бросил быстрый на ее ноги, порочно открытые чуть ниже колена.— Но Лорхан вынудил их создать Нирн против их воли, — возразил брат Мартин, опуская Друсу на землю. От его кожи и волос вкусно пахло, а ресницы у него были густые и каштановые. Почему-то Друса подумала о лошадях, о красивых и добрых больших лошадях с пушистыми ресницами и нежными глазами. И о собаках. Хотя слова «вы прекрасны, как конь и добры, как нордский волкодав» вряд ли прозвучали бы, как комплимент. Хотя у Друсы в детстве был серый волкодав нордской породы, и он и вправду был очень ласковый и спокойный пес.— Тем не менее, это не очень-то честно, — возразила Друса, одергивая платье и продолжая восхождение к роднику, питающему ручей. Где-то там и притаился дразнящий, звенящий, мерцающий в тени чащобы корень Нирна.— Тогда Эйдра были жестоки. Там, где упало его сердце, возникла Красная Гора и Вварденфелл вырос вокруг нее, — данмерка даже замолчала от удивления. О возникновении Красной Горы ей рассказывали совсем другие истории. Когда это Лорхан успел уронить свое сердце в самый центр острова и с чего это было там вырасти горе? Горы не растут. Вулкан был сердцем Вварденфелла всегда.

— А у нас говорят, что Лорхан был предводителем армии людей. Он был жесток и неистов, но эльфийский герой победил его... Я не слишком-то люблю мифы, — призналась Друса, потирая плечо. Слепень, что ли, ужалил, отчего так горит и чешется? Ее платье было довольно открытым по данмерским меркам. Традиционная одежда вварденфеллского кроя отличается почти полным отсутствием кроя как такового: платье в Морровинде представляет собой бесформенную хламиду с дыркой для головы. Таких надевается несколько: нижняя хламида хлопковая, всегда белая, без вышивки, ее край должен чуть виднеться из-под остальных платьев, средняя хламида обычно в цветах Дома того, кто ее носит, если он принадлежит к одному из великих Домов, в цветах знамен его семьи или же любого, не связанного со сложной геральдикой Вварденфелла, оттенка. Третье платье обычно сшито из двух шелковых полотнищ, расшитых растительным узором, соответствующим времени года. Форма платью придается с помощью драпировки, пояса и множества брошей и заколок.

— Почему? Я имею в виду, почему ты не любишь мифы, — спросил брат Мартин, остановившись, чтобы вытереть пот со лба. День клонился к полудню, разгораясь летней духотой. Высокое, яркое синее небо над едва шелестящими кронами деревьев казалось куполом из раскаленной эмали, зеленая листва сияла изумрудной зеленью в солнечных лучах, похожих на золотые клинки, пронизывающие редкие облака. Обычно так жарко бывает перед грозой, но на горизонте не было ни одной тучи, которая могла бы пролиться дождем на истерзанную зноем землю.— Все лгут, — пожала плечами Друса, думая о Вивеке, который не смог уничтожить Нереварина, когда тот пришел в его город, ведь племена Эшлендеров уже поддерживали возрожденного лорда дома Индорил, и многие города тоже его поддержали. Если бы Вивек велел казнить его тогда, даже у вернейших последователей Трибунала возникли бы сомнения в храмовой версии событий, произошедших бессчетные века назад на склонах Красной Горы. — Все лгут, а боги жестоки. Там, откуда я родом, правил Трибунал. Обожествленные предатели. Бросили лорда Неревара в битве, а сами объявили себя богами и захватили власть.

— Даэдра честнее, — мрачно заключила Друса, убрав, наконец, руку от плеча. — Они, по крайней мере, никого не уверяют в своей святости.— Не говори так, — лицо брата Мартина на мгновение потемнело. Он даже остановился, вытянув руки по бокам, как легионер в строю. Ему бы сейчас доспехи Легиона, да их короткий клинок, подумала невольно залюбовавшаяся Друса. Сильная, красивого рельефа шея с натянувшимися на ней жилами, с нервно дернувшимся кадыком, крепкая спина, мускулистые руки, длинные ноги. Все, что скрывала его роба, Друса уже давно успела разглядеть при самых разных обстоятельствах. Кто говорит, что подглядывать нехорошо, многое теряет. — Даэдра... Их истинный облик ужасен, — в его словах зазвучала боль смертельно раненного зверя.

Друса на мгновение замолчала. Не просто так же это все, правда? Талантливый юноша поступает в Гильдию Магов, учится, становится все более и более сильным магом. Читает книжки, много тренируется, наверное, имеет доступ к даэдрическим артефактам, к трактатам и исследованиям. А потом вдруг — раз! — и оставляет Гильдию, в которой ему уготована блистательная судьба, надевает домотканую рясу и идет в Храм Девяти, как на войну с грехом. Совпадение?

— Я думаю, с вами произошло что-то, о чем вы не хотите говорить. Вам и не нужно. Я понимаю, — сказала Друса. Она надеялась, что сказанное немного утешит священника. Судьба должна шарахнуть с силой молнии в бурю, чтобы человек так круто изменил свою жизнь.

— Нет, — твердо сказал Мартин, посмотрев ей в глаза. О, эти ледяные глаза, полные голубого пламени! Они смотрели ей прямо в душу, к счастью, не всматриваясь. — Не понимаешь. Я знаю истинную цену милости принцев Даэдра. На мне лежит ужасный грех. Но Девять милосердны. Девять приняли меня тогда, когда все отвернулись от меня. Я и сам искал смерти. Только служение дало мне шанс начать новую жизнь.Они стояли совсем близко, лицом к лицу. Друса подумала, что, если никто из них сейчас не собирается никого сжимать в объятиях и целовать, нельзя позволять разговору держаться таким напряженным. Напряжению может потребоваться разрядка.— Смотрите, тот старый айлейдский город. Там довольно тенисто. Может быть, прервемся, посидим? — быстро предложила Друса, переводя беседу в мирное русло. Он взяла священника за руку и потянула за собой, в высокие кусты папоротников, преградившие путь к руинам.— Стой, — удержал ее брат Мартин. — Ты смогла бы полюбить... клятвопреступника? Человека, совершившего ужасное преступление? Виновного во множестве смертей?— Все зависит от человека и от преступления, — уклончиво ответила Друса, чувствуя легкое волнение. Не ошиблась: ее прекрасный принц не такая уж и золоченая статуя. Ах, как он смотрит, словно выжигает своими небесными человеческими глазами! Наверное, страдал все это время. Ночей не спал. Думал, как бы объяснится. Она мягко улыбнулась, ответив по-данмерски уклончиво и многообещающе. — Если это тот человек, о котором я думаю, я верю, что он давно уже искупил свою вину.И вот тогда брат Мартин и схватил ее в охапку. В его объятиях Друса почувствовала себя крохотной певчей птичкой, он мог бы легко раздавить ее хрупкие косточки в своих могучих руках. Его лицо дышало любовью, а тело — такой страстью, что ноги подгибались. Опять. Но подгибались или, скорее, раздвигались? Поцелуй был медовым и сладким, слаще, чем самые изысканные десерты Имперского города, и обжигающим, словно острейший хаммерфелльский перец. Он был жарким, словно дыхание пепельной пустыни, жадным, как будто бы Мартин никак не мог насытится вкусом ее рта и властным, словно Голос Императора: он требовал полного подчинения, безусловной любви.

Он обнимал ее, ее Мартин, тискал, как котенка и Друса чувствовала себя простой эшлендерской девчонкой, млеющей в руках своего милого.— Боги, я люблю тебя, — сказал Мартин, едва дыша, когда наконец оторвался от нее, как насосавшийся крови пепельный вампир. Друса медленно опустилась на траву — ноги отказывались держать ее — и он встал перед ней на колени, чтобы оказаться с любимой лицом к лицу. Отчего Друсе тогда показалось, что он некрасив? Оттого, что Мартин не особенно следил за собой, пожалуй, редко причесывал гриву своих взлохмаченных каштановых волос, да и одевался простовато, в пыльную, вечно чем-то заляпанную мантию. Но черты его лица дышали красотой и благородством, и он был прекрасен, как сам Пелинал Вайтстрейк. А еще он кого-то смутно эльфийке напоминал...— Я клятвопреступник и я люблю тебя, — горько усмехнулся он, всегда готовый найти в бочке отборного нордского меда ту самую ложку дегтя. — Даже служение Девяти я...— Да замолчи ты уже, — возмутилась Друса, закрывая ему рот ладонью и нежно поцеловала в широкий лоб. Убедившись в том, что священник больше не собирается заниматься самобичеванием, Друса убрала руку от его губ и спросила. — Ты любишь меня?— Всем сердцем, — просто сказал брат Мартин и это было ровно так, как он сказал.

— Ты сделаешь все ради меня? Тсс, — шикнула темная эльфийка и снова запечатала его губы ладонью. — Нет, не надо говорить, кивни.— Что ты задумала? — спросил брат Мартин, стряхнув ее руку. — Я не позволю...— Ничего, ничего, — успокаивающе прошептала она, сразу же обнимая его за шею и целуя в крупные уши. — Ничего, мой милый. Но ты должен будешь отпустить меня на три дня.— Нет. Нет! — он попытался вырваться из нежных, но цепких объятий Друсы. Брат Мартин собрался спасти ее погрязшую в воровстве и лжи душонку любой ценой. — Я не позволю тебе вернуться на порочный путь...— Нет, милый, нет. Это не то, что ты думаешь! — пылко возразила Друса.

— Не лги мне, — велел Мартин, схватив ее за руки. Он был пристрастен и суров, как вся Ординатура Трибунала.— Но я... — начала было Друса, еще не зная, что придумать в свое оправдание, но понимая, что вырваться из Чейдинхола нужно любой ценой. Дела больше не могли ждать.— Ты воровка, — сказал он обличающе и слова эти хлестнули ее, как плеть. — Только слепой бы не увидел, глупец бы не понял, зачем ты пришла в часовню. Но в тебе что-то есть... Что-то особенное. Внутренний свет. Ты еще не испорчена окончательно, Друса, но уже находишься под дурным влиянием, от которого должна быть избавлена. Я никуда тебя не отпущу.— Мартин, Мартин, родной, — Друса поцеловала его руки, внезапно осознав, чем именно может его разжалобить. — Да, ты прав, во всем прав. Но люди, с которыми я связана... Они не отпустят меня просто так. Прошу тебя, дай мне все уладить с ними — и я вернусь к тебе, обещаю.Как она убеждала его в том лесу, как целовала и обнимала, как сплетались тела под солнцем, чьи лучи несмело проникали сквозь кроны деревьев в чащобу — печально известный своим пристрастием к скууме и гуарам Крассиус Курио мог бы сладострастно описывать часами, маленький имперский извращенец. Друса не слишком-то верила в разговоры о распущенности темных эльфов, предпочитая думать, что так складываются обстоятельства: так вот, обстоятельства складывались на диво однообразно. Ах, Мартин, ее Мартин... Но она не позволила ему ничего, кроме крепких поцелуев, пары непристойных прикосновений и еще более крепких объятий, с горем пополам уговорив на пару дней отпустить ее в Имперский Город, не поднимая шума.— Я вернусь и стану твоей навсегда, — шепнула она брату Мартину, млея и тая, понимая, что не следует к нему возвращаться, но так же испытывая некоторую мрачную уверенность в том, что не сможет его обмануть.