Проснулся! (1/1)
На следующее утро Пруссия проснулся с чугунной головой и за столом дома у Брагинского. Хотя, у себя дома – он-то теперь, мать её, Калининградская область! Хотя, он не понимал политики Ивана – набить морду – подтереть сопли. Спасал раньше, хотя и поКОЛачивал частенько.
Поморгав несколько раз алыми глазами и тряхнув нечёсаной с утра шевелюрой, Гилберт осмотрелся – пьяный Россия, точнее, спящий, бутылка недопитая, два стакана, на подоконнике огромный букет подсолнухов, к вазе с которыми прислонена фотография очень красивой девушки в казачьей форме. Явно видно, что фото старое….даже очень старое. И постепенно в голове у альбиноса всё складывается по полочкам.Вчера он зашёл к Брагинскому отметить Рождество. Католическое прус отмечал с братом, который весьма тактично выжил его с его земель на клочок с бывшей прусской столицей, а Христианское сразу решил отмечать со своим практически всемогущим, в нетрезвом виде, сожителем, если так можно выразиться. Впервые он пошёл на такую глупость, а не просто провёл все зимние праздники у себя дома, в Кёнигсберге (который он отказывался упорно называть Калининградом). Увиденное не порадовало Байльдшмидтта, который навёл справки и пришёл с традиционным блюдом для данного праздника у славян – кутёй. Россия, смотрящий на какую-то бумажку в компании полутораметровых подсолнухов технично напивался, вливая в себя рюмку за рюмкой и не морщась, а только….плача!? Пруссия мог поклясться своим крестом, что видел на щеках Брагинского влажные дорожки. Такой Иван как-то удручал до невероятной жалости к оному и бесил до плевков жёлчью одновременно.Плюнув на всё, Гилберт зашёл и поставил варёную пшеницу и термос с едва тёплым компотом, который с неясного перепугу называли узваром в данном конкретном случае,на столик у холодильника, затем уселся напротив «Славянина хренова», как иногда красноглазый называл Россию, и отобрал уже поднесённую к губам рюмку. Примерно в этот момент его заметили. Тут же вытерли слёзы и деловито заморгали.— Ты чё тут делаешь? А, экс-шестая часть планеты, а сейчас больше на пятую точку смахивающая? – скрипучим от раздражения голосом рычит экс-Пруссия.— О! Гилберт! – будто не услышав оскорбления, русский вскакивает на ноги и подбегает к шкафу, достав из него стакан. – Выпьешь? Да что там….выпьешь! Хоть не так тоскно будет….Бумажка, которую он держал в руках, оказалась старой фотографией. Той самой, которая утром стояла у букета уже в рамочке. Девушка прусу очень понравилась. Если бы она уже чёрти сколько не была мертва, судя по возрасту карточки, можно было бы и тряхнуть стариной.
— Кто это? – кивнул на карточку альбинос, когда Брагинский уселся напротив и разливал водку по стаканам, чуть высунув кончик языка от усердия.
— Это моя Та~нечка… — приторно тянет он. – Но это тебе не надо. Просто выпей со мной.И понеслась….Через пару часов окончательно упившийся Иван рассказал «тебе, паршивая немецкая морда обрусившаяся», т.е. Гилберту, в крайне сокращённом варианте историю себя, опять расплакавшись на куске про свою первую любовь.
Картина вечера была полностью восстановлена, помогло отчасти отрезвившее удивление, когда всеустрашающий «Колколкол» был остановлен влитой в рот Брагинскому водкой. Тихо поругавшись по-немецки, экс-Пруссия, экс-самая крутая держава, экс-нацист, экс-комунист, экс-ГДР, да и ещё много чего бывшего, сполз со стула на пол, точнее, на этот самый пол рухнул весьма болезненно. Кое-как добравшись до сваренного собственноручно компота, прус вскрыл термос и сразу залпом выпил половину его содержимого, как ему показалось.
Переведя дыхание, он помотал головой и подошёл к Ивану. Неясно, почему его так умилял вид спящего «славянина хренова», который сейчас был больше похож на пятилетнего испуганного и заплаканного мальчика, который забился куда-то в угол и так и уснул там в слезах, чем на самую большую державу в мире. Плюнув на очередной зимний романтизм, из-за которого он всегда зимой сидел дома, перечитывая «Страдания юного Вертера» Гётте, красноглазый растолкал спящего Брагинского.Тот только что-то буркнул, расшифрованное Байльдшмиддтом как просьбу допинать наверх в комнату, что он сделал в практически дословном виде.
***
Проснулся Иван под вечер в крайне дурном расположении духа. Сильно болела голова и задница. Непонятно от чего болела последняя, а из алкогольного тумана только изредка проглядывала морда-лица самого западного региона – Калининграда или экс-Пруссии. Тут же появилось за раз несколько предположений дискомфорта ниже пояса, но самым логичным было признано падение с лестницы. Кое-как сев на широкой дубовой кровати, русский осмотрелся – его комната. Рядом на тумбочке плошка с кутёй и записка. Тихо ругаясь, русый взял листик и прочитал написанное ломаными русскими буквами на ломаном русском, примерное содержание которого было о том, что Брагинский тупая тяжёлая пьющая скотина, которую «Великий и Могущественный Я»тащил на себе, пиная периодически. Так же сообщалось, что в плошке приготовленная «Великим, Могучим, Устрашающим, Непобедим, надерущем в скором времени половине мира, если не всему, задницу…etc» Пруссией вчера специально для него кутя, которую вчера даже не увидел за пьяным бредом, и, если он его не съест, то исход для него будет плачевным. Покачав головой, русский пробежался по строчкам дальше, затем поднял голову и посмотрел на свой рабочий стол – прус сделал очень хороший, в понимании Ивана, поступок – подсолнухи были перенесены с кухни в спальню и поставлены в напольную вазу. Фотография мирно покоилась на документах и платке Брагинского, который он, по всей видимости, обронил.
Улыбаясь своей детской улыбкой, Россия встал с кровати и медленно направился в сторону выхода, тихо ругая Гилберта – пинал от всей души, которая в такие моменты у Пруссии приобретала размах почище русской. Лестница далась не трудно, но мирно спящий под шинелью русого красноглазый немец выбил Ивана из колеи. Нет, не именно наглость, что с него шинель была снята и применена в качестве одеяла, а то, что прус спал как кот – свернувшись клубком, а непосредственно кот Брагинского, русский голубой (порода это такая, а не как подумают многие ориентация, злобно похихикивая над россиянином) Архангельск*, лежал у него под головой в качестве подушки, щуря изумрудные глаза и лежа с видом истинного аристократа.
Что-то буркнув про проклятую буржуазию, Иван направился на кухню. Там заботливо в банке стоял рассол. И опять приписка Гилберта «Пей, дубина…».— Вот вам и немецкая морда… — фыркнул Россия.
— Прусская… — хриплым голосом поправили сзади.
Обернувшись, русский увидел сонно щурящегося Гилберта, на плечах которого вальяжно разлёгся Архангельск.
*Предположительно в Архангельске зародилась порода русских голубых кошек.