История просто меня.. (1/1)

"Изверг", "Урод с краном", "Псих", "Садист", Брагинский, что хуже чёрта"...ещё много каких прозвищ мне дают. Я улыбаюсь...А они шарахаются от меня. Обидно-то как. Я же просто хочу, чтобы у меня были близкие...чтобы были люди, среди которых можно чувствовать себя семьёй. И Империя была, и Союз из меня делали...но от меня все уходили...Даже Украина с Белоруссией. Хотя, ни одна из них никогда мне не была близкой. Только родство по матери...А отцы у нас разные...Люди. Да ещё и те, которые никогда нас не любили...Отцом Украины был довольно известный креститель Руси — Владимир Великий. Из нас троих одна Украина не была обделена отцовской любовью, хоть и считалась среди всех детей князя "убл*дком", не думай...это не ругательство, а просто обозначение незаконнорожденного ребёнка в то время. Выродок, как по мне, звучит куда хуже. Назвали Ольгой, в честь бабушки Владимира — великой княгини, первой пренесшей на наши земли христианство.Когда сестра была ещё совсем крохой, её даже государством мать не хотела воспитывать, а её отец настоял и оставил это посмертным желанием, Русь распалась. Мать ещё была жива, но очень болела.Моего рождения она не хотела — её просто взял вставший на несколько месяцев во главе созданного им же Московского княжества некто Владимир, сын Всеволода Большое Гнездо. Маме очень "везло" на Владимиров...(как и мне в грядущем будущем...очень "везло"). В основном меня пытался воспитывать Иван Васильевич, прозванный Грозным, но ничего не вышло хорошего.Меня не любила мать и заботилась в основном сестра, Оленька. Я очень тогда не хотел её отпускать. Она сама была очень маленькой, но часто бегала в деревню за молоком для меня, т.к. маме было не до этого совсем — она пыталась поддерживать хоть юридическое единство между своими землями, хоть и сама могла исчезнуть вот-вот. А потом она действительно исчезла...после рождения Белоруссии, но тогда ещё просто Наташеньки (кто её отец мы не знаем — только мать, Мирослава-Русь, знала, но молчала). Она успела только имя ей дать, а потом...а потом она уснула...крепко крепко — мы не могли её разбудить, а принявший нас потом в свой дом крестьянин сказал, что она умерла. Он не знал, кем была наш мать.***Оля и Наташа росли очень и очень медленно, а я очень быстро, жена приютившего нас крестьянина часто говорила "ползёт малец вверх, как на дрожжах!". Тогда была смута....Мой мир был алого цвета с самого рождения, тогда как Оля помнит ещё небо синим без красноватого оттенка и солёного привкуса на губах, когда крови нет, но такое впечатление, что ты захлёбываешься ей...кровью своего народа.Мне было до жути страшно, казалось, что я схожу очень медленно с ума. У меня не было ещё имени как у государства, но боль людей я чувствовал так явно....что ночью просыпался с криками, когда на деревню где-то на другом конце моих земель совершался набег. Один раз я нашёл неподалёку от деревеньки руины какого-то селения времён начала раскола Руси. Проведя руками по камням я увидел, как оно погибло...как именно у этой стены какой-то лучник, русич, прострелил сердце маленькой девочке, примерно такого возраста как я, по человеческим меркам. Но...но это было только малая доля крови и страха. Тогда я провалялся в лихорадке три дня.Через несколько месяцев напали поляки на нашу деревню. Их страны, Польши, с ними не было. Но...но это только сделало их более жестокими. Отправив нас троих вниз по реке в лодке, чтобы мы выжили, старушка-хозяйка дома сказала, чтобы мы ни в коем случае не оборачивались. А я не смог не обернуться...Первый раз я видел своими глазами, как умирают люди. Они не спокойно усыпали, как мама, а плакали, кричали, корчились, обливаясь кровью и проклиная ляхов и моего первого воспитателя, за то, что убил своего наследника и страна лишилась правителя, погрузившись в смуту.Мы вернулись туда на следующий день и не нашли ничего...уцелевшего...и никого....живого...все были посажены на кол "леском" за деревней. Забрав из тайника под старым дубом шарф, подаренный отцом, и пособирав какие-то продукты по деревушке, Украина и я, с маленькой Наташей за плечами, сбежали...***Мы мёрзли, скитались по заброшенным лачугам, росли как трава в поле. Но мы были вместе. А потом войны..войны. Белоруссию украл Литва, узнав чьи мы дети и методом логического исключения определив, кто из нас "правит" теми землями, что он захватил. Потом Польша отобрал Украину...Потом мы с ней вместе против него воевали, а мой тогдашний Царь заставил её хозяина подписать такой договор, что и без моей воли она вынужденна была быть у меня чернорабочей в доме...рыдать хотелось. Белоруссия иногда заглядывала, точнее, тогда, когда удавалось её отвоевать.А кровь лилась....и лилась. Море её было...великое, как тот океан, что когда-то покрывал наши земли.***Я вспомнил о своём отчестве и "везении" матери с Владимирами, когда мой мир начали снова красить в алый, после того, как я узнал, какого цвета на самом деле небо, как пахнут подсолнухи без примеси кровавого запаха...когда я первый раз влюбился...в человека, в простую русскую девушку-донскую казачку...Татьяну, которая очень любила подсолнухи и, как оказалось потом, меня.Многоуважаемый товарищ ВЛАДИМИР Ильич, чтоб ему мавзолей обвалился, затеял революцию...а потом гражданская война.Я не одну войну видел за свою жизнь, да и воевать на чьей-либо стороне в этот раз отказался — я пытался уговорить руководителей сестёр не отделяться — я не смогу без своих девочек, они же моё всё в этой жизни, хотя...хотя я им иногда так ненавистен...что эти уговоры в итоге превращаются в ещё одну гражданскую войну и силой их присоединяют ко мне.Как только я разбираюсь с этим, хоть мне и почти до слёз больно, я еду к Тане. Она писала, мне, что их хутор переходит из рук в руки и не ясно, кто есть кто и где кто. Впопыхах я написал ей, какого числа приеду и чтобы обязательно сварила своего компоту и нажарила пирожков, такие как были у неё, я никогда больше не ел.Я приехал в назначенное число, нашёл хату Тани без труда и залетел весь такой счастливый с букетом подсолнухов (сколько пришлось приложить усилий, чтобы найти хоть в одной теплице в канун Рождества хоть три цветка)...а хата пустая, холодная...Тани нет.Оказалось, что её погнали под трибунал за то, что она перевязала солдата, на котором не было отличительных знаков, а он белым офицером оказался....мне это её соседка рассказала.Бросив цветы в снег и путаясь в собственном шарфе, я побежал к расстрельной просеке....и не успел. Её и ещё нескольких человек расстреляли на моих глазах. Она меня увидела, улыбнулась, заплакала, одними губами прошептав "Ванечка", и солдаты выстрелили...Я не успел и слова сказать.Упав в снег, я рыдал...рыдал как маленький ребёнок, не стесняясь солдат, которые были в замешательстве увидев меня (боялись меня и белые и красные). Казалось, будто не её застрелили, а сердце мне из груди вырвали...Боль за народ казалась незначительной по сравнению с этой.Я вернулся в хату за подсолнухами...да так и остался там....пил долго, плакал. Больше ничего просто не мог...а потом проснулся с увядшими цветами и её фотографией (к ним на хутор я привозил фотографа-краеведа, который специально сделал для меня один кадр-портрет).Именно тогда я стал таким, каким меня сейчас знают другие страны.***Брагинский налил ещё одну рюмку и выпил залпом. Фотография девушки в форме донского казачьего войска стояла под букетом с подсолнухами. За окном валил снег. Напротив сидел пьяный Гилберт Бальдшмидтт, пытаясь наконец рассмотреть фотографию, которая двоилась у него в глазах. Прикасаться к рамке экс-Пруссии было запрещено под страхом крана, а проживший в доме Брагинского уже длительное время альбинос прекрасно знал — за нарушение запрета гарантирован злющий Россия и кидающее в холодный пот "Колколколкол".— Вот так...немецкая твоя морда... — вконец упившийся до откровения Иван стукнулся лбом об стол.— Знаешь, Брагинский, а я о тебе был другого мнения... — икнул красноглазый. — Ты другой человек...— Забудь всё, что я тебе сказал и забудь все выводы... — пьяно протянул тот, не поднимая головы. — Такой я умер 7 января 1921 года... — он поднял голову и на лице была снова неизменная маниакальная улыбка. — Теперь же все будут едины с Россией! Ты ещё тут? Колколколкол!