Безысходность (1/2)

В камине уютно потрескивало пламя, отбрасывая пляшущие тени по всей комнате, в которой царил мрачный, интимный полумрак. Обстановка всей комнаты была роскошной, но не лишенной уюта. Варварски роскошной. Огромные часы тикали над каминной полкой, большие картины, заключенные в плен золотых узорчатых рам, висели на стенах. Тяжелые шторы из вишневого бархата были слегка раздвинуты, пропуская в комнату серебристый свет бледной луны. Напротив камина стоял небольшой двухместный диванчик с раскиданными по нему вельветовыми подушками, обрамленными бахромой кисточек. А между камином и диваном лежала богатая темно-коричневая шкура здоровенного медведя. На заднем плане терялась в тени остальная мебель — несколько миленьких кресел, небольшой столик, трюмо… Да, богатая обстановка, несомненно, бросалась в глаза, однако стоило заметить у окна темный силуэт, вальяжно расположившийся в кресле, как вся она меркла и отходила на задний план. Закинув ноги в высоких, достающих до колена сапогах на правый мягкий подлокотник своего кресла и скрестив их, мужчина молчаливой статуей затаился в тени. Положение, которое он намеренно занял, позволяло ему обозревать всю комнату и в первую очередь любого вошедшего, так как дверь находилась прямо напротив него. Выработанная на войне привычка к осторожности была одной из тех причин, которая заставляла его выбирать именно это кресло в спальне, а не мягкий диванчик у тепла камина, где можно было разлечься и понежиться в уюте. Длинные аристократические пальцы машинально поглаживали рукоятку одного из двух клинков, что привольно лежали на его коленях и сыто поблескивали в лунном свете опасным блеском смертоносной стали. Сияние пламени позволяло увидеть лишь ноги мужчины, остальное скрывал таинственный покров тьмы. Если подойти ближе, можно было разглядеть столь же опасный блеск серых глаз, что так гармонично сплетался со сталью его легких парных клинков — виальдэ ¹.

Мужчина был одет в белоснежную рубашку, распахнутую почти до половины груди, с пышным кружевом на манжетах. Черные волнистые пряди густых волос небрежно разметались по его широким плечам. Пальцы второй руки были прижаты к его губам в задумчивом жесте. В дверь неслышно проскользнула тень раба. Опустив голову, как ему и полагалось, юноша едва слышно произнес: — Подать ужин сейчас, хозяин?

Мужчина в кресле медлил с ответом. Наконец через минуту, показавшуюся его рабу целой вечностью, он неспешно покачал головой. — Убери мои виальдэ, — тихо произнес он, однако даже не пошевелился.

От его тихого голоса мурашки расползались по коже юноши. Хозяин никогда не повышал тона. Он говорил так тихо, что иногда приходилось подходить ближе, чтобы расслышать. Однако это не мешало людям выполнять его приказы беспрекословно.

Раб медленно подошел к нему, все так же не поднимая головы, и помедлил, прежде чем взять оружие хозяина. Он был единственным и личным слугой своего господина. И единственным, кто мог вот так подойти и безбоязненно взять в руки это смертельное разящее оружие, превращающееся в руках хозяина в живое опасное существо, дарившее вечный сон.

Мужчина по-прежнему не шевелился. Только руку убрал на подлокотник, позволяя рабу забрать клинки. Юноша несмело коснулся рукояток. Он делал это уже не в первый раз, но все же никак не мог совладать с собой. Всякий раз, когда он подходил, когда его пальцы касались части его хозяина — его виальдэ, по коже его пробегали благоговейные мурашки. Осторожно взяв рукоятки и уложив лезвия плашмя на ладонь, он направился к трюмо, где на полке лежал специальный футляр.

С почтительностью убрав оружие, юноша подошел к камину, чтобы подкормить пламя, которое обещало в скором времени потухнуть, но тихий голос остановил его. — Не нужно, Риэль.

— Вы не замерзнете? — пробормотал раб. — Ужин, — вместо ответа услышал он. — Да, хозяин. Риэль вышел из комнаты, стараясь не спешить. Хозяин не смотрел на него. Его стальной взгляд был устремлен на луну за окном.

Выйдя из комнаты, Риэль прислонился к двери и закрыл глаза, пытаясь унять колотящееся сердце. И так каждый вечер. Каждый божий день его жизни. Это пытка, но какая сладкая… Он мучился своими мыслями, терзался своими запретными чувствами, но ни за какие сокровища на свете не отказался бы от них. Его любовь к хозяину была нерушимой, неизменной, неподкупной.

Его хозяин… Тихий, задумчивый, спокойный и хладнокровный. Смертоносный, но в то же время умеющий быть мягким и понимающим. Не жестокий, но справедливый.

И одинокий. Боги, кто бы знал, как, лежа по ночам в своей небольшой комнате, юный Риэль мечтал запустить руки в это роскошное черное золото его волос, провести подушечкой большого пальца по обманчиво мягким губам хозяина, прижаться и просто обнять… Защитить от всего мира, стереть поцелуем горестную складку, навсегда отпечатавшуюся в уголке его губ, выветрить из его головы тяжкие думы своими пылкими ласками…

Он был таким одиноким, его хозяин. С тех пор, как умерла его обожаемая госпожа. В ту зловещую ночь, когда за окном замка бушевала яростная стихия, и молнии рассекали небо, его хозяин потерял госпожу своего сердца и будущего наследника. В ту зловещую ночь Риэль был единственным, кто в первый и последний раз в жизни слышал его плач. И до сих пор тихие скупые звуки приглушенных рыданий, раздающиеся из его кабинета, звучали в мыслях раба, не давая ему покоя ни днем, ни ночью. Он снова и снова слышал их. Он помнил, как тихо, ступая по-кошачьи мягко, он жался к стенам коридора, стараясь, чтобы его тень не попала в полосу яркого света, лившегося из щели между стеной и чуть приоткрытой дверью, ведущей в кабинет таль-герцога ².

С тех пор прошло два года. А чувства маленького Риэля, превратившегося во взрослого юношу, только окрепли. Но он не мог дать им волю.

Хозяин стал другим. Больше не смеялся. Больше не говорил громко. Больше не шутил. Казалось, он замкнулся в себе.