Часть 2. Когда без боли жить невыносимо (1/1)

Болью по ладони, дым струйкой в небо.Я удивительно спокоен, как никогда не был.Не говори: я не готов услышать ответы,Пока на балконе стою с лезвием и сигаретой.

Ян опять не мог заснуть всю ночь. Недавно он решил не резать себе руки. Он же сможет жить без этого, ведь ненормально осознанно причинять самому себе боль. Оказалось, что свои возможности он переоценил.

С Настей в последнее время Ян виделся редко, Матвей после одного неудачно сложенного журавлика не отстал, а даже, наоборот, поменялся местами с Владом, которому нравилась Светка Трофимова. Всё это нервировало Яна. К лезвию он не притрагивался уже две недели. Зато курил в два раза больше.С раздражением и недоумением он постепенно осознавал, что боль стала для него чем-то вроде наркотика. Даже когда всё было весьма хорошо, Ян всё равно хотел ощутить, как лезвие легонько пронзает кожу.

Ночью он часами стоял на балконе, выйти на который можно было из гостиной, вздрагивая от каждого шороха, боясь, что его заметит отец, если встанет в туалет или попить воды. Ян курил в полумраке, смотрел в небо и думал.Он признавал, что живётся ему неплохо. Хоть его мама умерла, но папа жив. Он в хороших отношениях с ним, несмотря на то, что он загружен работой. Отец его точно любит, пусть и не показывает этого: он старается заботиться о нём, как может. Вообще с папой легко можно поговорить о ерунде и пошутить. Разве этого не должно быть достаточно?Ян уже три месяца встречался с Настей. Она была красивой, довольно умной, хоть и любила болтать о всяких глупостях. Когда они долго не общались, Ян начинал скучать и волноваться. Он точно — разве могло быть иначе? она ведь красивая студентка! — был влюблён. Она тоже говорила, что любит, улыбалась, лезла целоваться, приглашала домой, когда не было соседки.Ян не был уверен, что притворяется он один. Возможно, Насте он поднадоел, не зря же в последнее время у неё всё чаще появлялись дела, которые впоследствии оказывались очередной встречей с друзьями. Но Ян всё равно не мог сказать, что его это бесит, что их отношения катятся в тартарары, что он ей врал, что любит совсем не то, что говорил. Но он мог жить и так, ничего ей не открывая. В конце концов, многие люди врут для собственного блага или для чужого. И обманы не всегда раскрываются. Тем более что ложь Яна не была предательством — он ведь не изменял Насте, не унижал её, не наговаривал на неё, — она была просто притворством, трусливым и затянувшимся, которое Ян никак не мог прекратить, потому что боялся, что Настя его возненавидит.В школе дела у Яна обстояли весьма хорошо. Учился он сносно, конфликтов с учениками и учителями не имел, правда, мало с кем общался. Даже с Владом, который был ему другом ещё с начальных классов, Ян вне школы виделся нечасто и никогда не говорил с ним серьёзно и начистоту.

Но в последнее время Ян стал больше общаться с Матвеем. Разговаривать с ним было интересно. И Ян не понимал, зачем Матвей тратит на него своё время, которое мог бы потратить на более сговорчивых приятелей. Тем, кто слушал его пересказы классики перед уроками литературы — Матвей читать очень любил, — любопытствовал, как он складывает из бумаги фигуры, ходил с ним вместе в бассейн и катался на велосипеде.

Ян же, в противоположность Матвею, мало с кем общался, читать терпеть не мог, зато обожал смотреть фильмы, спорт не очень любил, хотя иногда играл с одноклассниками в футбол. Кроме того, у Яна не было ни одного интересного и необычного хобби.Но всё равно Матвею нравилось устраивать с ним перебранки. Оригами в словесных баталиях он использовал как оружие, то ли надеясь заинтересовать, то ли достать окончательно. Теперь Ян в школе точно не скучал, за что Матвею можно было сказать спасибо.Ян курил на балконе очередную сигарету, медленно выпуская дым прямо в тёмно-серое небо. Жилось ведь ему очень хорошо. Он ни в чём не нуждался. Он здоров. Давно смирился со смертью матери. У него была девушка, друг и странный одноклассник, который не даёт скучать. Он знает, в какой институт поступит после школы: будет юристом. Уверен, что после подготовки с репетиторами, которых обещал нанять отец в следующем году, он довольно легко сдаст экзамены.

Ведь всё хорошо. У многих нет и этого. Но Ян уныло смотрел в небо, желая полоснуть по руке лезвием, почувствовать боль и кровь, текущую по коже. Сердце быстро стучало в груди и было словно стянуто, как бочка ржавыми обручами.Ян скривил губы, потушил сигарету о перила и выкинул.***

На следующее утро Ян пришёл в школу привычно не выспавшимся, сел за парту, дождался, когда на стул рядом плюхнется Матвей, и поздоровался с ним.— И тебе привет, — кивнул тот. — Я сегодня буду складывать кусудаму.— Надеюсь, это не ругательство, — пробормотал Ян.— Если бы, кусудама — это… как бы тебе объяснить… такая модель оригами, которая состоит из нескольких частей, соединённых вместе. Как правило, кусудамы бывают в форме шара.— О-о-о, — протянул Ян. — И зачем ты будешь складывать эту страхомуть?— Простое оригами я уже довольно хорошо освоил. И мне поднадоели одинаковые фигуры. Так что теперь я хочу попробовать кусудаму! — воинственно заявил Матвей, доставая из тетради по обществознанию пачку небольших квадратов бумаги.

Ян внимательно смотрел на него, пытаясь понять, почему от долгого и кропотливого процесса складывания из бумаги разных фигур тот так оживляется и чуть ли не светится от счастья.— Пожелай мне удачи. — Матвей сложил квадрат пополам.— Ты их всегда по памяти делаешь? — проигнорировал Ян его просьбу.— Ну да. Я сначала ищу в интернете на разных сайтах интересную модель, после пробую дома её сложить несколько раз, запоминаю, чтобы не дёргаться, а потом фигачу где угодно, когда делать нечего.— Оу, понятно, — проговорил Ян, хотя не очень-то ему было ясно, зачем Матвей постоянно носит с собой бумажные квадратики где-то десять на десять сантиметров, а иногда поменьше. Ян, было дело, пробовал сложить вместе с Матвеем журавлика, но ни терпением, ни аккуратностью, ни особым желанием делать это не отличался, и получилось у него нечто кривое, неведомое и странное. После того Матвей, видимо, решил, что Яну не постичь искусство оригами, зато слушатель из него очень хороший, потому больше складывать ничего не предлагал, но регулярно посвящал его в премудрости этого дела.После первого урока уже в другом кабинете на стул перед партой, за которой располагались Ян и Матвей, уселся Влад.— Слушай, — начал он, наклонившись поближе к Яну, — ты же в этом деле разбираешься… Вот если тебе кто-то нравится, ну бывает же, как?.. Ну что вообще делать?Наверное, Влад решил, что Ян — тот ещё покоритель женских сердец. Это по-своему даже льстило.— Ну, поговори с ней, узнай, что она любит, её вкусы, — через какое-то время собрался с мыслями Ян. — Говори о том, что нравится вам обоим, так и проще, и интересней, чем болтать о том, о чём ты представления не имеешь или тебя от этого и вовсе воротит. Но не пытайся строить из себя неведомо кого. И не лезь с намёками. Когда наобщаетесь, на свидание пригласи.Ян старательно подбирал слова так, чтобы ни в коем случае не насоветовать Владу вести себя, как он, и притворяться совсем не тем, кто он есть на самом деле. Одно дело, слегка уступить своим принципам или попытаться заинтересоваться вкусами человека, который тебе не безразличен, а другое — через силу строить из себя идеального кавалера.— А если она не согласится? — разволновался Влад.— А ты не торопись. Узнайте друг друга получше, подружитесь. Главное, не теряйся перед ней.— Эх, звучит-то оно легко. — Влад вздохнул.— Ты его не слушай, — резко вклинился в разговор Матвей, кивая на Яна. — Сразу предлагай встречаться. А то потом услышишь нечто вроде «Ой, я вижу в тебе только друга». Надо начинать отношения, сразу определившись, кто в них от кого что хочет.— Господи, ты уж молчи, — фыркнул Ян. — Твоя личная жизнь из бумаги.— Зато удачная.— Извращенец. — Ян закатил глаза.— Придурок, — в тон ему отозвался Матвей.— Эй, — прервал их Влад. — Так что мне делать?— А кто тебе нравится-то? — спросил Матвей, возвращаясь к складыванию оригами.Влад оглянулся по сторонам и, наклонившись поближе, признался еле слышным шёпотом:— Света Трофимова.— Ну, это вообще легко, — хмыкнул Матвей. — Не проси у неё списывать, её это раздражает, разговаривай с ней о чём угодно, кроме учёбы. Она любит фильмы по комиксам и рубиться в приставку. И не тяни долго — предлагай встречаться. Чтобы для неё потом не было великим откровением, что она тебе нравится не как друг, а как девушка. Ясно?— Спасибо, — поблагодарил Влад и быстро ретировался, явно надеясь как можно скорее произвести впечатление на Светку Трофимову.— Ты меня раздражаешь, — проговорил Ян и по привычке хотел погладить пальцами царапины на ладони. Но их не было: окончательно зажили несколько дней назад. Ян заскрежетал зубами.— С чего это? — Матвей складывал уже одиннадцатую одинаковую фигурку.— Влад подошёл ко мне спросить совета, чего ты влез? — прошипел Ян, чувствуя себе бесполезным и обманутым. Вроде специально делал вид, что в девушках разбирается, опытный очень, хоть потом и пожалел об этом, а оказалось, что даже в теории его слова слушать никто не стал, и Матвей, того, с кем у него вечные словесные перепалки, Владу больше пользы, чем от Яна, с которым они вообще-то дружат с детства.— Я просто высказал своё мнение. Помочь хотел, — сказал Матвей, отвлекаясь от оригами и смотря на Яна. — А когда он сказал про Светку, конечно, я ему подсказал, что делать. Я ведь хорошо её знаю, дружу с ней. У неё с отношениями вечная жопа, а ещё у неё пунктик: она считает, что нужна всем только как энциклопедия. Владу явно от неё не списать нужно, так что почему не помочь?— Сводник, — хмыкнул Ян. Гладить царапины больше не хотелось, но от сигареты он бы не отказался.Матвей ничего не ответил, только вернулся к своему любимому занятию.За учебный день он свою кусудаму так и не доделал, потому что ему не хватило времени сложить все фигурки и к тому же с собой у него не было ни ниток, ни клея, и он не мог скрепить между собой составные части. Матвей решил доделать кусудаму дома и пообещал показать её Яну завтра. Тот в свою очередь сказал, что она ему даром не сдалась, хотя самому было любопытно, что получится у Матвея из двенадцати фигурок одного вида и ещё двадцати четырёх чуть другого.— Я тебе дарить и не собираюсь, — фыркнул Матвей. — Даже потрогать не дам, не волнуйся.После уроков Ян катался на качелях, совсем не радуясь солнцу и переживая — он сам не понимал из-за чего.Медленно скурив сигарету, он отправился домой.Настя опять была занята. Отец работал. Ян уселся перед телевизором и до позднего вечера бессмысленно переключал каналы, громогласно жалуясь, что ничего нормального не показывают.Ему было плохо и лениво. Он ужасно злился на Настю и нервничал. А ещё хотел увидеть кусудаму Матвея и узнать, как дела у Влада.

Ян предчувствовал ещё одну ночь, в течение которой он проспит всего ничего. Хорошо хоть, он сегодня купил новую пачку сигарет. Но лезвие так и не выкинул.Слишком тяжело. Слишком сложно. Слишком хочется.***

Следующий день начался с чашки кофе с молоком, но без сахара. Ян боролся с сонливостью, пока варил напиток, пока пил его и пока шёл в школу. Если ночью на него наваливались размышления и волнения, а бессонница прогрессировала, то утром он думал только об одном — о своей родной и замечательной, хоть слегка жёсткой и скрипучей кровати.— Кусудама «Лилия», —довольно представил Матвей, как только Ян сел на стул рядом с ним, и протянул ему на ладони шарик, состоящий из множества цветков.Ян воззрился на фигуру из бумаги и даже поразился тому, что смотрелось она сложно и довольно красиво.— Ты маг, — проговорил Ян, который, сколько ни смотрел на шар лилий, не мог понять, как такое вообще возможно сделать. Он помнил, что вчера у Дубцова была лишь куча довольно простых одинаковых цветков, но теперь он видел сложную, в некотором роде завораживающую фигуру.— Просто это дело техники. Вчера я кусудаму еле склеил, успел проклясть всех: и тех, кто изобрёл оригами и клей, и того, кто придумал конкретно эту модель, и родителей, которые постоянно ходили поблизости — то одно им надо, то другое, — и соседей, включивших музыку в семь вечера, и вообще весь мир, — заявил Матвей.— Но получилось круто, — признал Ян. — Ага. Можешь взять в руки и посмотреть поближе.— А вчера говорил, что трогать можно будет только взглядом.— А я сегодня добрый и сделаю для тебя исключение. — Матвей улыбнулся.— Ну, раз так, то хрен я откажусь. — Ян осторожно взял в руки лилию, очень боясь её помять. Повертел, держа бережно, внимательно рассматривая одинаковые соцветия. Нигде не было видно клея или неровных сгибов.

— Она реально классная, — вынес он свой вердикт.— Рад, что ты оценил. Наконец-то!В течение всего учебного дня он опять складывал маленькие цветочки, как и вчера.— Что опять будешь делать то же самое? — поинтересовался Ян. Урок за уроком он полностью отдавал себя одному крайне важному занятию — борьбе со сном.— Да, закреплю успех, так сказать. — Матвей, кажется, умудрялся не только ловко управляться с бумагой, но и, судя по тому, как он смотрел на доску, что-то даже внимательно слушать и запоминать.Позже, катаясь на своих любимых зелёных качелях, Ян думал, что даже немного завидует Матвею, тому, что он способен делать интересные вещи. Ян выкурил подряд две сигареты. Он никогда не питал особой любви к оригами, нисколько не интересовался этим искусством, у негоне получалось сложить что-то сложнее самолётика из бумаги, да и тот получался кривым, косым и летел исключительно назад да вбок. Ему и не хотелось этим занимать, но всё равно было завидно. Тем более что придумать что-то, в чём он был бы так хорош, как Матвей в оригами, не получалось.Вечером Яну позвонила Настя и сказала, что сегодня полностью свободна и совсем не прочь погулять. Он радостно согласился. Ему нужно было отвлечься от Матвея, сигарет, бессонного одиночества и воздержания от боли.Ян зашёл за подругой, дождался, пока она накрасит губы нежно-розовым блеском. Хотя ни помаду, ни блеск он не любил. Они были невкусные, часто липкие да ещё красились. Поцеловался с девушкой и идёшь, как дурак, с чуть блестящими губами нежно-розового цвета, не стирать же — ещё обидится. Может, у других девушек блеск совсем не такой: он не красится, не липкий и, возможно, даже вкусный, но Настя, словно специально, красилась исключительно тем, который раздражал Яна.На этот раз она была одета в розовую маечку на тонких бретельках, обтягивающие светло-голубые джинсы и белые босоножки на невысоком каблуке.— Сегодня я хочу погулять, а не сидеть где-то, — решительно проговорила Настя и взяла Яна под руку.— Отлично. Давай пройдёмся.Хотя бы не придётся сидеть в ненавистном шумном кафе.— Представляешь, а Машка влюбилась в парня с пятого курса, так мало этого, он и своих однокурсников старше, в армии уже был, и учился ещё где-то, и вообще мутный какой-то, — затараторила Настя, стоило выйти на улицу. — Он такой страшный. Не в смысле, что урод. Нет. Ходит в чёрной кожаной одежде, на мотоцикле разъезжает, мало с кем общается. Хмурый. Ужас вообще. Это у Машки жажда острых ощущений, что ли?Ян не совсем понимал, что в этом такого страшного. Может, парень — байкер, металлист или гот. Или просто любит такой стиль одежды. И мало общается с кем-то в институте, потому что они ему не интересны, а если студенты ещё и шарахаются от него, как Настя, тогда в этом вообще нет ничего удивительного.Настя внимательно смотрела на Яна, ожидая ответной реакции.— А с чего она в него так внезапно влюбилась? — спросил он. — Вроде в одном институте учитесь не первый год.— Не знаю я. Она мне не говорит, — прозвучало с обидой. — Но ничего, я у неё выведаю всё. Хотя вообще не могу понять, чего она в нём нашла. Вот стреманина.Настя ещё немного порассуждала на тему женского сердца, которое, судя по всему, иногда отключает мозги.— Ой! А у тебя как дела? — спохватилась она где-то через пятнадцать минут.Ян уж думал, что Настя и не вспомнит о том, что он тоже чем-то занимается, что-то делает.— Да как всегда. — Он пожал плечами. — Хотя сегодня видел классное оригами. Представляешь, такой шарик, состоящий из множества маленьких лилий.— Оригами? Это, когда из бумаги складывают кораблики и самолётики? Журавликов ещё вроде, даже рассказ об этом есть, мы его в начальной школе читали. Так ещё и цветочки можно красивые? Кто тебе его показал? Девушка, да? — подозрительно спросила Настя.— Да нет, одноклассник, его Матвеем зовут.— Он что, ребёнок, складывать из бумаги не пойми что?— Чего сразу ребёнок? — несколько зло ответил Ян. — Хобби такое, и у него очень хорошо получается.Яну было обидно, что Настя так отозвалась о Матвее, который был ему почти другом, а из бумаги мог сложить настоящий шедевр.Да и вообще, получается, Настя думает, что если парень делает оригами, то это ненормально, а вот если это девушка, всё хорошо. Хотя, небось, будь на месте Матвея какая-нибудь Маша, его ждал бы допрос с пристрастием. Кто она? Сколько лет? Как выглядит? Нравится ли ему? Не спал ли он с ней? Настя была жутко ревнива, хотя сама могла не отвечать на расспросы и отмахиваться одним лишь: ты мне совсем не доверяешь.Ян вздохнул, ему хотелось курить. Влюблённость влюблённостью, но как долго они ещё будут вместе? Сможет, ли он что-то поменять? Сможет ли и дальше терпеть то, что есть?— А я вчера пошла в клуб с Машкой, она тогда и призналась про свою большую любовь, — начала рассказывать Настя, быстро забыв про Матвея.— Танцевала с кем-нибудь?

— Ну да. Так классно было.Что и требовалось доказать. Конечно, она танцевала. Конечно, подробней ничего не расскажет. Конечно, Ян не будет её расспрашивать, потому что, во-первых, это не соответствует его образу, а во-вторых, ни к чему не приведёт.Ян привычно погладил пальцами ладонь, но царапин там, конечно же, не было. На секунду он испытал приступ паники: он не знал, что делать, почему нет даже отголосков боли, лишь расплывчатые воспоминания о ней. Но потом Ян вспомнил, что на ладони следов нет, потому что он осознанно лишает себя боли вот уже больше двух недель. Ему захотелось выпить кофе с молоком, но без сахара, покататься на зелёных качелях, скурить сигарету — сделать что-то привычное, знакомое, успокаивающее.— Что ещё было интересного вчера и сегодня? — Улыбнулся — почувствовал, как будто с трудом растягиваются мышцы, — он.— Ой, ну не знаю, что тебе ещё рассказать. — Настя задумчиво надула губы. — Пошли лучше ко мне домой, я уже нагулялась.Решение всех проблем. Не о чём говорить? Помогут объятия, поглаживания, поступательные движения, поцелуи и сбившееся дыхание. Конечно, Настя не могла не замечать, что их отношения с каждым днём становятся всё хуже. Но она и не пыталась поговорить с Яном, наоборот, виделась с ним всё реже и реже. А как часто она проявляла интерес к его жизни? Она вообще воспринимала их отношения серьёзно? Или как способ изредка занять время? Чуть что, Настя сразу решала, что время разговоров кончилось и теперь очередь за чем-то погорячее. Всего месяц назад Ян не был против такого расклада, но теперь его это уже не устраивало. Но он всё равно пошёл с девушкой в сторону её дома. Он всё равно не знал, как сказать ей, что он не такой, каким ей всегда казался. Не знал, как сообщить ей, что она его часто раздражает и многое в ней ему совсем не нравится. Не знал, как донести до неё мысль о том, что их отношения разваливаются и для того, чтобы их наладить, надо что-то делать. Ян ничего не знал и не понимал. Он хотел почувствовать спасающую боль, но не мог. Он хотел закурить, но Настя этого не любила, потому при ней он даже не притрагивался к сигаретам.До дома они дошли, ни о чём не разговаривая. В квартире Настя принялась раздеваться ещё в коридоре, одновременно целуя Яна в шею.— Подожди, — тихо попросил он. — Нам надо поговорить.— О чём? — пробурчала Настя ему в ключицу.— О нас.

— А чего говорить-то?— Она удивилась настолько, что слегка отстранилась, чтобы посмотреть Яну в лицо. — У нас всё нормально.— Мы видимся редко, не как раньше. Ты не пытаешься слушать меня, только сама болтаешь. Ты, — Ян сам не заметил, что стал говорить громче и громче, — меня ревнуешь ко всему, что носит юбки, а сама удивляешься, когда я подозреваю, что ты мне с кем-то изменяешь! Тебе в голову не может прийти, что я тоже могу испытывать ревность?— Тебе что-то не нравится? — Настя нахмурилась.— Да как ты догадалась? — закатил глаза Ян. — Мне много что не нравится.— А чего ты раньше не говорил?Они всё также стояли в коридоре, обнявшись. Ян пытался затеять ссору, а Настя, кажется, вообще не понимала, что происходит.— А что-нибудь бы изменилось? Ты ради меня не стала бы разговаривать о моих любимых фильмах. Да ты, небось, не знаешь, что я люблю ужастики и триллеры, а не эти сопливо-слюнявые мелодрамы, на которые мы пару раз ходили. Ты не смогла бы умерить свою ревность и вряд ли стала бы откровенной.— Разводишь тут красивые речи, — вздохнула Настя отстраняясь, Ян удерживать её не стал. — Я могла бы попытаться, слышишь? Я же не умею читать мысли. Ты тоже не откровенен. Я вообще обычно с тобой разговариваю, а ты мыслями в параллельной вселенной. И рожа у тебя иногда такая, словно всё ужасно, я тебе противна, а ты бедный-несчастный, никем не понятый!Она шагнула назад, скрестила руки на груди. Ян фыркнул.— Да ты бы со мной встречаться не стала, если бы я честно говорил, что мне нравится, а что нет. Ты вообще эгоистка.— А тебе на меня наплевать!

— Нет, это тебе на меня. Ты вечно занята. Тебе друзья дороже, — процедил Ян.— Сказал бы — я перестала бы ходить. В чём проблема? — Настя скривилась. — Я думала, тебя устраивает торчать дома и смотреть фильмы, дымить как паровоз, пока я не вижу.— Да будет тебе известно, я не курю в квартире.— Да будет тебе известно, курение вызывает рак.— Да похрен.— Ну и молодец, — хмыкнула Настя. — И что мы делать будем, а, страдалец фигов?— Мы — ничего, — сообщил Ян чуть более спокойно. — А я пойду.— Расстаться хочешь, что ли? — Настя вскинула брови.— А нахрен это? — Губы Яна скривились. — Мы разные. Ты не поменяешься, я тоже. Всё и так идёт к этому, так чего тянуть кота за хвост?Он шагнул назад, к двери, нашарил замок и провернул ключ.— Это ты меня типа бросаешь? — уточнила Настя, но, не дав ответить, сама же продолжила раздражённым тоном: — Так это только потому, чтомне жалко тебя было, ты ж такой одинокий и тихий, кто тебе дал бы вообще? Так бы и помер девственником, а если бы я тебя сама кинула, расплакался бы точно!— Ага, тешь себя этим, — прошипел Ян, открывая дверь.— Ну мы оба знаем, кто тут неудачник. — Настя усмехнулась.— Да ты — моя самая большая неудача, ты права. — Ян отозвался с лестничной клетки.Настя рванула к нему, но он хлопнул дверью.— Ну и вали на хрен, — услышал Ян прежде, чем щёлкнул замок на двери его бывшей девушки.***

Лезвие было всё таким же острым, как и раньше. Оно даже нисколько не поржавело с того момента, как Ян впервые стал резать себя, хотя прошёл уже почти год. Иногда он использовал его несколько раз за неделю, а временами не притрагивался к нему целый месяц, почти не чувствуя потребности в боли.Ян хорошо помнил, как стал задумываться о том, что боль его успокаивает. Помнил, как ему было одиноко, как он тогда переживал, потому что с одноклассниками хороших отношений после того, как два девятых объединили, у него не сложилось. Влад был занят своими делами. Отец постоянно пропадал в командировках. С Настей он тогда ещё не познакомился. Ян помнил, что его ещё до этого мучили мысли о том, что жить скучно и неинтересно. Помнил, как сначала вымещал свои чувства, не сильно ударяя кулаком в стену, ощущая лёгкую боль в костяшках пальцев, чувствуя шершавость обоев. После десятка ударов костяшки краснели, а иногда потом появлялись небольшие синяки, которые вскоре исчезали. Ян никогда не бил слишком сильно: боялся сломать руку и был достаточно спокоен, чтобы контролировать силу удара. Невозможно сбить костяшки пальцев до крови о стену, если не находишься в состоянии аффекта. Хотя, может, кто-то и в состоянии осознанно причинить своему телу серьёзный вред, но Ян настолько спокойно и тихо причинял себе боль, обдумывая своё одиночество, что никогда не ударил бы слишком сильно. Хотя временами ему хотелось увидеть собственную кровь, текущую по пальцам.Потом Ян нашёл лезвие в нижнем ящике папиной тумбочки. Отец давно там не разбирался, и потому в недрах ящика покоилось много старья. В том числе аккуратная, даже не открытая пачечка старых прямоугольных лезвий, как раз таких, которыми на картинках эмо режут себе вены. Конечно, папа Яна давно такими не брился, но оставил на всякий случай, а позже о них и вовсе забыл, как и о другом содержимом нижнего ящика тумбочки.В пачке лезвий было пять: каждое в отдельном маленьком белом конвертике. Ян забрал себе одно.Сначала он не планировал резать себе руки. Лезвие он взял на всякий случай. Мало ли, соскоблить что-нибудь, к примеру. Но всё больше он стал задумываться о том, что может причинять себе боль при помощи маленького острого прямоугольника. Эта мысль свербила, не давала покоя.Ян хорошо помнил, как впервые резал себе руки: традиционно вены на запястье. Хотя вены — это громко сказано, до них он трясущимися руками, конечно, не достал. Лишь сделал несколько небольших ровных царапин, из которых медленно сочилась кровь. Он хорошо помнил нервически-счастливое состояние, которое у него тогда было. Помнил, как старательно обрабатывал ранки спиртом — так же, как и лезвие до и после процедуры. Помнил свои чуть дрожащие руки и бинт на запястье.Причинял себе боль Ян скорее из любопытства, с чувством, что ему хватило на это смелости и что вместе с кровью вытекли переживания.

А потом это стало привычкой так же, как и сигареты, которые он курил с пятнадцати — раньше с покупкой возникало больше трудностей — лет. Так же, как и кофе, который пил с отцом с двенадцати. Так же, как и катание на качелях, привлекавшее его с детства.

Сначала Ян редко резал себя, но в последние два месяца зачастил. Его всё достало, и он очень устал, хотя сам толком не мог понять почему.Постепенно Ян понял, что, чем реже он причиняет себе боль и чем больше у него трудностей, чем хуже настроение, тем сильнее хочется этого. Иногда он не противился, а иногда пытался избавиться от своей привычки явно не из хороших.Но, кажется, чудесные майские деньки, в которые Ян расстался со своей девушкой, были не лучшим временем бороться со своими зависимостями.Он старательно резал ладонь над раковиной, пока отец ещё не вернулся с работы. Последние два месяца он пытался подобрать нужные слова, чтобы объяснить Насте, что творится у него в голове, и встречаться с ней дальше, только безо всяких секретов. И вот, когда, наконец, ему выпал шанс всё исправить, он вместо этого поругался вконец с ней. Молодец. Победитель по жизни. Вот уж правда неудачник.Ян хотел совсем не этого, и почему он не мог вести разговор по-другому, не обвиняя ни в чём Настю? Сам же довёл до этого, а скинул всю ответственность на неё. Лезвие входило в ладонь глубже, чем обычно. Боль успокаивала лишь отчасти, казалось, что крови слишком мало. Ян вздохнул.— Это просто бред какой-то. И зачем я взялся отношения выяснять? Не умею же, — пробурчал он себе под нос, делая последнюю, довольно глубокую царапину и споласкивая лезвие под краном.Привычно вытерев о полотенце, он убрал его в конвертик. Ян довольно долго смотрел, как кровь медленно появляется в маленьком разрезе кожи, скапливается, набухает, чтобы стечь тоненькими струйками в середину ладони и остаться там. Кровь несколько успокоила Яна.Настя его бы действительно не поняла. Да и такой у неё характер, что меняться ради кого-то она никогда не будет. Слишком самоуверенная, слишком гордая. У них бы всё равно ничего толком не получилось, и рано или поздно они бы расстались.Ян сполоснул руку под краном, аккуратно вытер полотенцем всё, кроме места, где располагались свежие ранки. Их он промокнул ватой и, подумав, всё же забинтовал: кровь продолжала течь, причём сильнее, чем обычно.Скорее всего, Настя Яну даже изменяла. Именно потому так боялась, что он поступит так же. Потому мало рассказывала о том, что делала на вписках и в клубах.

Про то, что Настя его не любила, Ян даже не думал. Разве могло быть иначе? Люби она, думала бы не только о себе, постаралась бы понять его. Слишком мало эмоций он у неё вызывал, слишком мало времени она старалась с ним проводить, слишком эти отношения, в которых изначально она была в какой-то степени главной, были завязаны на физическом аспекте.Ян стоял на балконе, смотрел на забинтованную ладонь и медленно курил сигарету.Да, он всё сделал правильно. Да, он сам не был влюблён по уши. Но всё равно было больно. Он ведь привязался к Насте, привык к ней, она ему правда нравилась. Хотя с каждым днём всё меньше. Любовь ведь нуждается в подпитке и ответных чувствах, а то она выдыхается. Тем более если она изначально была не высоким, вечным, светлым чувством, а вожделением и восхищением красотой.

Углы губ опустились вниз, Ян курил вторую сигарету, чувствовал тягучую боль в ладони, но на бинт больше не смотрел.Он уже выкинул сигарету, когда пришёл отец.— Как дела? — спросил он, привычно снимая пиджак в гостиной и аккуратно вешая на спинку стула, и отправился в кухню.— Хорошо, — ответил Ян, выходя с балкона.— У нас тут сосиски завалялись, и макароны, кажется, есть. Ты ужинал? — крикнул отец.— Нет. — Ян тоже прошёл в кухню и предложил: — Давай помогу.Совместными усилиями они сварили сосиски и макароны, пока папа рассказывал о весёлой бухгалтерше с работы.Ян смеялся, с удивлением понимая, что он и вправду рад, что он не просто притворяется.— А с рукой что? — спросил папа, кивая на бинт на левой ладони Яна.Хотелось убрать руку за спину, но Ян сдержался.— Упал... с качелей, поцарапался, решил на всякий случай перебинтовать.— Всё ещё качаешься?— Ну да.— Если тебе нравится, то замечательно, хоть это и опасно, судя по всему.— Некоторые люди думают, что это странно.— Какая разница, что они думают. — Папа хмыкнул. — Лично меня их мнение нисколько не волнует.— Меня тоже, — признал Ян, смотря на стягивающий ладонь бинт.