Ключ. (1/1)
Анализ записей предыдущего ученика выявил существенные недостатки работы Сорок девятого. Помимо излишне эмоционального восприятия имели место искажение фактов с субъективной позиции участника, а не историка, более того, даже вмешательства в ситуацию. От лица пятидесятого хотелось бы подвести итог работы моего предшественника, также все исправленные и дополненные отчеты и антологию личных записей.Однак...
Я, как достойный последователь традиции Историков, обязуюсь не повторять...
Прощай, Лави.
*
Безумие — та же мозаика. Она складывается из мельчайших крупиц прошлого, склеивается, сплавляется под жаром боли — и вот уже непробиваемый панцирь из окостеневшего сумасшествия сковывает душу, прорастая внутрь. Его корни-шипы остры и тонки настолько, что давно потерявший последние капли рассудка юный ученик Книжника, отчужденно уставившийся в окно, совсем ничего не замечает, все продолжая что-то строчить в толстой потрепанной тетради. А поезд рвется вперед, унося от места, чуть не ставшего домом. Рвутся вперед, к свету вместе с ним изящные ростки-шипы, раздирая в клочья обреченное сознание.Безумие — как и разум, болезнь одного и многих. Пандемия, пожирающая все страны, не щадящая ни детей, ни стариков. Вот и двое, хрупкий на вид юноша и маленький мальчик, сплевшиеся в отчаянных объятиях — тоже по-своему безумны, раз решились разделить на двоих тяжкий крест потери, что человек способен унести лишь в одиночку. И, совершив эту непростительную ошибку, безумцы вынуждены корчиться от боли, помноженной на два — забывая собственные имена и выкрикивая в пустоту чьи-то, будто одержимые. Их сумасшествие совсем не такое, как у будущего Историка, оно горько-сладкое на вкус, будто микстура, обернувшаяся для больного ядом. Его когтистые лапы обвивают, оплетают двоих, не оставляя шанса вырваться из объятий Железной Девы, готовящейся выпустить свои шипы. И эти дети Лиссы беспрекословно подчиняются своему безрассудному богу, расставаясь навеки с собой и с прошлым, погружаясь все глубже.— Канда, как думаешь... Он еще вернется?Брюнет, болезненно морщась, прижимая к себе тощего мальчишку, шипит настойчиво, не требующим возражения тоном:— Какая разница, тупой стручок? Хватит вечно думать об этом идиотском кролике! А хочешь — так катись к нему, я не возражаю, — оттолкнув от себя седоголового как-то неестественно и совсем не грубо, синеглазый отворачивается к противоположной стене, трясущейся рукой заправляя надоедливую прядь волос за ухо. Аллен наклоняется к мечнику с печальной улыбкой и поблескивающими на дне глубоких серебряных озер-глаз слабенькими, но уже уверенными блуждающими огоньками безумия. Осторожно, будто боясь спугнуть дикую птицу, тянет за ленту, освобождая тут же разметавшиеся по подушке смольные пряди, с какой-то отчужденной жалостью поглаживая их. За столько времени, проведенного вместе, эти двое научились делать друг другу больно не хуже, чем умели те, кто причинил им боль много раньше — и теперь умело этим пользовались, не давая ближнему забросить этот тяжелейший наркотик. Тонкие бледные губы искуссно смыкаются на точеной шее, оставляя едва заметные красноватые следы. Изящные, будто фарфоровые, пальцы оставляют царапины на чуть ссутулившейся под гнетом очередной дозы спине. Корчась в муках удовольствия, восхищенно распахнув глаза в экстазе агонии, Канда тихо шепчет, уже не пытаясь казаться холодным — все равно этот полуживой безумец уже не почувствует тепла.— Может быть, он больше никогда не вернется. Ты разве не видишь? Все рушится, ему больше некуда возвращаться и ничто больше его тут не удерживает, — помедлив и словно пытаясь осознать смысл сказанного, мечник, поморщившись и моргнув, будто отгоняя взмахами ресниц ненужные мысли,продолжил. — Когда-нибудь придется исчезнуть и мне. Всем нам.Все рушится. Эти иглы — думаете, они созданы лишь для двоих? Нет, яд этого вируса — куда страшнее вируса Акума, он не убьет тело, но испепелит в мгновение ока даже самую крепкую душу, оставив лишь жалкое бессознательное тело, по привычке продолжающее повторять привычные алгоритмы.Всему приходит конец. И конец человечества настанет задолго до того, как погаснет солнце и упадет с неба последняя звезда, задолго до того, как закроется занавес за успешно отыгранным сценарием Тысячелетнего... Конец близится.— ...всем нам. Но не волнуйся, все будет хорошо. Я буду молиться за тебя до самого конца.Эпилог.
— Эй, Джуниор! Чего ты там копошишься?
— Старик, не мешай, мне нужно дописать.— Уже не нужно, Младший, тебе больше не о чем писать. Идем, Джун, граф хочет, чтобы ты рассказал ему о Четырнадцатом.— Хватит меня так называть! Я Лави!— Уверен? А теперь подумай хорошенько над тем, кого ты обманываешь. И попробуй повторить это. Ну, как успехи?***
Shiroi kara shiroku itai to iu
Shiroi kara nani ka o mazerareru
Chiisana utsuwa no mizu wa sukitoori
Shizuka ni potsuri to iro ga ochita
Yagate hito wa kegarete,Hito ga hito de somerare.Tomo ni ikiru kono hoshi somete —
Kowareteiku sekai.Owari wa chikai keredo,
daijoubu aiseteru kimi o.