Часть 1 (1/1)
Как бы долго ты ни жил в Аду - тебе никогда не привыкнуть и не смириться с этим. Каждый день как пытка каленым железом. Ты попадаешь в колесо бесконечных страданий, из которого вряд ли удастся вырваться своими силами. Ты делаешь вид, что все хорошо. Что от красного цвета до сих пор в восторге. Что всегда любил осень и радуешься лысеющей кроне деревьев как мальчишка. Что на самом деле тебе нравится здесь. Ошибка. Нельзя сказать, что Тед сломался окончательно. Это как старая гнилая половица: слегка треснула и прогнулась. Пока на нее не наступишь повторно – она не хрустнет, и твоя нога не застрянет в дыре. Правда, ты уже застрял в этой вонючей дыре. Противный дым, смог, затрудняющий дыхание, вечная сырость и пронизывающий холод. Не чета английским ливням. Там они хотя бы когда-то заканчиваются. Тед прикусил губу. Время замерло. Оно застыло, словно капля горячего воска, стекающая по тонкой ножке рыдающей свечи. Здесь ничего не меняется, это изоляция, где все заключено в непрекращающуюся пляску огня и мрака. Только этот огонь не греет, а во мраке тебя поджидает голодное зверье твоего разума. Бесконечная боль.
Жизнь в Аду – сложная штука. Особенно бок о бок с существом, отобравшим у тебя дочь и считающим тебя никем.
Бо стремительно менялась. Как будто кто-то нащупал у нее внутри невидимый рычаг, запускающий процесс окончательного становления демоном. Левитация была первым шагом. Бо стала еще более холодной и отчужденной. Тед для нее существовал лишь как предмет мебели, не более. Мужчина все еще пытался завоевать ее внимание. Однако все было тщетно. Девочка постепенно отказалась даже от игр в сыщиков. Какое-то время она нехотя принимала участие в расследованиях, но ее энтузиазм все быстрее перегорал. И в один прекрасный день она подпрыгнула в воздух и окинула пастора скучающим взглядом: - Бессмысленно. Внутри все оборвалось. А она молча вылетела в окно, даже не оглянувшись на стремительно меняющегося в лице Теда. Скоро ее новый отец должен был закончить облет территорий. Сегодня он обещал ей показать, как проводится экзекуция. Это гораздо интереснее глупых поисков не менее глупых предметов по дому. Если раньше Пинстрайп просто старался всегда держать ребенка в поле зрения - теперь он буквально не отходил от нее. Всю заботу о девочке демон плавно перетягивал на себя. Ему не было сложно вырезать фигурки из яблок (не только зайчиков), готовить ей кашу или гулять с ней. Что касалось самого пастора… Ну что ж, не убили, и на том спасибо. Хотя еще неизвестно, что лучше: полное забвение или влачение такого жалкого существования.
Несмотря на это, Тед продолжал бороться. Просыпался раньше всех в доме и первым вырезал яблочные фигурки к завтраку. Присоединялся к прогулкам, хоть и держался поодаль, не смея ни приближаться к дочке и ее новому папе, ни заговаривать. Лишь наблюдал, как раньше это делал сам демон со своей высокой ветки. Старался выглядеть достойно: прямая спина, расправленные плечи, уверенная спокойная походка. Никаких резких движений, любое действие под контролем.
За вежливо-равнодушным взглядом – тоска и уныние. За безупречной осанкой – ожидание неизбежного конца.
Единственное, что еще позволяет ему не сойти с ума – это рассказы на ночь. Из демона рассказчик так себе, на троечку. Девочка недовольно дует губы, и вместо Пинстрайпа в детскую заходит Тед. Он садится на краешек кровати и очень пристально смотрит в глаза маленькой девочки. Каждый вечер с немой мольбой он вглядывается в желтые круглые фонарики. Свет внутри пылает так ярко, оттеняя и без того угольно-черное лицо малышки. Ни единой эмоции во взгляде. Ровное дыхание. Нет шевеления. Эдвард все чаще ловит себя на мысли, что перед ним находится вовсе не его дочь, а холодная безжизненная марионетка. Кукла. А разве куклам нужно читать сказки? Нужно. Когда-то ты знала, как быть человеком.
Глубокий вдох. Слова неохотно вяжутся в скудные предложения, предложения – в монотонную речь. Без эмоциональной окраски, без выразительных интонаций и скачков в голосе. Бо лежит и слушает это блеяние, не подавая никаких признаков вовлеченности в рассказ. Она молча смотрит в потолок, почти не моргая, и в один момент просто закрывает глаза. Сигнал, что дальше можно не продолжать.
Тед тихо встает с кровати. Гасит ночник. Осторожно укрывает ребенка. Выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь. Гипсовая маска падает и разбивается, пачкая пол белым мажущимся крошевом.
Он беззвучно рыдает, уткнувшись носом в колени. Невыносимо наблюдать за тем, как с каждой секундой некогда родная душа становится холодной черной глыбой. Тед закрывает руками голову, горячие слезы впитываются в ткань брюк. Тело дрожит, но не слышно ни всхлипов, ни тяжелых вздохов. Пастор давит их в себе. Никто не должен услышать, никто не должен увидеть его таким. В этот момент словно просыпается истинное Я, которое попало сюда, чтобы забрать своего ребенка и уничтожить губительную зависимость.
Когда он успел так легко сдаться? Последний медленный вдох – и мужчина поднимается, вытирая красные глаза. Возвращается самообладание, распрямляются привычно плечи. Боязливо озирается. Вообще сейчас слишком много любопытных развелось. У стен есть уши и глаза, они все видят, слышат и донесут. Нужно быть еще более осторожным. Держать уши востро. Никому не доверять. Никто не должен узнать. Особенно он. На секунду рука пастора опускается и нащупывает маленькую Библию. Книга лежит в кармане пальто, надежно спрятанная от посторонних глаз. Он с силой стискивает ее через плотную ткань, будто надеясь получить от Священного Писания немного сил.