18. Пути и лабиринты (Хранительница) (1/2)

Она, прихрамывая, обошла то, что осталось от Таоса, медленно поднялась по ступеням к циклопической машине, приложила обе ладони к ее холодной поверхности и произнесла ключ-слово. Кожу тут же закололо слабыми электрическими разрядами. Мирэлла поежилась и позволила гудящей энергии затянуть себя в адровые глубины.

Душ там, внутри, оказалось ужасающе много: тысячи и тысячи. Они роились плотным облаком, дрожащие, напуганные, будто гигантская птичья стая или колоссальный блайт с непредсказуемо изменяющимися контурами. Мирэлла похолодела от мысли, что ее разорвет на миллион кусочков, едва она к этому прикоснется. Безумная затея. Как можно подчинить своей воле стихию?

И вдруг поняла – как. Решение оказалось предельно простым, оно вспыхнуло в голове будто само собой, но огненные всполохи под закрытыми веками лучше всяких слов подсказали, кого она должна благодарить за подсказку. Если ей когда-нибудь захочется благодарить хоть одного из этих самозванцев.

Паникующие души не услышат слова, не поймут мысли, но откликнутся на чувства, если те будут достаточно глубокими и сильными: они притянут их, как магнит – железные опилки.

Только были ли ее чувства достаточно глубокими? Мирэлла не знала, как их измерять. Ее ярость, ее жажда справедливости и упрямство полыхали огнем, но на самом глубоком донышке сердца лежали вовсе не они. Там словно засел осколок ножа: ни притерпеться, ни избавиться – только ждать, что он выйдет сам собой или станет когда-нибудь чем-то иным. Но почему-то именно этот осколок давал ей силы, когда у нее опускались руки. Именно он говорил ей, что кроме силы есть смирение, а кроме свирепой убежденности – тихая надежда. И они тоже – часть пути. Или Пути – как говаривал Стоик. Того самого, на конце которого рано или поздно всех ждет смерть.

Так какой смысл в колебаниях?

– Не знаю, получится ли, – прошептала она едва слышно. – Но я попробую.

И вошла в этот чудовищный водоворот, вручила всю себя его бурлению. Стая всколыхнулась, потянулась к ней, и Мирэлла, поддаваясь настойчивому зову, распахнула ей собственную душу. Ее наполняло и наполняло, словно мехи быстрой проточной водой, но никак не могло переполнить. Она стала вдруг бездонной, огромной – настолько, что тело завибрировало от чудовищного напряжения, будто в него попытались вместить весь мир. Это оказалось несравнимо приятнее и бесконечно мучительнее, чем те переживания, которые подарил ей своим благословением Абидон. Сейчас она сама ощутила себя кем-то вроде богини. Она стала единой с этим бессчетным множеством – как с теми душами, что влились в нее на Погребальном острове.

Должно быть, боги рождались именно так – в наслаждении и боли. И если ее разум уже стонал от громадной нагрузки, грозя опрокинуться в безумие, значило ли это, что боги, принявшие куда больше душ, все-таки сошли с ума? Мысль мелькнула и исчезла.

Мирэлла прочувствовала каждую душу, слитую с ней в одно целое, а потом направила этот поток по руслу вероятности, только что проложенному ее собственной волей – вперед, к Дирвуду! И поплыла за пределы адровой ловушки, огромная, как море. Растянулась во всю ширь над страной, ласково обняла ее своими сияющими крыльями и пролилась невидимым волшебным дождем, наполняя души дирвудцев и их гостей новой невиданной силой.

Наверное, в эту ночь всем жителям свободного палатината приснились воистину удивительные и прекрасные сны – столько сочувствия и любви на них выплеснулось. Сама Мирэлла почти уже умирала от запредельного экстаза, отдавая себя, и намеревалась выжать из своей души все: до последней капли, досуха. Она так самозабвенно любила сейчас эту землю, что ей безумно хотелось влиться в нее навсегда. Но вдруг почувствовала в безбрежном море своей любви странную каплю горечи – острой, как осколок ножа, болезненной, но отчего-то для нее важной. Этот странный диссонанс встревожил ее и заставил заново осознать свою личность. И перед внутренним взором Мирэллы появились знакомые и любимые лица: Эдер, отец, мать, дед, Мэй, малышка Вела. И она поняла, что все еще хочет жить, а значит ее путь не окончен.

Но разрывать контакт с облаком, полным любви, было больно, так больно… Мирэлла вырвала свою сущность из общности, будто саму себя разорвала пополам, и с горестным всхлипом отдернула ладони от адровой машины. Ее ноги подкосились, и она обессиленно рухнула на каменные плиты зала Солнца-в-Тени.

Ее снова окружал холод. Ужасающий холод и чудовищное, непереносимое одиночество.

– Эдер…

Сказала она это вслух или просто подумала? Но кто-то бережно подхватил ее на руки и понес куда-то вниз по ступеням. Мирэлла так и не решилась открыть глаза, а потом упала в сон без сновидений.

Спутники милосердно не стали ее будить, а когда она проснулась сама, сперва накормили вяленым мясом и сухарями, дали выпить вина и только потом набросились с расспросами.

Вспомнив о вчерашнем, она едва не закричала от горя. Ее все еще колотило от холода, а в крови пузырились отголоски мощи утраченного единства. Она действительно разорвала эту связь: сама, добровольно?! Говорить о пережитом было трудно – словно вскрывать собственную грудную клетку и вынимать сердце. Поэтому пришлось обойтись лишь самыми общими фразами. И то с трудом удерживая наворачивающиеся слезы.

Стоик, выслушав, покачал головой:

– Так это правда... Мы что-то почувствовали, все враз. Что-то странное. Орлан говорил, что испытал подобное, когда сожрал душу того друида, но я решил, что он, как всегда, врет.

Хиравиас ухмыльнулся и почесал ухо:

– Хе-хе, выходит, Эйр-Гланфату-то твой дождик не прикинулся. А эти идиоты всерьез считали себя любимчиками Галавэйна. Представляю, как был бы счастлив Шимок! Но не свезло ему.

– Значит, у меня внутри теперь еще одна душа? – Алот с сомнением коснулся своего лба. – Искренне надеюсь, что она будет молчать. Но все равно, спасибо.

– Ты светилась, – с неодобрением заметил Эдер. – Знаешь, не делай так больше. Еще загоришься, а у нас под рукой нет ведра воды... Кстати, о ведре воды. Как там твои кошмары?

Мирэлла снова стиснула зубы и зажмурилась, чтобы не расплакаться. Волшебное облако, прикосновение которого она все еще помнила, как наяву, не заслуживало таких равнодушных слов. Но ведь никто из них не знал, что она пережила. И никогда не узнает. Поэтому Мирэлла проглотила обиду, как ядовитый ком, и замерла, прислушиваясь к себе. Внутри было тихо – ни следа чужого присутствия. Ни голосов, ни образов: ничего. Лишь память, прячущаяся под спудом.

– Все прошло… – едва слышно прошептала она и подняла на Эдера потрясенный взгляд. – Они все замолчали.

– Здорово! – В обращенном к ней ответном взгляде было такое облегчение, что она немедленно простила Эдеру нечуткость. А потом он прибавил: – Значит, будем теперь ставить тебя в дозор наравне со всеми, а?

Мирэлла вздохнула, сделала еще глоток из фляги и спросила:

– Есть идеи, как нам отсюда выбираться?

Оказалось, пока она спала, Хиравиас и Эдер успели обшарить сопредельные залы и обнаружить коридор, уводящий куда-то еще глубже под землю. Выбора все равно не оставалось, так что они двинулись по нему. Наученные путешествиями по Бесконечным Путям, они взяли с собой в Брейт Эаман запас еды, воды и зелий на две недели. Но сильно недооценили глубину Ямы и запутанность системы коридоров храма.

Их путешествие растянулось более, чем на месяц.

Древнее строение постоянно преподносило неприятные сюрпризы. Они то и дело натыкались на тупики и завалы, тратили время и силы на попытки их разобрать или разбить магией – часто тщетные. Рукотворные залы переходили в природные пещеры и снова сменялись высеченными в камне проходами. Им приходилось преодолевать пропасти и бурные подземные реки, драться с чудовищами, обезвреживать ловушки, разгадывать головоломки и блуждать в лабиринтах. Они привыкли к горькому вкусу чая из мха и лишайника, сваренного на слабом магическом огне, к паучьим яйцам на завтрак и слизнякам на ужин, а безглазую безвкусную рыбу, которую иногда удавалось поймать во время коротких стоянок, почитали, как деликатес. Скудный рацион, постоянный холод, наспех залеченные раны и кое-как починенное снаряжение замедляли их еще сильнее и с каждым днем делали все уязвимее. Но на исходе четвертой недели удача окончательно им изменила: Эдера серьезно покусали пауки. – Паршиво, – мрачно буркнул Хиравиас, перебинтовав ему раны разорванной на полосы сменной рубахой – бинты у них закончились. – Яд успел разлиться по крови. Укусы-то после заклинаний зарастут, а вот яд... Ну, то есть, хрен его знает.

–Были бы у нас зелья. А так… – покачал головой Стоик, отошел от Эдера и сел на пол, привалившись к стене.

Он всю дорогу молчал, открывая рот только для того, чтобы изречь что-нибудь безнадежно мрачное. Правда о его богине нанесла ему незаживающую рану, но попытки Мирэллы как-то успокоить или отвлечь Стоик встречал с неизменным ожесточением.

– Тебе обязательно было лезть на рожон после того, как они вырвали у тебя из рук щит? – Алот тоже был ранен, но куда легче, чем Эдер. В бою тот откинул его от подступивших вплотную пауков и невольно подставился под их хелицеры именно из-за этого. И теперь Алот хмурился и не смотрел в его сторону – чувствовал свою вину.

– Эй, но в итоге-то я их уделал. И руку они мне не откусили все-таки. Было бы обидно помирать с одной рукой, – голос Эдера был тихим и хриплым, а усмешка вышла кривой.

Его то и дело рвало, а тело сотрясала крупная дрожь, и Мирэлла не могла понять, что это – лихорадка или мышечные спазмы.

– В общем, день-другой точно придется лежать. Если отваляешься, молодец, – Хиравиас отвернулся и принялся с преувеличенным усердием копаться в своей отощавшей, как и он сам, сумке.

Мирэлла вдруг поняла, что в благоприятный исход орлан не верит, и у нее потемнело в глазах.

– Хорошо, – со спокойствием, удивившим ее саму, кивнула она, глядя в пустоту поверх их лиц. – Значит делаем долгий привал. Попробуйте раздобыть нам побольше еды. Раз на нас напали пауки, где-то поблизости должны быть их гнезда. Только будьте осторожны! Лучше голодать, чем… как он, – ее голос все-таки прервался.

– Не надо говорить, будто меня тут нет. Я еще жив вообще-то, – с укоризной напомнил Эдер, приподняв голову, а потом с шипением уронил ее обратно на скатанный в виде подушки тент.

– Я прослежу, чтобы так было и дальше, – пообещала Мирэлла твердо и положила смоченную тряпку на его пылающий лоб.

– Ладно, следи, – разрешил Эдер благодушно. – А я тогда посплю.

Он закрыл опухшие глаза и тут же провалился в забытье. Мирэлла прикоснулась пальцами к его насквозь мокрым от пота вискам и только сосредоточилась, как ее недоуменно окликнул Алот:

– Погоди, ты же не владеешь исцеляющей магией. Что ты собираешься делать?

– Установить связку душ и делиться своей жизненной силой через нее, – отозвалась она, досадуя на задержку.

Алот взволнованно стиснул кулаки:

– Но ты можешь нечаянно отдать слишком много и погибнуть! Я такое видел – это опасно!

– Не более опасно, чем все, чем мы занимались последние несколько месяцев, – пожала Мирэлла плечами. – Не мешай мне, пожалуйста. И не волнуйся. Когда вы вернетесь, мы оба будем живы.

Алот пронзил ее пристальным взглядом, будто хотел что-то сказать, но потом опустил глаза, покачал головой и отошел.

А она забормотала сайферский наговор, потянулась своей душой, будто хоботком бабочки, к самой сути Эдера, укрепилась там, а потом расширила этот канал и представила, как по нему потекла кровь ее сердца. Голова тут же закружилась от накатившей слабости, а к горлу подступила мерзкая тошнота – Алот говорил правду, такая связь действительно была опасна. Еще и потому, что работала в обе стороны. Но она давала Эдеру шанс, а значит Мирэлла соглашалась потерпеть.

Но Эдер все равно спал беспокойно: трясся, стонал, а потом начал бредить. То, стуча зубами, спорил с братом, то уговаривал какого-то Дага уйти и не ввязываться во что-то, то бессвязно молился, то осыпал Эотаса проклятьями, то упрекал его в предательстве с такой мучительной горечью, что у нее сжималось сердце. Мирэлла сидела рядом, меняла мгновенно высыхающие компрессы, обтирала холодной водой его шею, грудь, места укусов, и непрерывно вливала силы в слабо мерцающий огонек его сущности. В свете магического фонарика, оставленного им Алотом, она видела темные пятна вокруг мест укусов, измененные отеком черты лица Эдера, слышала его хриплое дыхание и ощущала бьющий его тело озноб. Через протянутую связь до нее докатывалась терзающая его боль, и Мирэлла скрипела зубами не только от приступов судорог, но и от страха и бессилия.

– Борись, – шептала она, упорно прогоняя слезы и дурноту. – Живи, пожалуйста…

– Не хочу, – вдруг очень отчетливо сказал он, не открывая глаз, и Мирэлла, охваченная гневом и испугом, не сразу поняла, что Эдер по-прежнему бредит. – Не хочу тебя отпускать. Проклятье, ты всегда делала вид, будто знаешь все лучше меня…

Он замолчал, и Мирэлла тоже замерла, одновременно заинтригованная и смущенная этими словами. К кому он обращался? Неужели к ней? А Эдер после паузы продолжил так невнятно, что ей пришлось склониться над ним и предельно напрячь слух:

– Ты же сказала это просто, чтобы я отцепился, так? Все те хорошие слова... ?Знаю тебя лучше, чем ты сам?… Вранье все это. Посмотри на меня: так старался не стать тем, что ненавижу, что стал никем. Не нужно было тебя тогда слушать. Если бы я уехал с вами… Я должен был… уехать…

Его речь окончательно сбилась в неразборчивое бормотание. Мирэлла вновь намочила тряпку и провела по его лицу, стирая горячечный пот и размышляя о том, что только что услышала. Эдер никогда не говорил о своем прошлом, и она знала причину: слишком много сожалений и разочарований там скрывалось. Эдер не сумел с ними справиться и предпочел похоронить их в памяти. Но сейчас, на острой кромке жизни и смерти, они к нему вернулись. Заглянуть глубже и посмотреть, с кем он там все-таки разговаривал, стало большим искушением. Но, во-первых, это было непорядочно, а во-вторых, отняло бы силы, так нужные для поддержки.

Вскоре от усталости ее саму начало неудержимо клонить в сон. Мирэлла задремала и проснулась от того, что выронила из ослабевших рук тряпку. Встряхнувшись, она с тревогой взглянула на огонек жизни Эдера и в ту же секунду вскочила со сдавленным криком – он померк и мигал так, словно был готов вот-вот погаснуть. Ее грудь передавило холодной драконьей лапой, сердце застучало с перебоями, а дыхание застряло в легких. Мысли панически заметались, но в этом бестолковом мельтешении ей вдруг почудилось нечто, напоминающее выход. Мирэлла упала на колени, немедленно расширила связавший их с Эдером канал до мощного потока и пустила по нему не только жизненную силу,не только энергию души, но и саму свою душу. Такое грубое вливание витальности просто обязано было заставить его организм начать избавляться от яда. Давным-давно местре Спавинтозо упоминал о подобном трюке, как о безумном и самоубийственном, но сейчас ей было на это плевать, думать о последствиях она не желала. Однако без ответного контакта передача сущности шла плохо, и Мирэлла все-таки проникла глубже в душу Эдера. И снова в мельчайших подробностях разглядела все тот же прекрасный, заросший пылью, паутиной и сорняками храм, и невольно закусила губу от смеси жалости и восхищения.

– Эй! – позвала она мысленно.

Эдер отозвался – слабо, будто нехотя, но энергия потекла увереннее, прочищая не только его тело, но и сознание:

– Это же мое словечко… Погоди-ка! Ты что, залезла в мою голову?!