привести незнакомца в фургон (первая встреча с Чтецом) (1/1)

Колеса вертятся очень ровно, и повозка идет плавно - как по волнам, как по воде. Слышен скрип спиц, немного отдает глухим звуком пол - слабо, мягко движется под ногой, не убавляя, впрочем, ощущения надежности. Громче, чем колеса и приминаемая ими трава, раскалывающийся гравий или ломаемые сухостой и сухие ветви, слышен звон колеса сверху. Импы поочередно выходят посидеть на приставленной к стенке лесенке, пока другие там, за приоткрытой крохотной дверкой, крутят шумящую центрифугу, звеня коготками мелодично по ее твердому остову. Коготь бьет о метал, импы бормочат и мурлычат в своем стремлении мчаться. Интересно, понимают ли они в полной мере, как важна их работа, что благодаря перекатыванию их кругленьких маленьких тушек такая большая конструкция может двигаться.Внутри фургон куда больше, нетренированный глаз может воспринять это как иллюзию - темные створы, яркие тряпки, солома, закрывающая выбоины в досках на полу, непривычно, словно все сбито впопыхах, уютно и будто вовсе не слесарем. Но ему - ему видно. Фургон внутри пышет магией и те, кто его делали, точно могли не только читать.Хедвин - с темными узкими глазами жителей пустошей, пыльных равнин, с пыльного же цвета сухостоя волосами, прост с виду и юн еще. Так же, как демоница с ним, так же, как пёс - фургон создан и долго управлялся кем-то другим. Они, эти трое, не умеют читать... Засыпанные соломой полы явно привыкли к коврам - доски пусть уже и щетинятся от времени, пригнаны в несколько слоев так, что снизу совсем не дует, и явно чем-то проложено между этих слоев. Тепло. Шорох импов, колес, тех, кто еще в фургоне - все сливается в стройную мелодию. Голос пути, песня дороги. Очень давно не слышанная им.Тёмные глаза Хедвина обращаются к нему все чаще от противоположной стены, где, на лесенке, ведущей в другую комнату, где он еще не знает что находится, пристроилась Джодариэль, смотрящая иначе, неотрывно, но во взгляде нет агрессии или злобы. Безысходность в ней огромна. И страх - но чего она боится, и почему страх этот так темен и тяжел... Почти неподвижен. Ясно, что они обсуждают - как быть с этой находкой. С потраченной пищей, с травами и тряпками, которые теперь приложены к его ранам. Водой, в конце-то концов. С тем, что они уже успели вложить в откопанного из песка изгнанника. Раньше, чем выяснили, что он умеет читать. И о том еще, чего он физически не может делать.Если бы Хедвин спросил раньше. Пока, не лишаясь этой кроткой улыбки оттирал от пыли, покрывал лечебными зелеными листами кустарника и бинтовал изъеденную солнцем и солью кожу. Пока поил, придерживая под затылок и помогая держать флягу, так осторожно, что не верилось. Пока подавал ему, по ложке, холодную кашу. Сидя так близко, словно не было никакой опасности. Словно слишком верил в себя и совсем не верил в него. Не ждал удара.У него были слабые руки, слабые плечи, и он бы не выдержал всего веса его тела, пытаясь взвалить на себя, втягивая в фургон. Слабые для мужчины другого племени, конечно. Для своего рода, низких коренастых и кривоногих кочевников, с лицами острыми, как наконечники стрел, путаными и жесткими, как шерсть волосами, да и вообще телом, пригодным скорее чтобы прятаться, пригибаясь, за камнями, и скрываться в норах - Хедвин был высок и силен. В изящности пальцев и запястий, в том, как все же вытянулся, изогнулся разрез открытых куда шире под тяжестью складки верхнего века глаз, мягкости обычно ножевно-острых скул, ровным ногам, да и росте угадывалось весьма удачное смешение кровей предков.Когда он скинул тяжелый церемониальный наряд, стянул перевязанные лентами сапоги - все это открылось. Теперь они шептались, глядя на свою не такую уж и удачную находку, а пес, про которого и сказать-то было нечего, колотил хвостом по земле, а он, проглаживая рукой стыки деревяшек пола, думал только о том, сколько этими руками он убил людей из племени Хедвина. Содружество кишело распрями, оно на них стояло - всегда, сколько он себя помнил. И те, кто возможно по токам крови, расходящейся от древних предков, приходился Хедвину братьями и сестрами, шли авангардом армии. Не больше, чем волной слабого мяса. Разведчики, не воины. Погибали десятками. А этот теперь кормил его с рук и не показывал брезгливости, промывая подернутые гноем язвы.Ну его. О чем была мысль? А. Вот. Если бы Хедвин сразу спросил. До того, как так щедро расточил их человеколюбие на умирающего в пустыне. Спросил бы - и нужно было совсем немного. Показать шрам на горле, все еще воспаленный, будто получен только. А потом открыть рот и просто сказать несколько фраз в ответ. Чтобы, как обычно, изъеденные солью губы шевелились выразительно - а звука не было никакого.Тогда бы им сейчас не пришлось бы обсуждать, что делать с Чтецом, который нем.Они не умели читать, а он не мог говорить. Значит, ничего им и не узнать. Ни что в Книге, ни кто он - ни прошлого его, ни даже имени. Может быть, и не надо. Может быть, чем-то оправдано то, что он остался с ними сейчас. То, что они спокойно поворачиваются к нему спиной, хотя у двоих из них в движениях все еще читается, притупленное, как патиной мирного времени покрытое, но узнаваемое - привычки, выучка, скупость движений, скорость реакции... Выставленные гордо словно бы в складках тряпок латунные пряжки Границы Крови подтверждают. Они воевали. Давно, кажется, так давно - неясно пока, насколько.Насколько жизнь здесь, внизу, притупляет выучку тех, кто сражался в Содружестве за Содружество.Теперь они знают, что он не может исторгнуть из разинутой пасти ни звука. Но знают они и то, что произошло, когда книга оказалась в его руках, когда он беззвучно, но все же изобразил на губах написанное на первой ее странице.Они не говорят прямо, но он, видимо, нужен им.Кто бы думал, что то, что так ненавидят наверху на их землях, ему, чужаку, так пригодится теперь, когда неродное Содружество успело его осудить и изгнать...Книга вытянула из него много сил, и нет пока мыслей, как изобразить жестами, как спросить у них троих, ощутили ли они то, что ощутил он - как натягивались невидимые нити и он воспринимал каждого из них. И как они воспринимали движения его мысли, словно...словно он был не просто там, внутри их маленькой борьбы с призраками, а был с каждым из них. Ощущал каждый их шаг и, кажется, но кажется так явно - мог направлять. Чувствовал, как вспыхивало, лопоча, пламя, и как шелестела, мягко дрожа, сфера, когда в рывке кто-то из них троих падал в костер и...

Да, именно так и ощущается в первые секунды пламя, когда боль еще не настолько сильна, чтобы ослепить и вырвать крик. Кричать бы он все равно не смог, а никто из троих не кричал - значит, боли не было и дальше. Они не страдали, пропадая в поволоке синего огня, рассыпаясь пеплом, чтобы появиться вновь, целыми и живыми. Боли не было, не было страха... Он надеялся на это. Он-то знал, что такое гореть заживо.Все трое, они понимают звездные карты, и обрывки письменного языка Саар - искореженные упрощенные буквы, цифры, составленные из палочек. Новосарийский, как бы смешно не звучало. Скорее рисунки, чем буквы и цифры. Обрывки древнего знания, попытка закрепить и обозначить все то, что теперь передается только вербально, от уст к устам, на бумаге и дереве.Джодариэль сразу поняла какая звезда - он только указал на небо, едва поднял руку, еще ослепший, едва убравший от глаза обитую потемневшей медью обзорную линзу. Они вместе вычертили по наложенной на карту местности звездной карте, сводя лиги и меридианы, нашли направление, вычислили нужную точку. Джодариэль говорила, Хедвин кивал и смотрел внимательно, еще ошарашенный, мечтательный какой-то даже, когда трясучка и возбуждение первичного осознания прошли. Пёс пытался заглянуть, но, прикасаясь лапами, шатал узкий пюпитр, на котором они работали в четыре руки, и скоро перестал мешать, просто ушел в фургон. Опустившаяся ночь густела, из сини в черноту, звезды кружились, двигая небосвод, загорались созвездия, скрываясь за опоясывавшими песчаную долину, еще сверкающие темнеющими абрисами, острыми скалами. Пыльный ветер стал совсем холодным, пах солью и дышать становилось вопреки ожиданиям сложнее.- Нельзя больше задерживаться, - сказала Джодариэль, не отрывая взгляда от карты, куда был нанесен несколько мгновений назад последний штрих, последний верстовой столбик будто поставлен. - Плакальщики уже проснулись. Идите в фургон.Говорила, и, оторвавшись от карты, стала смотреть на него. В упор. Он был ненамного ниже, и, хотя свечу на пюпитре, служившую им, задул кивнувший Хедвин, в опустившейся мгле он ясно видел глаза Джодариэль. Светлые глаза старого, усталого существа.Думается, у него они могли бы быть такими же. Усталыми уж точно. Только вот этот ее тяжелый страх был пока ему непонятен.Они действительно пригласили его в фургон. В своей спокойной и скорее утвердительной, дружелюбной манере. Ничего не объясняя - будто и сами мало что знали. Будто не тяготясь что подобрали кого-то, неизвестно кого.И теперь импы вертят колесо, Руки следит за направлением движения, то и дело возвращаясь к этим двоим, беседующим на порожках. А он поглядывает на замершую, то ли спящую, то ли тихо умершую, седую фигуру по левую руку от себя, и совсем не хочет думать.Длинные одежды, повешенные в углу, мягко покачиваются, тяжелая ткань переливается даже в темноте слабо, и устроенные над ними маски неестественно белые в мутной, уютной тьме фургончика.Говорить с ним приходит Хедвин, и хмурится озабоченно, поняв, что он спал. Но все-таки говорит, в глаза он смотрит открыто, обращаясь, и это приятно. Не принято там, откуда он, если, конечно, тебе не вызов бросают - но приятно.- Мы поговорили и мы предлагаем тебе остаться, - улыбается чуть шире, и прищур и без того узких миндалевидных глаз выдает какое-то лукавство. - Уже второй раз.Внимательно наблюдает, как он убирает тряпки, обхватившие шею, и касается ее рукой, приоткрывая рот - и снова смотрит в глаза.- Твоя немота не изменила этого, - кивает, улыбка не сходит с лица. - Если ты останешься, мы найдем, как преодолеть этот... барьер в общении.- Помни, что мы спасли тебе жизнь, - подает голос Джодариэль, в уже знакомой безэмоциональной манере, пока он не успел ответить.Руки с интересом следит, как они поворачиваются друг к другу.Он кивает. Кивает Джодариэль, и, повернувшись, кивает Хедвину, вновь замечая это лукавство в его глазах.- Хорошо, - кивает Хедвин в ответ, и улыбается шире, показывая зубы, оборачиваясь к Джодариэль. - Как хорошо.- Мы нашли Чтеца... - говорит та вдумчиво и тихо.- Это нам еще повезло, - говорит Руки.Как и у всех песьих, говор у него характерный, эмоции проявляются иначе, нежели у обладателей более привычного людям речевого аппарата.- А ведь он мог бы быть из тех народов, у кого кивать это значит говорить "нет".- Ты встречал таких? - приподнимает слабо бровь Джодариэль, руки скрестив на груди.- Очень наслышан, - тявкает Руки важно. - А вот кстати, и правда, откуда мы знаем, что он...Хедвин, обернувшийся было чтобы что-то сказать, первый видит, как он изогнул бровь на эту белиберду, и говорит уже с яркой улыбкой.- Чтец, когда ты киваешь, ты говоришь "да"?Он кивает.- А когда качаешь головой, то это - "нет"?Он кивает вновь.- А кстати, как вы сразу поняли, что он - это он? - подключается Руки вновь, щурится, приближая морду к нему. - Чтец, может ты она?Он качает головой и снова смотрит на Хедвина. Судя по приподнятой брови и поджатой слабо губе, тот в некотором затруднении.Видимо, он очень выразительно оборачивается к Руки, потому что Джодариэль издает звук похожий на...фырканье, и с ее низким тембром это звучит довольно неожиданно.- По крайней мере, эмоции его мы понимаем, хотя бы по выражению лица, - говорит она.- Люди, - потягивается Руки, а Хедвин вновь улыбается.