Глава 1. (1/2)
***?В последнее время в мире все больше одиноких людей. У них сотни друзей в социальных сетях, десятки сыгранных партий в гольф с коллегами, зачастую дома ждут любимые — но они одиноки. Люди бегут, спешат, пытаются успеть. Куда? К кому? Зачем? Они отдают себя работе, окружающим, улыбаются, а иногда тихо плачут, закрывшись в ванной.
Одиноки… Миллионы людей во всем мире одиноки, они ищут поддержку, понимание, любовь. Они ищут это в глазах окружающих, но те так же одиноки, у них внутри такая же серость, они так же потеряны, чужды себе и миру. Они закрыты, закованы в себе.
Одиночки. Мы все немного одиночки?.
Девушка, сидевшая за компьютером вот уже четвертый час, обреченно вздохнула и перечитала набранный текст, который ее совершенно не устраивал. В голове была масса прилагательных, что весьма красноречиво описывали всю ее бездарность и никчемность, тотальную ненужность такого плохого специалиста одной из крупнейших рекламных компаний в штате Иллинойс.
— Ну, как? — над нею склонилась девушка-блондинка, с интересом глядя на текст на мониторе.— Никак, — грубовато отозвалась особа с темными кудрявыми волосами, беря в руки карандаш, — абсолютно никак. Я — худший сотрудник. Что я вообще делаю здесь?!
— Да ладно тебе, Эсме, — блондинка бегло проглядела напечатанное в текстовом редакторе, — мне нравится. Все очень даже неплохо.— Неплохо?! — вспылила Эсме О’Брайн. — Неплохо?! Да, конечно, неплохо! Но только не в случае, если это реклама кроссовок. И не в случае, если это проект, который нужно было сдать вчера в четыре вечера по местному времени, а уже сегодня, пять по тому же чертову местному! — она швырнула карандаш на серую столешницу, но предмет упал на пол и покатился в неизвестном направлении.
— Тебе нужно медитировать, — блондинка цокнула и сосредоточенно посмотрела в окно, потирая замерзшие ладони.
В Чикаго, как и во многих других городах США и мира текла своя привычная жизнь, такая родная для жителей, но временами непонятная и запутанная для туристов. Город ветров оправдывал свое прозвище с лихвой: всю первую неделю ноября было не просто прохладно, а действительно холодно, неприятная изморось сыпалась на дороги и здания, а свинцовые тучи намекали, что зонт просто необходим при такой погоде.
— За что не люблю Чикаго, — Челси подошла к коллеге и уперлась ладонями в край стола, — так это за осень и ветер. Солнышка бы сейчас.— Рекламу бы сейчас, — проворчала Эсме, уставившись в монитор компьютера, который тихонько гудел, как и десятки других в офисе на двенадцатом этаже. — Вот ответь мне, Челси, почему я такая бездарность? Почему у меня нет фантазии? — она прижала палец к виску. — Почему я не могу просто взять и сделать так, как надо, почему пишу всякий мусор?
— Почему бы тебе не выпить чашку чаю или вообще не пойти домой? Да и мне тоже, — уставшая слушать самобичевание коллеги, Челси развернулась на каблуках и направилась к своему столу.Эсме уронила голову на руки, исподлобья глядя на треклятый текст, не дававший покоя. Она пишет редкостный бред, это бесполезно отрицать. Ничего путного сейчас в девяноста девяти случаях из ста не получится, поэтому действительно стоит пойти домой, заняться рутинными делами и немного отвлечься от работы.О’Брайн сгребла разбросанные бумаги, сложила их в неаккуратную стопку и поднялась на ноги, тут же одернув белый свитер. Девушка безжалостно стерла все написанное одним лишь нажатием клавиши на клавиатуре, выключила компьютер, а за ним настольную лампу.
Солнце уже успело спрятаться за горизонтом, несмотря на то, что часы показывали всего лишь начало шестого. На город опустилась дымка сумерек, отчего стало еще более уныло. Эсме отвела взгляд от окна, открывавшего вид на небоскребы и маленькую кофейню, надела черное терракотовое пальто и бросила в сумку свой телефон.
Попрощавшись с Челси, которая тоже собиралась домой, Эсме направилась к лифтам. Конец рабочего дня давал о себе знать — обычно шумный офис постепенно пустел, задерживая в своих стенах лишь заядлых трудоголиков и тех, кто получил нагоняи от босса за не сделанные проекты.
О’Брайн в этом смысле повезло, задержав свою работу по рекламе спортивной обуви, она умудрилась избежать гнева строгого начальника, а значит, в запасе еще была одна ночь, за которую можно все наверстать.Девушка, уже выходя из здания, твердо решила, что именно сегодня покончит с работой, а предсвадебными делами займется завтра, поэтому прямо сейчас нужно отправиться домой.
***— А меня скоро выпишут? — огромные голубые глаза смотрели на девушку-шатенку, которая заполняла медицинскую карту, пытаясь не наделать ошибок.
— Скоро, малыш, нужно потерпеть еще чуть-чуть, — девушка поставила точку, закрыла карту и положила ручку. Глядя на четырехлетнего мальчика, она мимо воли улыбнулась и поправила на груди бейдж, на котором было написано ?Диана Ричардс?, а чуть ниже значилась должность — педиатр.Именно из-за своей любви к детям Диана выбрала довольно сложную специальность, требующую внимательности и ответственности, а так же определенного подхода к самым милым и светлым созданиям на этой планете — детям.
Хотя если начать разбираться, копнуть поглубже жизнь двадцатипятилетней девушки, то можно с ужасом понять, что она напрочь лишена счастья материнства — она, к своему горю, никогда не возьмет на руки свое дитя, никогда не услышит его первое слово, не увидит первые шаги. Она бесплодна — это страшный приговор, наказание, которое она должна нести всю свою жизнь.Ди, разумеется, знала о возможностях современной медицины, знала и о том, что можно усыновить ребенка, но от этого не становилось легче. Девушка сильно переживала, все больше замыкалась в себе, но все равно пыталась оставаться улыбчивой Ди, которую все знают. Лишь работа была ее отдушиной — дети, много детей, которым требуется медицинская помощь, дети, которым она может помочь.
Ричардс сняла стетофонендоскоп, положила его на прикроватную тумбочку и укрыла маленького Тедди одеялом. Улыбнувшись и погладив его светлые волосы, девушка подошла к окну и посмотрела на утопавший в ночной тьме больничный двор. В лужах, забытых утренним дождем, отражались шары фонарей, которые, в общем-то, не были здесь нужны.Диана опустила жалюзи, взяла карточку и прибор и, пожелав малышу доброй ночи, вышла из палаты. Она медленно брела по пустым коридорам, глядя под ноги, и вслушивалась в собственные шаги. У Теодора было серьезное воспаление легких, препараты не очень-то помогали, что беспокоило девушку больше, чем ее собственная жизнь.— Клэр, — Ди заметила медсестру и внимательно посмотрела на нее, — пожалуйста, почаще заглядывай Теодору Уотсону, он в 506 палате.— Я помню, — девушка кивнула и быстрым шагом направилась по своим делам.Рабочий день подошел к концу, но Диана отчего-то не спешила домой. Она решила воспользоватьсялестницей, игнорируя лифт. Ричардс спустилась на первый этаж и рядом с автоматами заметила Дэна Хьюза — милого парня с вечной улыбкой, позитивным настроением и всегда растрепанными светлыми волосами.
Дэн для многих больных стал ангелом-хранителем, он внушал им лишь хорошее, уверял в успехе любой операции. И главное — ему верили. Люди заряжались его позитивом, у них появлялась надежда на лучшее.
— Привет-привет, — доктор Хьюз улыбнулся и помахал коллеге рукой, — что-то случилось? — он взял стаканчик с кофе и отошел на шаг.— Да так, — Ди пожала плечами, без всякого интереса рассмотрела батончики и шоколадки и мотнула головой, пытаясь отогнать грустные мысли, — все хорошо, — она, наконец, улыбнулась, — да, все хорошо, как всегда.— Ох, не ври мне, — Дэн цокнул и сделал глоток кофе, — не ври мне, Ди, а лучше расскажи.— Это не интересно, — Диана зажала подмышкой медицинскую карту.— Личное? — с пониманием проговорил парень, направляясь к диванчику посреди холла, а Ричардс поплелась следом.— Нет, пациент просто. Он маленький, воспаление, лечение дается с трудом. Тебе не будет это интересно.— Купи ему завтра шоколадку, — Дэн сел и поставил стаканчик на стол, — и скажи, что все будет хорошо.— Да говорю я ему, говорю, но как-то неубедительно получается. Он же ребенок, они чувствуют, когда им врут. Мне сложно, — вздохнув, Диана села напротив, — я не знаю, что делать. Кажется, сталкиваюсь с таким почти каждый день, но с каждым разом все сложнее и сложнее, я… не знаю. Это слишком сложно.