Она (1/1)

Дверца машины открывается и Ирина жмурится от тусклого света фонаря, противно мигающего грязно-желтой лампочкой. Исмарк говорит ей не отходить далеко, обещая захватить что-то на заправке, и исчезает в тумане вокруг, не давая ответить или хотя бы толком проснуться.У нее достаточно времени на то, чтобы продрать глаза, впрочем: он не появляется ни через пятнадцать минут, ни через двадцать. Когда порог ожидания переваливает за тридцать пять, она начинает нервничать и быстро зашнуровывать ботинки, хватая рюкзак.Сорок.Она вываливается с заднего сиденья, вздрагивая от холодного воздуха, и набирает побольше воздуха в легкие:—?Исмарк?Сорок пять минут. Она бродит какое-то время по абсолютно пустой стоянке, надеясь, что вот-вот ее брат появится, ругая на чем свет стоит очередь, дальнобойщиков, влажный воздух, завивающий его волосы и делающий его похожим на идиота.Пятьдесят. В густом тумане все смазывается в одно сплошное масляное пятно, и вот она уже не может определить, откуда пришла. Вдоль забора по всему периметру расклеены рекламные листовки, мелком и детской нетвердой рукой нарисованы бабочки и кривые человечки, улыбающиеся ртами-палками. Мелки, оставленные каким-то творческим малышом, валяются рядом с приоткрытой калиткой.—?Исмарк! Проходит час. Ирина молчит, какое-то время рассматривая светящийся циферблат часов, и нервно усмехается, а затем замирает и молчит куда интенсивнее: за забором, последним оплотом света, где-то у шоссе она видит движение. Недолго думая, кидается следом.Находит себя на автобусной остановке, сжимающей билет в одну сторону.Идет по смутно знакомым улочкам, едва различимым в сплошной мгле вокруг.—?Исмарк, это не смешно. —?Ее иррациональная, непоколебимая уверенность в том, что брат совсем рядом и слышит ее, забавляет Ирину до тихого смешка в ладонь, но оказывается сильнее. Кому захочется оставаться совсем одной? —?Ты знаешь, я не умею играть в прятки. Кстати, ты жульничаешь.Она заворачивает за угол, щурясь в туман. Силуэты деревьев небольшого парка, огороженного благопристойным заборчиком, вычерчиваются острыми черными зубьями, но больше ничего.—?Исмарк… Т-Топот. Топот двух, нет, четырех, нет, двух пар ног. Цокот собачьих когтей по асфальту, шорох хвостов.Фонарь, под которым она стоит, резко перестает мигать, разрывая пелену тумана ярким электрическим светом. От ветра скрипят качели.Топот становится громче. Маленькие фигурки, скрюченные от боли, ковыляют к ней, быстро перебирая вывернутыми ногами. Она видит язык, распухший и длинный, вываливающийся изо рта одного из них: слюна сочится по чему-то, когда-то бывшему лицом, капает на вздувшиеся на грудине вены и хлюпает между складками кожи. Ее видят глаза, налитые кровью и затекшие ячменем и гноем, видят с трудом, заплывшие вздувшимися веками. Она чувствует на своей груди тяжелый взгляд, который опускается ниже, к ее бедрам; маленькая тварь издает чавкающий стон боли и припадает к земле, словно готовясь прыгнуть.Длинный язык обвивает ее лодыжку, липкий и сочащийся кожным салом от гнойников вокруг широкого рта. Ирина падает на землю с отчаянным визгом, не пытаясь привлечь внимание, но выпустить ужас из тела, не выдерживающего омерзения происходящего. Ее подтягивают ближе и раздвигают ноги, закидывая их на боковые наросты, покрытые тонкой кожей и сеточкой век.Она видит лицо, склоненное куда-то к груди, под этой же самой кожей, поросшее коростой и сочащейся лимфой сквозь трещинки, словно подживающая ссадина. Лицо подростка, скрюченного, словно эмбрион, широко раскрывшего рот от боли, что причиняет ему раздувшийся язык.Ирина жмурится, сдавливает его голову бедрами изо всех сил и всем весом заваливается набок; слышится истошный визг и шорох, когда массивные, напоминающие копыта, ноги беспомощно забирают воздух. Неточным, но рваным ударом она отталкивает его от себя, вырывая язык, лентой мышц стелящийся за ней, как шлейф длинной фаты за невестой.Девушка упирается плечом в металлический забор и позволяет себе один вхлип, прежде чем ее заглушит высокочастотный вопль второго уродца, все это время топчащегося на месте, словно ожидая своей очереди. Ей нужно что-то сделать, ей нужно заткнуть его прямо сейчас, но все что у нее есть?— холод металла под щекой.Ах.Точно. Кусок железной трубы, выломанной кем-то до нее, выгнутой на конце, опускается на его позвоночник, с громким хрустом переламывая хребет надвое. Слезящиеся глазки закатываются, один за одним, и по-детски визгливые хрипы тонут в осенней грязи, когда последнее дыхание этой твари маленькими пузырьками вырывается наружу.Из нее тоже вырывается достаточно, когда она, склонившись над выбоиной в асфальте, начинает неконтролируемо блевать, размазывая по лицу черно-бурую слякость и слезы, размазывая по рубашке белесый жир и лимфу. Ирина пытается выпустить из себя все, вывернуться наизнанку, лишь бы перестать чувствовать себя такой грязной, с ног до головы, но не получается. Занятно, быть может, в следующий раз, между ?бей и беги? стоит все-таки выбрать бег? Она окончательно приходит в себя под какой-то скамьей, забившаяся в угол и дрожащая всем телом: то ли от животного страха и отвращения, которого она не чувствовала ни разу на своей памяти, то ли от холода асфальта и ноябрьской ночи, начавшей вступать в свои права.Вокруг?— пелена тумана, а за ней стоят мрачные, серые, одинаковые дома, а за ними что-то, о чем она не хочет думать, кто-то, кто смотрит на нее ивово-бурыми, как истертые, но уже подсохшие окровавленные костяшки, глазами. Ирине хочется заглянуть в них в ответ, быть может так же располосовать смотрящего арматурой, но она, борясь с низким гулом в голове, не может вспомнить почему. Вспоминается только мелодия, несложная, репитативная, и она слушает ее в своей голове, слушает свое дыхание.А потом, без предупреждения, хотя бы грома, идет дождь. Адски ледяной, осенний, беспощадный: приходится скидывать липкую куртку, в надежде на то, что вода смоет следы борьбы, и, скрывая рыжую шевелюру от тугих капель дождя, скрываться в ближайшей открытой двери блока апартаментов, у которого явно какие-то проблемы с магнитными ключами. Дверь закрывается с жалобным скрежетом. Ирина остается в темноте.