2. (1/2)
?Сколько лет пройдет, все о том жеГудеть проводам,Все того же ждать самолетам.Девочка с глазами из самого синего льдаТает под огнем пулемета.Лишь бы мы проснулись с тобой в одной постели...?(с) Сплин – Выхода нет.
— Сегодня я говорю им о философии. Они спрашивают меня о нынешней власти, о том, есть ли Бог. Они даже пытаются думать о предметах, которые понадобятся им разве что в рамках общего развития человечества. Я хочу знать, что я почувствую, когда буду говорить тем же – уже не людям, а словам – о языковом сознании и том, что должно составлять структуру любого Слова. Когда я приду и скажу им, что структура познания совершенно изменилась и то, что я говорила ранее, теперь пусть и верно, но не актуально.
Лора курила, глядя на реку. Мост, куда она приходила в последние годы, ветшал. Почему-то Торпу практически не модернизировали – провели мобильное покрытие, разумеется, и интернет, и почта теперь работала чуть лучше. Но структура города оставалась той же. Наверное, Сашке или Лоре, да, впрочем, и Портнову, скорее всего, было не под силу всё же переставить ту запятую в сложносочиненном предложении, которое, как помнилось Александре, на самом деле было Торпой. Грамматические категории охватывали весь мир, но как бы ни был продвинут ты в Речи, нельзя в одночасье стать хорошим педагогом. Нельзя просто разрешить себе соединять обе реальности. Хотя, наверное, можно, если в них верить.
— Ты всегда можешь рассмотреть происходящее с точки зрения вероятного будущего. Тогда и увидишь, как это произойдет, — Саша курила тоже.
Они с Лорой Онищенко встречали это осеннее утро на мосту; две вчерашние аспирантки, два окончательно состоявшихся Слова. Прокуренные, слегка нетрезвые и совершенно несчастные.
— Вот такая она, судьба современного педагога. Учишь Речи. Думаешь ,что всё к лучшему. А сам потом пьешь горькую, куришь в семь утра на мосту и думаешь, как же тебя ухитрился породить синтаксис и какого черта ты вообще отражаешься во всех этих синтагматических и парадигматических отношениях.
– Кошмар филолога, — вторила Сашка, — я же в одиннадцатом классе мечтала, что на филфак поступлю, в МГУ подамся. Умницей буду. Потом, конечно, Фарит, институт, потом аспирантура. А сейчас думаю – ну что, что приобрела? Термины в основном те же – сама сверяла, не поленилась. Речь, разумеется, всемогущая и всесильная Речь. Право на мир без страха. А какой мир без страха, если какая-нибудь из стран запустит атомной бомбой в другую? А какой мир без страха, если эти дети приходят и боятся меня до одури, а я смотрю на них и вспоминаю, как обещала на первом курсе Костику отомстить?— На самом деле, на первом курсе мы были с тобой большими дурами...
Фальцет неприятно резанул по ушам —голос у Лоры ощутимо сдавал в последние годы. Она давно и много курила.
***— Вы недоработали. Берете штрафной учебник, делаете первые пять упражнений. И упаси вас Боже не сдать мне материал в пятницу. Мне казалось, вы уже поняли механизм работы с куратором, Марина.
Саша смотрела холодно. Симшина умела раздражать. Умела раздражать одной своей слабостью: тем, как испуганно расширялись её глаза, тем, как она всегда садилась у стены и поджимала ноги… Она была похожа на больного голубя.
А еще она не выучила параграф и не сделала упражнения. Это случилось впервые, и Саша, подумав, решила пока не беспокоить Фарита. Ей, если честно, вообще не хотелось бы его беспокоить. И видеть, пожалуй, тоже.
То, что Самохина не боялась Коженникова, вовсе не означало, что она его любила.
— Да, я недоработала, — кивнула Симшина.
Глаза у неё были совсем усталые, покрасневшие. Будто она ревела несколько часов, прежде чем прийти на пару.