Сверхновые (Клаудин/Майя) (1/1)

Жизнь на сцене проносится резкими отрывками. У Клаудин под кожей с рёвом горит пылающее солнце, но она этого не замечает, продолжая звёздным светом Майи обжигаться, как настоящим, будто сияние лунное, которым Тендо объята, может и вправду ослепить и сжечь Клаудин, подобно вспышке. Все прожекторы сводятся к одному лицу на сцене?— Тендо Майе?— зажигая её светлую кожу, как святилище театрального искусства, заточённое в одном человеке. Лишь потом их свет дарованный ложится на Клаудин. Тогда она понимает, что всего, что она делает?— мало. Слишком мало её стараний, чтобы войти в святилище и дотянуться до сияния одинокой звезды на небе. Майя же танцует на краю, кружась и касаясь звёзд кончиками длинных пальцев. Майя ведёт Клаудин в танце?— элегантно, изыскано, Клаудин отвечает пылко, трепетно, потому что горит, сгорая в свете белёсой близкой-далёкой звезды, и всем становится ясно, почему они всегда танцуют в паре: слишком идеально они стыкуются друг с другом, слишком идеально, нечеловечески даже, подходят друг к другу. И всем будто всё равно, что Клаудин Сайджо горит, пытаясь сиять ярче высшей звезды. Майя касается Клаудин в постели?— крепко и нежно, как будто бы Сайджо рассыпется от дуновения ночного ветра, и она не рассыпается?— горит в огне под собственной кожей, как факел. Майя позволяет себе думать, что Клаудин похожа на плюшевого медведя, но такая мягкая и пушистая с виду Клаудин?— дитя сцены, у неё идеально чистая кожа, резкая линия упругих резиновых мышц, вместо желанной мягкости форм и дымчатых мазков силуэта. Тендо чувствует себя почти разочарованной и обманутой этим: ощущения почти такие же, если бы она обняла себя?— слишком похожие, лишённые разницы они. Клаудин проводит свободное время изучая журналы, видео, статьи, учебники, Майю наконец. Клаудин стремится к их идеальной схожести, неотличимости, и при этом желает быть лучше, выше, ярче. Она понимает и путается в этом одновременно: что идёт не так??— Перестань копировать, это неприлично,?— голос Майи приятным тембром льётся, но сердце Клаудин бьётся, как беспокойная ласточка в золотой клетке.?— Я учусь,?— она прижимает планшет к своей груди, будто это может успокоить стук, бьющий там переменным набатом,?— даже если это означает, что мне придётся повторять за тобой, Тендо Майя.?— Ты идеальна в своей изысканной простоте, ma Claudine. Майя жалеет, что Клаудин не может посмотреть на себя её, Майи, глазами, чтобы увидеть порхающего лебедя, который пытается казаться соколом?— слишком неправильно, слишком много от Клаудин теряется, когда она пытается стать второй Майей: горит та элегантность, изысканность крошится и нежная красота нарушается, и всё становится каким-то аляповатым. Майя не знает, насколько быстро Клаудин учится на своих ошибках и примет ли она совет, но Сайджо оказывается способной, настоящей и живой уже на следующий день. Майе хочется кричать от эйфории и улыбаться насмешливо-гаденько, когда у Клаудин едва хватает гордости танцевать с ней. Ведь по её руке расползлись витиеватым почерком вчерашние слова Майи. Но Майя улыбается в привычной манере: изыскано-снисходительно, много нейтрально. Клаудин хмурится, но идёт вслед так, что Майя чувствует их органичное различие, приятным теплом, зажигающим звезду внутри неё, расходящееся по телу. Майя живёт в мире, где все хотят стать выше, наступить и взобраться по чужим головам, и Клаудин в этом мире похожа на солнце, к которому Майя тянется, стоя выше всех. Тянется к Клаудин, которая соперничает, желая обойти, а не взобраться по телам. К сияющей Клаудин Сайджо, похожей на солнце.

?— Куро, это что, метка? —?Карен скачет вокруг, пытаясь разглядеть слова, которые Клаудин опасливо прижимает к собственной груди, будто бы ничего ценнее или постыднее этого нет. —?А что там написано? Клаудин решает, что ни за что слова другим не откроет?— слишком очевидно теперь, кто её соулмейт.?— ?Ты изыскана, ma Claudine?,?— смеётся наигранно-застенчиво Каоруко, поигрывая бровями. И все понимают всё слишком чётко.?— Вау, это француз? —?кроме Карен. Клаудин вздыхает: она хотела бы влюбиться в парнишку-француза, открытого сердцем, невинного, но храброго, как Футаба. Но вместо этого судьба обнажает её душу Тендо Майе?— последнему человеку, которого Клодин хотела бы видеть рядом с собой. Ведь Майя так искусно играет душой и чувствами Клаудин перед всеми, заставляя любовь и ненависть гореть, как топливо. Ведь Клаудин кажется, что она сгорает, хотя Майя слишком отчётливо видит, что Клаудин тонет и только учится плавать. Сайджо сжигает свою ежеминутную ненависть к Майе, заставляя себя быть быстрее, красивее и утончённее в её личной?— нежной французской?— манере, и это мешает ей понять, что она начинает тонуть, когда вглядывается в слова, похожие на насмешливое проклятие. ?Ты изыскана в своей простоте, моя Клаудин?. Клаудин кажется, что ей становится проще следить за их бесконечным ревю, когда оно ускоряется, обнажив какие-то отвратительные, острые черты всех вокруг. Вся её жизнь, когда-то казавшаяся размеренной до единого шага, превращается в безумную свистопляску с нескончаемым потоком светомузыки, от которой закладывает уши и болит голова, но Клаудин продолжает кружится на равных с Майей, наконец осознавая себя дышащей полной грудью и не чувствуя, что пальцы покрываются ожогами от каждого прикосновения. Клаудин, наконец, перестаёт сгорать.?— Ты Жанна Д’Арк моей любви,?— и почему-то именно этот момент Тендо находит лучшим для того, чтобы опустить какой-то саркастический комментарий в сторону Клаудин.?— Я не проиграю, ma Maya,?— Клаудин сдержанно улыбается в ответ. Ощущение собственной живости захлёстывает их волной. И Майя почему-то ощущает, как по шее угловатой строчкой ползёт это самое ?я не проиграю?. Но это не мешает им продолжить танец, ощущая, как внутри их тел взрываются сверхновые.