Проблески солнца (Фарлей/Ортега) (!) ORIG (1/1)

Ортега откалывается от группы измученных солдат на девятый день их бесконечного марш-броска через бескрайний лес, заблудившись среди мрачных пиковых гигантов, наколовших на себя посеревшее дымное небо, застланное тяжёлыми, но быстрыми, грозовыми тучами, на боевых слонов походящими. Девочка-война не смотрит под ноги, потому что под ногами всегда хлюпают, расползаясь да цепляясь за сапоги, кровавые лужи, раскалываются отрубленные головы под тяжестью шагов, и гремят жутко певуче раздробленные кости, поэтому летит Валькирия в овраг бесконечный со всей дури, как балласт ненужный, и совсем не грациозно, раздирая потрёпанную посеревшую рубашку и спину в клочья, скатываясь по колючкам на самое дно. Ортега шипит помехами расстроенного радио и ядом кислым брызжет сквозь сжатые зубы, ощущая, как расползается лёд адский по спине лентами ядовитых змей. Ортега шепчет солдатские проклятья каждому дереву, в небо устремлённому своей верхушкой, заплетая язык в горящие руны, проводя им по клыкам и нёбу, чтобы горечь и стальные нотки крови соскрести и сплюнуть на землю со всей злобой, теша пустые надежды, что всё же мерещится всё это. В походном бурдюке осталась лишь вечная засуха далёких песчаных пустынь и смертельный смрад войны с нежитью, но Ортега всё равно присасывается к узкому горлышку, чтобы немного отчаяния залпом проглотить, как лучшее лекарство, но это не более, чем надежда?— яд худший. По бокам и спине расползаются багровые ручейки леденящей крови человеческой. Когда же соберутся вороны-твари, чтобы пировать на теле легендарной валькирии? Ортега вытягивает руки, чтобы, наконец, заснуть вечным сном, как и заслужено давно, но искажённый крик?режет по чуткому слуху?— вороны всё же собираются над её телом, а перед вороньей стаей и дыханием смерти все преклонят колено?— даже валькирии. Девушка, которая со всех фронтов пришла живой, переворачивается на бок с сопением и горсткой бранных слов, чтобы заметить, как расплывчатая чёрная точка кружит над ней, взмахивая крыльями и вопя нечеловеческим голосом. Ортега не впервые жалеет, что у неё нет пистолета или чего похуже?— убить эту тварь или лучше себя сразу?— менее болезненно. Но воины сами себя не убивают, валькирии?— тем более. Шорох. Ортега уже плюёт на это с высоты полёта гордого ворона и корчится от боли. То?— та?— кто является перед ней в следующий миг, ни что иное, как спутница воина, по скромному мнению ребёнка войны, конечно: Ортега задирает голову и усмехается криво, замечая количество распустившихся цветов, чтобы потом кашлем зайтись диким, болезненным, содрогаясь, как тряпичная кукла. Лесная царица покрыта цветами с головы до самых пят, как Ортега с головы до пят покрыта своими бесконечными шрамами. У царицы на запястьях расцветают анемоны?— Ортега вспоминает, как отрекалась от всего немногого, что у неё было, чтобы вступить в бессмертный полк, разящий врагов. А царица ближе подходит, как зверь, грациозно переступая с пятки на носок, будто частью леса являясь?— и камни её не режут своими кромками. У нимфы бальзамины на левом плече?— у Ортеги шрам зудит, напоминая боевых товарищей-предателей. Посох стучит по земле, отдавая глухой стук по вискам дочери войны; Ортега корчится, желая поскорее закончить свой бой. Лядвенцы на ключицах?— это Ортегу дробили на кусочки из мести. Да мятные листья на предплечьях?— когда выбираешься из лагеря, как пленная, свои тебе не верят до конца, и ты живёшь с этим?— Ортега знает и живёт, почти умирает. Нимфа подходит вплотную, присаживаясь на корточки перед неподвижным телом в обломках белых лат. И тянет руку, гвоздиками белыми покрытую. Гвоздики на костяшках пальцев?— это презрение Ортеги, клеймом оставленное на перебежчиках. Усмехается в ответ, увидев замученное грязное лицо. И поднимается. Ортега усмехается в ответ: ?какой прекрасный вид на менее прекрасное подобие нижнего белья?. Гвоздики розовые и гвоздики жёлтые одной полосой с левого бока и до пупка?— Ортега шипит, чтобы забыть свою первую любовь в море иллюзорной боли. Пока Ортега на земле лежит, дриаду?— господи, мираж ли это? —?рассматривать так странно: будто на божество какое?— римское, наверное?— взираешь. Артемида быть может иль Диана пришла к ней, валькирии перерождённой, в этом обличье, чтобы самосуд над скандинавами дикими проводить? Хризантемы, о, эти хризантемы?— ещё один болезненный удар по бёдрам: Ортега не умеет выбирать возлюбленных. Плющ, вьющийся по спине, подобный запутанной рыбацкой сети?— её преданное доверие. Принцесса лесных земель кого-то кличет свистом своим мелодичным. Ортега на грани сознания. Холод застилает сознание, когда в глаза бросается дурман на стопах?— о, этот дымный обман. Ортега просыпается с рассветом?— по привычке. Нимфа спит, усевшись в кресле, и тогда не трудно увидеть, что у неё на локтях и коленках?— одни поля шрамов?— точно там, где у Ортеги трава растёт. Ортега разминает кисти рук и плечи, поднимаясь с лежанки, ощущая, как боль в спине сошла на ноль, и усмехается: действительно, богиня, наверное, Эйр. А если не Эйр, то Ортега даже не знает, почему сидеть у лесной царицы в ногах так тепло.*** Фарлей на ухо сладкие, как сок малины, слова шепчет, проскальзывая пальцами под холщовую рубашку; Ортега судорожно дышит: длинные морозные пальцы царицы бескрайнего леса обжигают своим теплом. Ортега сжимает своими дрожащими руками нимфы ладонь и целует неровно, Фарлей ладонью по щеке скользит, пальцем скулу оглаживая нежно, замечая, как глаза Ортеги в темноте мерцают вечной преданностью. Ортега руками своими дорогу по своему телу для хозяйки прокладывает к самому сердцу, гулко об рёбра колотящемуся, и заглядывает в глаза Фарлей: видит ли она, сколько преданности и любви в этом сердце для неё одной? Нимфа пальцы сжимает, будто сердце, теперь ей принадлежащее, вырвать хочет и оставляет поцелуй нежный на лбу девчонки-войны. Почему же монстры так сильно привязываются к тем, кто добр?