40. Без возврата (2/2)

Только спустя примерно час Мия, казалось, начала постепенно успокаиваться. Деймон и Ребекка были совершенно измотаны: глаза слипались, и по временам кровь словно ударом молотка больно била в виски; организм из последних сил справлялся с последствиями бессонной ночи. Убедившись, что дочь начала засыпать, Ребекка осторожно уложила ее в кроватку и, мельком взглянув на нее, убедившись, что она спокойна, погасила ночник и легла сама. Они с Деймоном обменялись несколькими словами, но, казалось, уже не вдумывались в их смысл и последние из них даже не вполне чувствовали: сон и усталость начинали побеждать.

Ребекка не знала, сколько времени прошло, но ей отчего-то отчаянно казалось, что совсем немного, когда пелену сна, в одно мгновение развеяв ее, словно какая-то невидимая острая стрела, прорезал отчетливый звук. Это был не плач, как в первый раз: этот звук был очень похож на кашель. А за ним последовал еще один, но уже более долгий и с этого момента не прекращавшийся; и он Ребекке он был знаком. Это был хрип — она точно слышала это и могла бы различить его, даже едва проснувшись, еще толком не понимая, что произошло, — но он был громче, сильнее, намного отчетливее, чем тот, что она услышала несколько часов назад. И он был гораздо тревожнее: резкий, рваный, он не сопровождал дыхание, изредка проявляясь, а как будто не пропускал его, словно заменяя его собой,каждый раз прерывался, словно кто-то пытался сделать вдох — и не мог.

Сквозь тело словно прошел заряд электрического тока. Слабость растворилась. Страшная мысль, набатом зазвеневшая внутри, пулей на вылет прошла сквозь виски. Ребекка, не ощущая под собой ног, на ходу хлопнув по выключателю ладонью, подбежала к кроватке.— Что случилось? — Ребекка услышала глухой рык Деймона, который, проснувшись, в несколько мгновений преодолел расстояние, которое разделяло их.Для того, чтобы понять, что происходит, хватило одного мига. Ребекка почувствовала, как в груди бешено заколотилось сердце. Их дочь задыхалась.

Еще толком не понимая причины, скорее, на автомате, ледяными руками Ребекка откинула одеяло и игрушку подальше от дочери, хотя в глубине души уже звучала мысль о том, что они не могли быть причиной. Ребекка не успела сделать что-то еще, но это было не от шока: Деймон опередил ее. В этот момент наклонился над кроваткой и одним движением выхватил вздрагивавшую, пытаясь вдохнуть, дочь. Бегло проверив, не было ли у нее чего-то во рту, он быстро перевернул ее вниз головой, уложив ее на предплечье, крепко придерживая ее голову, и несколько раз аккуратно, но сильно хлопнул между лопатками. После он перевернул ее и нанес столько же четких ударов по грудной клетке.

— Звони парамедикам! — крикнул Деймон, и Ребекка, словно ее вытолкнула какая-то невероятная по силе, совершенно неуправляемая волна, сорвалась с места, чтобы найти телефон.Ребекка не помнила, как набирала номер и как вообще смогла это сделать, — это было уже практически невозможно: цифры перед глазами расплывались, а онемевшие пальцы отказывались слушаться. Она набирала номер, но сама сейчас думала не об этом: Ребекка, боясь дышать, прислушивалась, всю силу слуха сосредоточив на Деймоне и Мии.

Действия Деймона ничем не отличались от того, что рекомендовал сделать дежурный ?скорой помощи? до того момента, как приедут парамедики.

Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Удар.Раз. Два, три.

Четыре. Пять.Еще один.Раз. Два. Три.

Шершавый, прерывистый, свистящий хрип.

Еще чуть-чуть, и она задышит. Нужно еще — врач сказал, что нужно пять ударов.Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Ребекка стояла рядом с Деймоном, но не двигалась с места: сейчас он должен был действовать один. Ее била лихорадочная, ненормальная дрожь, но Ребекка этого не чувствовала — она лишь, ни на миллисекунду не отводя взгляд, жадно, задыхаясь, всматривалась в Деймона, словно боясь отпустить его, отчаянно цепляясь за самую тонкую нить, которая сейчас связывала их, словно знала, что есть сила, способная заставить выпустить ее. Ребекка видела каждое его движение, улавливала каждый вдох. Его лоб, виски и щеки краснеют, на лбу от напряжения четко проступает вздувшаяся вена. Деймон четко повторяет один шаг за другим, и его тело полностью подчиняется ему, и кажется, что сейчас ему удалось подавить в себе эмоции. Но Ребекка понимает, что сердце может рваться на куски, даже когда оно чисто физически не болит, в тот момент, когда она слышит, как он с дрожью шепчет, делая очередной удар:

— Ну же... Еще чуть-чуть... Пожалуйста, дыши...

Его широко распахнутые глаза неподвижны и безмолвны. А в этом безмолвии — истинное безумие.

Почему-то в эти секунды была твердая уверенность: все обязательно получится, еще немного — и она сможет откашляться и задышит снова. По-другому и быть не может. Но секунды текли, и ребенку становилось только хуже.Бригада парамедиков была на месте уже спустя несколько минут, но Ребекка и Деймон собственной кожей ощущали каждую секунду этих минут, текшей ядовитой ртутью, разрывая материю этого пространства. Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Но те, кто когда-то испытал и то, и другое, знают: есть единственная мука — ждать. Потому, что в ожидании человек не имеет власти что-то сделать. И в этот миг остается лишь одно — надежда. Но и она не вечна.

Но время резко повернулось после того, как приехали парамедики: обрывки слов, движений, взглядов замелькали, как в ускоренной кинопленке. Первым предположением медиков было точно такое же, как у Деймона: что-то могло попасть в дыхательные пути. Наблюдая за действиями парамедиков, Деймон в глубине души думал о том, что, может быть, было бы лучше, если бы все так и было на самом деле и оказалось бы, что он не мог помочь ей из-за того, что, возможно, делал что-то не совсем так. Так, по крайней мере, была бы ясна причина, и ее можно было бы устранить. Но парамедикам хватило нескольких мгновений, чтобы понять, что причина не извне — скорее всего, она в самом организме. И только в этот момент, кажется, одновременно, в сознании Деймона и Ребекки возникла страшная мысль: сейчас парамедики точно такие же, как и они, — они тоже бессильны.

В реанимобиле девочку подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Пока один из парамедиков отслеживал по аппаратам жизненные показатели, второй детально расспрашивал Деймона и Ребекку о состоянии здоровья их дочери, подробно записывая все, что они говорили ему о каких-то заболеваниях, ею перенесенных, изменениях в ее состоянии в последние дни. Удивительно, но сейчас ступора не было: они оба четко, не перебивая друг друга, отвечали на каждый вопрос; память работала безотказно, улавливая мельчайшие детали, которые могли быть необходимы и которые, быть может, в спокойной обстановке даже вспомнились бы не сразу. В голове была лишь одна мысль, вместе с сердцем стучавшая в груди, разнося по венам кровь, в какой-то момент раздавшаяся внутри, подобно щелчку, и сумевшая навести в сознании порядок. И она до времени была сильнее для того, чтобы одержать верх над эмоциями. Лишь когда водитель включил проблесковые маячки и через несколько секунд в ночной тишине гулким эхом раздался звук сирены, Ребекка вздрогнула. Она не раз встречала автомобили ?скорой помощи?, с мерцавшими синими огнями спешившие на вызов, когда сама она возвращалась с работы, торопилась к друзьям на выходных или шла вечером в ближайший супермаркет. Сейчас она поймала себя на мысли, что никогда не задумывалась о том, какими могли быть причины этих сигналов, когда сама она, будучи за рулем, спешила в офис. Может быть, сложная травма. ДТП. Сердечный приступ. Может быть, тем, кому нужна была помощь, был кто-то из ее ровесников; может, человек более преклонного возраста. А может быть, ребенок. Ребекка не знала.

А сейчас реанимобиль включил такой сигнал ради ее дочери.Как же страшно, в сущности, может быть неведение — одним лишь тем, какую пропасть оно может за собой скрывать.

В приемном отделении Children’s Hospital Los Angeles было суетно. В шум голосов, регулярно вмешивался равномерный звук на стационарных телефонах, звонки на которых постоянно отслеживался дежурными. Здесь не было тех ужасных картин беспорядка, которые рисует обычно воображение человека, на свое счастье не знакомого с отделениями неотложной помощи в больницах: здесь не было мятущихся медсестер с капельницами, не было слышно приказного крика врачей, как это любят показывать в фильмах, и пронзительного детского плача, хотя большинству пациентов, находившихся сейчас в отделении, на первый взгляд было не больше двух-трех лет, а некоторые из них были и того младше; здесь не было даже ослепляющего белого цвета, с которым в сознании были прочно связаны больницы, — только спокойные оттенки неброских теплых тонов. Но почему-то, оказавшись в этом месте, Ребекка почувствовала, как у нее сперло дыхание. Отчего-то стало душно и в легких стало отчаянно не хватать воздуха.

Один из парамедиков, молодой взъерошенный парень, по возрасту, наверное, чуть младше Деймона, с кипой бумаг, исписанных его почерком, впопыхах подбежал к одному из свободных дежуривших в этот момент врачей. Хотя Деймон и Ребекка находились совсем рядом, до слуха, на который сейчас словно что-то давило извне, как на большой глубине под водой, доносились лишь обрывки его фраз.— Ребенку полтора месяца, асфиксия, — едва переводя дыхание, жадно глотая воздух неровными рваными вдохами, сказал парамедик. — Девочка сама не дышит, сейчас на ИВЛ.— С чего все началось? — бросив беглый взгляд на Ребекку и Деймона и переключив все внимание на их дочь, спросил врач. Хотя они стояли прямо перед ним, наверное, они оба не смогли бы сказать, как он выглядит и сколько ему лет: фигура и лицо мужчины были совершенно размыты.— Она просто начала задыхаться, — не дожидаясь ответа, быстро проговорил Деймон. Ребекка не смотрела на него. Но лишь по тому, как сорвался его голос, она поняла, что на самом деле сейчас творится у него внутри.

— Дыхательные пути чистые, проблема может быть в легких, — сказал парамедик. — При рождении тоже были проблемы с дыханием, это может быть взаимосвязано.Врач внимательно слушал сотрудника ?скорой помощи?, попутно прочитывая все, что было указано в сопроводительном листе о возрасте, рождении, состоянии здоровья Мии, и лицо его неуловимо менялось по мере того, как он узнавал о симптомах и нынешнем состоянии ребенка: брови, между которыми пролегла морщина, сдвигались, взгляд становился пристальнее, а на лицо, задумчивое и хмурое, легла тень мысли, казалось, беспокоившей его самого.— Ребенка во вторую палату для осмотра, — указал он медсестре, — и вызовите реаниматолога и неонатолога.Молоденькая медсестра кивнула с неощутимой дрожью, и врач двинулся вперед.В этот момент Ребекка почувствовала, как сердце в груди больно ударило.— Мистер и миссис Сальватор, вам нужно будет подождать здесь, — на мгновение остановившись и подняв взгляд на Деймона и Ребекку, сказал врач.В этот момент его голос зазвучал как-то по-иному, и не только он, но и лицо врача, он сам стали словно мягче; в его глазах было что-то такое, что вдруг заставляло сердце на миг замереть: он понимает, что сейчас чувствуют Деймон и Ребекка.— Хорошо, только... — произнес Деймон и запнулся.И в этот момент вдруг произошло то, что очень надолго отпечаталось в памяти Ребекки. Деймон, казалось, не чувствуя себя, не ощущая опоры под ногами, не вполне осознавая, что делает, сделал шаг ко врачу и, положив руки ему на плечи, не отводя от него взгляд воспаленных, горящих немой мольбой глаз, дрожащим голосом проговорил:— Пожалуйста, только спасите мою дочь, — пересохшими губами молил он. — Я заплачу любые деньги, только помогите ей.— Мистер Сальватор... — сказал врач.

— Обещайте мне, что она будет жить! — срывающимся голосом прорычал Деймон, лишь крепче вцепившись в плечи врача.Спустя долгие месяцы и годы Ребекка помнила этот дрожащий срывающийся в бездну рык раненого зверя, отчаянным криком вырвавшийся из груди Деймона. Он навсегда остался в ее душе эхом невыносимой боли, шрам от которой не сотрет время.— Деймон, — одними губами прошептала Ребекка, плохо различая его лицо от слез перед глазами, коснувшись плеча Деймона.

Но Деймон не обращал никакого внимания; он лишь по-прежнему прожигал врача взглядом ледяных серо-голубых глаз, не разрывая этот зрительный контакт, словно от этого зависело все.

— Мы сделаем все, что в наших силах, — точно так же глядя ему в глаза, не закрываясь от его взгляда, отвечая на него, проговорил врач, а затем, положив ладони на руки тяжело дышавшего Деймона, которые все еще стискивали его халат, убрал их и прошел дальше.

Но Деймон по-прежнему стоял на своем месте, не двигаясь, вцепившись взглядом в спину доктора, до того самого момента, пока он не растворился среди других врачей, медсестер и пациентов.Это были несколько секунд, которые были одним мигом, но для Деймона и Ребекки они вместили в себя больше, чем часы.

А затем наступила тишина. Не вокруг — внутри. Та самая медсестра, совсем еще молоденькая девчоночка, которая несколько минут назад по указанию врача вызывала в приемное отделение других специалистов, показала Ребекке и Деймону место чуть в отдалении, где не было так суетно и где можно было в спокойной обстановке дождаться врача. В ее испуганных глазах было искреннее сочувствие. Она предложила им принести чай или кофе, если это поможет немного успокоиться, и говорила что-то о том, что они не должны сейчас допускать и мысли о чем-то плохом, что нужно постараться настроиться на лучшее. Но сейчас все слова, все звуки, все краски внешнего мира были лишь размытым фоном, уловить который было невозможно. Когда человек оказывается под непроницаемым куполом, постепенно притупляется его способность ощущения того, что вокруг, потому что меняется то, что он оказывается вынужден воспринимать: вместо цветов и деталей — туманный оттенок, припомнить название которого со временем становится сложно и который, по сути, является лишь отсутствием красок, вместо звуков внешнего мира — тишина. Принимать в себя что-то монотонное, простое, единое гораздо сложнее, чем из тысячи деталей собрать единую картину, чем в тысяче голосов услышать знакомые слова. Когда наступает тишина, тебе ничего не остается, кроме этой поглощающей бездны, победить которую ты не сможешь.Именно под таким куполом в эти минуты оказались Ребекка и Деймон. Одни. Физически они были вместе; они сидели рядом, и их плечи по временам касались друг друга. Но Деймон и Ребекка не сказали друг другу ни одного слова, казалось, ни разу даже не взглянули друг на друга с тех пор, как ушел дежурный врач, за эти минуты, которые... Но сколько их прошло? Пятнадцать, двадцать, сорок? Может быть, час или больше? Столетия назад один мудрец сказал о том, что в аду время останавливается****. Но сейчас оно не остановилось: его просто не было. И в этой пространственно-временнòй пустоте Ребекка и Деймон были каждый сам по себе. Один на один с этой пустотой и с той, которая была внутри.

Ад — не под землей и не после смерти. Ад — в нас самих и когда мы живы. И в аду этом не черти и не котлы с кипящей смолой. В аду — тишина.Полтора месяца назад им пришлось пройти через очень похожее. В тот момент они крепко держали друг друга за руку, ощущая тепло ладоней друг друга, и, встречаясь глазами, взглядами говорили друг другу только одно: Не смей даже думать о том, что мы не справимся. И это было единственным, что было нужно. Почему сейчас было по-другому? Они не знали и сами. Они сидели сейчас на соседних местах — вместе и в одиночестве. Но ни один из них не делал первый шаг к тому, чтобы что-то изменить.Деймон вглядывался в длинный коридор, уходящий куда-то вдаль, залитый теплым светом ламп, по которому постоянно сновали люди, он силился вспомнить что-то из того, что было с ним раньше, что-то из его прошлой жизни, но ответ был один: все та же безграничная, всевластная, угнетающая тишина.

Но в тишине этой с течением секунд внешнего мира не звучало, но расползлось, тесно с ней переплетаясь, растворилось в каждой клеточке что-то другое.

Странная штука — страх. Люди стыдятся его, считая это чувство недостойным того, кто сумел совладать с силами природы, кто меняет направление рек и путешествует по воздуху, — человека. Они считают это недостатком, чем-то постыдным, всеми силами пытаются искоренить в себе это, как ампутируют конечность, пораженную гангреной, и даже если не получается, то старательно это скрывают. Для них это показатель ничтожности, ?проверка на вшивость?. Вот только, пытаясь обмануть самих себя, они не понимают, что это чувство — одно из тех, что способны сделать человека человеком. Но страх не тот, о котором мы привыкли говорить, изредка признаваясь близким друзьям в своих фобиях и делясь с ними переживаниями. Страх совершенно другой. Человек может быть самым последним ублюдком, не имеющим принципов, он может раз за разом переступать мыслимые и немыслимые границы, считая это лишь какой-то увлекательной игрой, и смеяться в лицо общечеловеческим законам; но если хотя бы на одну секунду в своей жизни он ощутил страх — за кого-то близкого, за кого-то, кто, вопреки всему, дорог, — не то эгоистичное чувство, в конечном итоге обращенное на самого себя, а тот страх, перед которым в глазах человека обесцениваются все его собственные желания, надежды и мечты, перед которым становится абсолютно плевать на себя, — если он хотя бы однажды узнал, каково это, — он еще не потерян до конца. Уже потом, время спустя, возвращаясь к этим мгновениям, Деймон с изумлением понимал: больше нигде и никогда в своей жизни он не чувствовал себя таким живым, как в эти минуты безумного страха за свою дочь. Никогда настолько ясно он не ощущал в себе, что его душа живет. Нет, это было не то чувство, что он испытал несколькими неделями раньше — оно не было сильнее, но оно было совершенно другим. Полтора месяца назад он точно так же ощущал в себе этот леденящий страх. Но сейчас Деймон понимал, что тогда, в те минуты, он так до конца и не осознавал, что происходило с его ребенком. Он боялся за этого маленького человека, который должен был появиться на свет; но он еще не чувствовал, насколько крепко они могут быть связаны. Деймон не знал о нем ничего: не знал, на кого он будет похож, какого цвета у него будут глаза и волосы. Он не знал, что можно чувствовать по отношению к этому человеку, за жизнь которого так боролись врачи. Сейчас же он ощущал совершенно иное. Тот ребенок, к которому сейчас вызывали реаниматолога, — не абстракция, не фантазия; он живет и у него свое будущее. И это — его маленькая дочь. Он укладывал ее спать вчера... И она так похожа на него. И впервые в своей жизни Деймон почувствовал, что ему искренне жаль, что болезнь невозможно излечить, отдав взамен свое здоровье и силу.

Ребекка ощущала очень похожее сейчас. Столько раз, ожидая слова врачей, ей приходилось чувствовать, насколько она на самом деле беспомощна. Но до тех пор, пока они с дочерью неразрывно были связаны, пока Ребекка могла чувствовать то, что чувствует она, ей казалось, что у нее все же есть шанс защитить своего ребенка, уберечь от внешнего мира. Сейчас же между ними не было никакой физической связи, Ребекка не знала, что происходит с ее дочерью и сейчас даже не могла быть рядом. Ей оставалась только вера — глубокая, горячая, непреоборимая вера, что врачи вновь победят. Что в мире есть сила, перед которой отступит смерть. Вот только где взять силы, чтобы поверить вновь? Поверить, что все это происходит не просто так, что даже в этой муке есть какой-то смысл, что и за ней может пролиться свет? Ребекка не знала. И в этот момент, словно какая-то яркая вспышка, в ней вдруг загорелая какой-то необъяснимый огонек. Ей вдруг очень сильно захотелось сказать о чем-то Деймону, и она была уверена, что он поймет его; она по-прежнему не переводила на него взгляд, но она не почувствовала сама, как ее рука поднялась, чтобы коснуться его плеча.

Но в эту секунду в конце коридора показался дежурный врач. Сомнений в том, что это он, не было — его высокий рост, грубоватая походка, задумчивый взгляд — все это нельзя было перепутать ни с чем. Так странно: минуты назад, когда Деймон и Ребекка познакомились с ним впервые, они едва ли могли что-то увидеть — его размытая фигура для них была еле различима. Впервые за все это время Деймон и Ребекка были едины в своем порыве: по-прежнему не глядя друг на друга, они практически одновременно вскочили на ноги.По дороге ко врачу подошла одна из медсестер, по всей видимости, с каким-то несрочным вопросом; он обменялся с ней несколькими словами и едва заметно кивнул, но во всех его движениях, во всей осанке было заметно, что его мысли сейчас не об этом. Он увидел Деймона и Ребекку и в этот момент на мгновение их с Деймоном взгляды встретились — но в глазах врача не появилось облегчения, какой-то другой мысли; на его лице лежала необъяснимая печать чего-то неотвратного, тягостного. Сердце защемило.

Врач подошел к Ребекке и Деймону.— Как она? — выдохнула Ребекка, жадно вглядываясь в глаза мужчины, отчаянно пытаясь обойти его хотя бы на шаг вперед, прочитать в них то, о чем он мог бы ей сказать.

— Мистер Сальватор... Миссис Сальватор, — на мгновение задержав на них взгляд, проговорил врач, но в этот момент вдруг остановился.

Деймон всматривался в лицо мужчины, и в этот момент, словно вернувшись в сознание, он очень ясно понял, почему этот взгляд не давал ему покоя. В нем было такое же сочувствие, как у той медсестры. И... Сожаление.— Что с нашей дочерью? — на пределе терпения спросил Деймон.

Какие они — сильные люди? Спасатели, солдаты, полицейские, может быть, кто-то еще... Да, возможно. Но порой сильнее них всех врачи. Нет, не те терапевты, что лечат головную боль витаминами. Те, которые работают здесь, в приемном отделении больницы, и каждую ночь собственными руками вытаскивают людей с того света, раз за разом отвоевывая их у мрачного Харона*****. Отвоевывая и все равно зная, что они — простые люди и в следующий раз могут оказаться слабее.

Понимая это, им нужно смотреть в глаза, в которых они — единственная надежда.Врач вновь поднял взгляд на Деймона и Ребекку. Сердце больно ударило два раза, на секунду замерло, а затем забилось с бешеной скоростью. Кровь с болью застучала в висках. Страшная мысль, как ядовитая стрела, поразила сознание на миг раньше, чем до слуха донеслись негромкие надтреснутые слова.— Мне очень жаль.