Почини меня (1/1)
За окном вновь сгущались чёрные злобные тучи, сурово грохоча и грозясь вот-вот обрушить на бренную землю нескончаемые потоки тяжёлой холодной воды. Грохотало так мощно, что было слышно даже Соколу с Джекетом, сидящим в комнате последнего. Сокол сидел на диванчике, удобно откинувшись на спинку и листая новости мира, а Джекет уютно устроился головой на ляжках русского, задумчиво глядя куда-то сквозь стены и время от времени рассеянно пробегая кончиками тонких длинных пальчиков по коленной чашечке хоккеиста. Сокол мягко улыбался, поглаживая своё длинновязое чудо по голове одной рукой, и читал самые интересные новости вслух, чтобы и Джекет узнал. Мальчишка слушал сосредоточенно и внимательно, слегка царапал колено напарника, если чего-то не понимал, и ему читали заново. Эту хрупкую домашнюю атмосферу разрушила противная вибрация телефона русского - ему кто-то звонил. Жестом попросив парня на коленях замереть, Сокол принял звонок и, к удивлению Джекета, мягко спросил на непонятном ему русском языке:– Да, мам? Мальчишка нервно заерзал, разворачиваясь лицом к хоккеисту и недоумённо смещая брови к переносице. Он посмотрел на телефон в руках своего человека и ещё плотнее прижался виском к животу Сокола.– Всё в порядке. Нет, я не заболел. Хотя сейчас довольно дождливо и холодно. Мам, ты же знаешь, это пустяки для меня.
Джекет чуть сощурился, стараясь расслышать хоть какие-то знакомые слова, но тщетно. Хоккеист только загадочно улыбался, глядя на свою детку, что до безобразия умилительно вцепилась в свободную руку русского и обняла её, крепко прижав к собственной груди.
– Это уже другая история. Кстати, я нашёл очень интересную особу. Да, однозначно сложная и до безумия многогранная личность, любит готовить и превосходно обнимается.
Джекет навострил уши, смешно замирая и всё ещё продолжая крепко прижимать к себе руку Сокола. Русский вдруг смущённо отвёл глаза и тихо ответил человеку на другом конце провода:– Мам, это не она, это он. И я думаю, что у нас всё серьёзно.
Джекет по-прежнему ничего не понимает, но искренняя счастливая улыбка Сокола – это всё, что ему сейчас интересно.***– Я просто заебался. Почини меня.
Вулф смотрит на психотерапевта хмуро, даже с тёмной, глухой угрозой, как показалось бы стороннему человеку. Но Йоэль знает, что Вулф просто пытается инстинктивно показать, что у него всё в порядке, сверкает карими глазами очень болезненно. Он выглядит реально заёбанным, и Лундквисту больно это видеть.– Без ножа режешь, Карамелька, – отзывается мягко Йоэль и приближается к технику, кладя хрупкие тонкие ладони на напряжённые плечи мужчины. Без издевки, только с мягкостью протянутое "Карамелька" будто материализовалось, плотно окутало техника и сжало где-то в районе спокойно колотящегося сердца. Вулфу хочется скинуть эти руки с себя, потому что они непривычно ласковые. Он не привык, чтобы с ним обращались ласково. Для него эти полные тихого восхищения и желания быть ближе прикосновения – полная дикость, отчаянно им непонимаемая и непринимаемая. С самой их первой встречи, когда Вулф весь ощетинился, нахохлился и не желал что-либо понимать и принимать, юный целитель душ сумел вытянуть из Вулфа всё тёмное, грязное и порочное, что скопилось в сердце грабителя за долгое время. Мужчина сам не понимал, каким образом он умудрился кому-то открыться и излить душу, рассказать всё без утаек и недомолвок. Всё потому, что Лундквист – точно особенный. Йоэль чувствует, как нервничает его пациент, и кончики пальцев плавно переползают на ключицы Вулфа, поглаживая осторожно и даже опасливо. Для Лундквиста каждый приём с техником как атомная бомба с повреждённой оболочкой – никогда не знаешь, как правильно поступить, затронуть, передвинуть, чтобы она не взорвалась прямо в твоих руках. Вулф не движется, только смотрит слегка расфокусированно на эти светлые пальцы, что всё ещё медленно ползут по ключицам, понемногу меняя направление к срединной впадинке меж ними, оттуда – выше, по дёрнувшемуся кадыку, и выше – к острым выступам нижней челюсти. Йоэль максимально мягко поднимает голову Вулфа за подбородок, придерживая её тонкими пальцами, и начинает что-то говорить. Вулф слушает, но не слышит. Смысл слов для него сейчас не имеет абсолютно никакого значения, он слушает только тихий голос своего психотерапевта. Нет, конечно, он не ревнует парнишку к другим пациентам, он понимает, что это, как-никак, работа Лундквиста. Но каждый раз, когда Вулф собирается уйти и видит за дверью очередного пациента, в душу закрадывается что-то вязкое, липкое, чёрное, злое. Оно хочет выбраться, раздавить, уничтожить, испепелить и развеять всё то, что смеет хоть каким-то образом использовать е г о психотерапевта.
Йоэль говорит, говорит, говорит... А Вулфу и того достаточно, ведь глаза закрываются вдруг сами по себе, отчаянно противясь воле хозяина, потому что здесь слишком уютно. Эти кремовые софы, так глубоко прогибающиеся под все до единого формы тела, запах корицы откуда-то из другой комнаты, чирикающий дубонос в просторной клетке, мягкий свет из огромного окна – всё создает такую фантастическую и нереальную атмосферу, что Вулфу иногда кажется, что он в сказку попал. А что за психотерапевт ему достался! Такой светлой, чистой, наивной души Вулф не видел никогда в своей жизни. Подобными могут быть только довольные жизнью и хорошо воспитанные дети. Затуманенный неторопливым потоком голоса Йоэля разум на мгновение скинул с себя туманную дымку и вовремя подсказал, что Лундквисту, так, на минуточку, уже двадцать шесть лет. Подумать только, в двадцать шесть половина мужчин обзаводится семьёй, другая половина давно над этим задумывается... И только Лундквисту, кажется, вся эта морока совсем не нужна. Ему хватает работы, потому что он всегда выкладывается по полной, отдаёт себя всего, отрывает части от себя, чтобы склеить чужие души, а больше всего отдаёт себя именно для него, Вулфа. Это нормально. Он тоже привык к этому, как привык Вулф к жестокости остального мира. Техник никак не мог понять, почему Лундквист до сих пор не сломался. Он по всем законам должен был уже сам пользоваться услугами психотерапевта, потому что даже врачу иногда нужен другой врач. А Йоэль держится, Йоэль стойко всё переносит. Эти мысли так звонко отдаются где-то в глубине мозга, что Вулф подло (в своём понимании) закрывает глаза и на пару секунд сжимает чужие руки в своих. Пальцы Йоэля такие хрупкие, тонкие, как ландышевый стебель, кажется, надави чуть сильнее, согни или просто тронь – и они сломаются с неприятным хрустом. Но эти пальцы могут делать абсолютно невообразимые вещи – заваривать любимый Вулфом чай, дарить по-прежнему дикие и непонятные прикосновения, ненавязчивые и осторожные, до краёв наполненные тихой нежностью и робостью, и всё это кажется Вулфу таким очаровательным, если честно. На мгновение Вулф сжимает чужие запястья в ладонях чуть сильнее и отпускает, позволяя Лундквисту спокойно говорить дальше. Йоэля попросили починить, и он чинит так, как может. Как не умеет больше никто. Всегда чинит и никогда не смеет отказать Вулфу. А Вулфа с головой накрывает, плющит не по-детски, будто током прошивает.
И всё это – заслуга юного психотерапевта с по-настоящему добрым сердцем.