Глава 1. Недозрелые яблоки (1/1)

"When I was 17, it was a very good year..."Все началось на корабле. На атлантическом лайнере, уходящем в закат, совсем как в кино. Это был большой, доверху наполненный людьми корабль с огромными серыми трубами и скрежущим черным дымом - все, что мне запомнилось, кричащие дети и постоянная толкотня на палубах. Тогда очень многие уезжали с Сицилии. Уезжали и до этого, но тогда, в тридцать первом, уезжали от Муссолини и фашизма, что придавало этой волне эмиграции привкус благородного изгнания.Я уезжал один. Уезжал навсегда и в никуда, прихватив с собой далеко идущий план устроиться в Америке, прощупать почву, втянуть носом воздух и утоптать место, для тех кто поедет вслед за мной. Из всей моей большой семьи я был самым подходящим для этой роли первопроходца. Родители никогда бы не уехали. Трое моих старших братьев были уже слишком крепко повязаны с сицилийской мафией, чтобы попытаться порвать эту связь. А трое младших были еще достаточно безобидными, чтобы остаться на родине. А я? Мне было двадцать. И я вечно, с самого детства, болтался посередине, не зная, какую сторону выбрать, куда прибиться.У меня при себе были деньги, которых должно было хватить на первые месяцы. У меня было намокшее от слез обещание матери писать долгие письма каждый день. А еще у меня была морская болезнь, сразу же прижавшая меня к спасительно холодному борту, покрытому налетом морской соли и угольной гари. Наверное, я пропал уже тогда. Уже тогда не написал ни одного письма. Исчез, как и мой багаж, украденный кем-то или просто потерявшийся, пока я обнимался с металлическим креплением для канатов.

Сначала мы целые сутки плыли по Средиземному морю, и все было не так уж плохо. Вода была нежной, то синеватой, то серо-голубой. Она была спокойной и грустной, белыми барашками волн провожала своих детей, бросающих ее так или иначе.Атлантический океан оказался другим. Он без церемоний встряхнул испуганных сицилийцев, сорвал несколько шляп и замочил несколько десятков ног ударившейся о борт волной. И потом еще долго мотал по палубе все незакрепленное и доносил соленые брызги до обветренных губ каждого. А однажды вечером и вовсе разразился бурей, самым настоящим штормом с дождем, громом и молниям, со швырянием огромного корабля вверх-вниз и даже парой безвозвратно пропавших в океане пассажиров. Возможно, я был одним из них. Возможно. В тот момент, когда солнце еще не село, и, как не решающийся на окончательное предательство перебежчик, с краешка неба сквозь воду подсвечивало разразившийся над нами ураган. Именно тогда меня смыло за борт. И я увидел цвет почти не встречающийся в природе, только здесь он был, в самом сердце грозового неба, в самом сердце неспокойного моря, в самом сердце старинных фресок. Этот цвет с натяжкой можно назвать фиалковым. Фиалковым цветом глаз какой-нибудь своенравной волшебницы.А потом все закончилось. Небо приобрело безупречный пасмурно-белый цвет. С каждой пройденной милей становилось все холоднее, и люди на глазах обрастали одеждой. Вокруг непоседливых детей начал клубиться пар. Затем этот пар окутал и весь корабль. Ни разу до этого моей кожи не касался холод ниже нуля. Это было приятно. Это давало ощущение свежести и свободы, и дышать хотелось как можно глубже. Мороз не причинял мне неудобств: должно быть, внутренняя мощная печка, ни разу до этого не работавшая, решила отыграться за двадцать лет простоя.

Я несколько раз видел снег раньше. Но когда на горизонте обрисовался белый городской берег, я понял, что ни черта я не видел. Снег был великолепен, он лежал всюду: на крышах и на земле - вообще, на всех поверхностях. С приближением Эмпайр-Бэя, он стал падать и на меня, и я полюбил его с первым прикосновением, один раз и на всю жизнь.И вот я стою, влюбленный в снегопад, стою в очереди на проверку документов, слушаю шум и суматоху вокруг и понимаю внезапно, что я счастлив. Счастлив, потому что свободен, как никто другой. Разве что, как снег. И то, я свободнее снега, ведь снегу, чтобы не упасть там, где ему предназначено, а там где ему хочется, нужен ветер. Без ветра снег - просто медленный дождь. А я - сам себе ветер.Я ухожу с причала вместе с толпой других эмигрантов. Я понятия не имею, куда мне идти, поэтому иду вместе со всеми, хоть меня так и тянет сорваться и нестись куда глаза глядят, ведь мне двадцать лет, черт возьми. С не говорящими по-английски непонятливыми сицилийцами обращаются как с овцами. Нет, как с овечками. Потому что сейчас у проходной порта все - итальянцы, и городские относятся к новоприбывшим с нежностью опытного стригаля. Не обращая внимания на их растерянное блеяние, рассаживают партиями вместе с пожитками по грузовикам и увозят, увозят, увозят.

В вонючем кузове грузовика трясусь и я. Меня задвинули в самый угол, и я даже не вижу, по каким местам мы едем. Но ничего, я знаю, что еще успею на все насмотреться. У меня еще годы и годы, которые я проведу как мне вздумается. И тот факт, что я принадлежу только самому себе и мне не надо думать ни о ком, кружит голову. Я все еще счастлив, когда мы приезжаем в Маленькую Италию.Я счастлив даже тогда, когда оказываюсь высаженным посреди незнакомой улицы. И все, что у меня есть - это приличная сумма денег, которую надо постараться не потерять и имя. Имя, вертящееся на языке, словно полная мудрости цитата на латыни: "Альберто Клементе". Как мне сказал отец, он знал этого Клементе. И когда-то, давным давно работал с ним. И возможно даже дружил, это уж как сам Клементе решит.Я чувствую божественный аромат свежего хлеба, и мое измученное за несколько дней качки нутро приятно сводит. Приятно, это потому, что я знаю, что сейчас пойду и наемся. На витрине на противоположной стороне улицы написаны итальянские слова. И я иду туда словно в рай, влекомый съестными запахами.В забегаловке я впервые пробую хот-дог и колу. Пища богов. Немного странных, эксцентричных богов нового поколения, о которых на Сицилии и слыхом не слыхивали. Эти боги первыми перешли с немого кино на звуковое.Немного наивно, я спрашиваю у продавца в забегаловке, не знает ли он, где можно найти Альберто Клементе. Он удивленно смотрит на меня. Разумеется, он знает, но так просто такие вещи не говорят. Продавцы в забегаловках не могут говорить о мафиозных боссах как о своих приятелях, место расположения которых им известно. Тем более, с первыми встречными. Меня отправляют к газетному киоску на углу и советуют спросить там.По дороге к киоску я, наевшийся и разнежившийся, успеваю замерзнуть и решаю, что надо купить себе куртку и обувь потеплее, как только попадется магазин. Все идет хорошо. Все действительно замечательно, я все еще счастлив. Маленькая Италия, пусть и заснеженная, все еще Италия, и я совершенно не чувствую себя чужим, а ведь я этого побаивался.От газетного киоска меня отфутболивают к другому заведению. А оттуда к следующему. Я успеваю приодеться и порядком устать, и даже начать немного ориентироваться, когда под вечер, наконец, оказываюсь в баре под названием "У Фредди". Здесь, сразу видно, не любят чужаков. Здесь только свои, проверенные, ведь здесь, судя по характерному, щекочущему горло запаху, запрещенное сухим законом спиртное льется рекой. В баре очень уютно, тепло и так по-домашнему, что хочется остаться здесь на всю жизнь, наплевав на всю свободу.Я уже понимаю, что произнес имя Клементе слишком много раз за сегодняшний день, достаточно, чтобы кто-нибудь разозлился, но испытываю судьбу и снова произношу его. Фредди (ну, скорей всего, он и есть Фредди) кивает в сторону одного из столов. Там сидит и ужинает неприятный тип. Как неприятный, тип как тип. Короткие рыжеватые волосы, цепкие неразборчивого цвета глаза и лицо как у кота-охотника. Кота-воителя. Кота-хитреца. Кота, променявшего дом и полную миску на дикий лес и тощих мышей. Рейнеке-лис в человеческом воплощении. Я сажусь за его стол.- Здравствуйте, - я стараюсь быть как можно более вежливым. - Привет, - его голос немного резок, очень ему подходит. Как и манера говорить, чуть поворачивая лицо в разные стороны, почти никогда не смотря прямо. - Давно приехал? - Сегодня, - я не удивлен, что он знает. - Ну и как там тебя зовут? Говоришь по-английски? - Нет, не говорю. Меня зовут Генри Томасино, я с юга Сицилии. Мой отец был знаком с доном Клементе... - Ну ты погоди, про Клементе. Я уже понял. Значит приехал и хочешь устроиться, так? - Да.Он смотрит на меня как на мышь. Как Рейнеке-лис смотрел на свою глупую добычу, прежде чем оторвать зайцу Лямпе голову. Черт, и почему я думаю про эту жутковатую поэму Гете, которую мне в детстве читал старший брат? Такие истории нельзя читать детям. Рейнеке-лис смотрит на меня с хитрецой. Но ему не зачем отрывать мне голову и скармливать своим детям. Ведь незачем? - Сколько тебе лет? - Двадцать. - Серьезно? - Будет. Летом. - Ну, знаешь... Генри? Да, Генри, - черта с два, по нему видно, что он никогда не забывает имен. - Мы мальчишек не берем. Все-таки не в игрушки играем. Стрелять умеешь? Водить машину? Крови не боишься? - Последний вопрос он произносит со слегка подобревшей улыбкой, что немного пугает. - Да, сэр. Я умею водить и стрелять, - я говорю уверенно. Спасибо, папа. Мой отец не самый известный из сицилийских гангстеров, но зато он счастливый обладатель семерых сыновей, каждого из которых он планировал привлечь со временем в свое дело. Да, однажды это наверняка станет серьезным аргументом в его пользу, по крайней мере, отец на это рассчитывал. И обучал сыновей стрелять. И водить машину. И не бояться крови. И думать, прежде чем делать, рассчитывать ходы наперед. - Ну хорошо. Я дам тебе шанс. Меня зовут Лука Гурино.- Очень приятно. - Да ладно тебе. Сейчас подвалит парень, у меня для него задание. Кстати опаздывает, сукин сын. Так вот, ты пойдешь с ним, поможешь, а там видно будет. - Хорошо.

В следующий момент Лука бросает рассерженный взгляд куда-то за меня. Я оборачиваюсь. От входа в бар, ведя за собой немного снега, к нам торопливо идет молодой парень. Совсем мальчишка, младше меня лет на пять. Ниже меня. Тоньше меня. Наверняка слабее. Но все это компенсируется знанием "что да как", написанном на его лице. Он одет во все черное. Хотя даже не черное, а просто никакое. Темно-серое.Темно-серая куртка, с длинноватыми рукавами, так что только его бледные коготки видны. Под небрежно расстегнутой курткой - серый свитер с растянутым воротом. Темно-серые брюки, неровно зашитые на коленях. Серые, разбитые на носах ботинки. У парня темные волосы, каштановые или русые, а может, светлее, они потяжелели от снега и поэтому цвет не определяется. Длиной в несколько сантиметров, его волосы лежат в совершенном, поэтическом беспорядке, какой может создать только январская ночь и отсутствие шапки. Дальше я его не разглядываю, а снова поворачиваюсь к Луке.- Давай, садись. Где тебя черти носят?Я деликатно отползаю вдоль стола. Парень присаживается рядом, обдавая меня, угревшегося, вечерними заморозками и запахом чего-то уличного, кажется, мокрой ткани рабочих перчаток или подгнившей свеклы. - Простите, мистер Гурино. Чертовы копы меня тормознули! - его голос уже не мальчишеский, но недалеко от этого ушел. У него красивый голос, однозначно. А будет еще красивее чуть позже. Когда станет ниже и спокойнее, когда пропитается жизнью и усталостью, когда пропадет и снова появится. А пока этот голос еще ничего не знает. И его обладатель чист как майское небо. - Потому что водить не умеешь, - мне кажется, Лука относится к нему как к приятелю. Как главарь мальчишеской банды к младшему товарищу, который у него в фаворитах за свою юркость. Даже удивительно. Наверное, парень симпатичный. Но я не решаюсь посмотреть на него, чтобы Лука не подумал, что я невнимателен к его словам. - Они всех останавливали. Под железнодорожным мостом. Проверяли документы. Ловят кого-то... - мальчишка смотрит на меня. Вернее, бросает чуть заинтересованный взгляд. Я замечаю это боковым зрением. Я чувствую, как обрывок его дыхания доносится до моего подбородка. Это яблоки. Недозрелые зеленые яблоки, но почему? Как посреди зимы от него может пахнуть яблоками, да еще недозрелыми, твердыми и хранящими внутри белые косточки? Я прекрасно знаю этот аромат. Он каждый июль витал на веранде нашего дома, потому что мы, мальчишки, вечно что-нибудь жевали и не позволяли яблокам в нашем саду вырасти. Мы вечно бросали огрызки на веранде, где играли в карты. - Мне тебя учить что ли? Видишь облаву, так объедь. Не дай бог, попадешься с грузом, я лично тебе кишки выпущу... Так, ладно. Ты, помнится, скулил в прошлый раз, что тебе одному не справится. Так что вот, нашел тебе помощника, это Генри.Я наконец поворачиваю голову, чтобы увидеть его лицо. Вполне симпатичное лицо мелкого рыночного пройдохи не без намека на аристократичность. Легкая асимметрия и голодная бледность - отпечаток января на впалых щеках. Потрескавшиеся губы и выбившаяся из "прически" темная прядка, спускающаяся на левую бровь, случайно и мимолетно, но наверняка именно так и было задумано хитрецом-зимним ветром.И все бы ничего, если бы не его глаза. Совсем светлые. Как полевые вьюнки. Того беззащитного цвета в котором угадывается голубой, запертый между расширенным зрачком и темным краем радужки. Совсем светлые... Такие глаза мутнеют со временем, я знаю. Годам к тридцати они становятся бездушно серо-голубыми, но все равно остаются красивыми.

Такие глаза всегда обманывают. Потому что когда смотришь в такие глаза, тебе кажется, что их обладатель ангел, и он не может быть плохим, не может быть жестоким. И ты уверен, что такие глаза -это благословение свыше, не иначе. Но тебе рано или поздно приходится понять, что ты ошибаешься - цвет глаз не гарантирует небес обетованных.Я чуть киваю ему и получаю в ответ ободрительную улыбку углом рта. - Я Фрэнк, - он успевает вставить это в перерыве между словами Луки. И достаточно незаметно, чтобы я этого не увидел, но почувствовал, толкает меня плечом.Я успеваю чуточку нахмурить брови, показывая, что я запомнил его имя, прежде чем снова перевожу взгляд на Луку. - Ладно, Генри, иди, возьми себе выпить. Фрэнк скажет тебе потом, что делать.Чтобы я смог вылезти из-за стола, Фрэнк встает и дает мне дорогу. На секунду я закрываю его спиной от Луки и замечаю, что он и правда на голову меня ниже. На секунду он заглядывает мне в глаза снизу вверх, и я снова ловлюсь на эту удочку, да и как иначе? Он не может быть плохим, он ангел, он причина, по которой этот мир крутится... К счастью, подобная глупость длится не дольше секунды. Я подхожу к барной стойке и стою как идиот, потому что Фредди занят разговором по телефону.***Через пару минут Фрэнк проходит мимо меня. - Эй, Генри.Мы выходим на улицу, где почти стемнело и ощутимо похолодало. Фрэнк идет впереди, прячет руки в карманы, сутулится. То и дело оборачивается на меня, должно быть ему льстит, что ему дали помощника. Мы недолго петляем по каким-то заснеженным тропам. Снег идет все сильнее, все настойчивее лезет за шиворот. На волосах Фрэнка снег не тает. Мы оказываемся во внутреннем дворе-колодце. Фрэнк ловко забирается в кабину одиноко стоящего грузовика, такого же, как тот что привез меня. Я не с первой попытки открываю дверь, но все же попадаю на пассажирское сиденье.В кабине темно и сыро. Пахнет мокрыми грязными тряпками и подгнившей свеклой. В кабине темно, но вокруг столько снега, что он отсвечивает, а может даже и сам светится изнутри. Так же, как глаза Фрэнка. Фрэнк улыбается и стряхивает с волос снег. Дышит на сложенные у рта пальцы. У таких как он руки всегда холодные. - Только бы эта колымага завелась...Колымага слушается и заводится. Кабина начинает трястись и наполняется утробным ревом мотора. Фрэнк с довольным видом откидывается на спинку кресла и выкручивает руль, выезжая через подворотню на дорогу.И вот тут Фрэнк начинает болтать. Так непринужденно и непосредственно болтают обо всем на свете только маленькие девочки и то не все. Но у Фрэнка это получается даже лучше, чем у моих племянниц. Держу пари, ему всегда есть, что сказать, лишь бы кто-нибудь слушал. Он говорит с удовольствием, не торопясь, но и не затыкаясь ни на секунду. Меня клонит от его речей в сон. - Обожаю говорить на итальянском, меня мама ему учила. Знаешь, я сначала заговорил на английском, а потом уже на итальянском. Но какая разница, можно и наоборот. Ты быстро выучишь английский, он легкий... Ты с Сицилии, да? Здорово, хотел бы я там побывать, не сейчас, конечно. Как-нибудь потом. Мой отец родился на Сицилии, в Палермо. Понимаю, по мне не скажешь, но я стопроцентный итальянец. Сицилия ведь считается Италией, верно? Нет? Моя мама родилась в Неаполе, так что я, получается, наполовину итальянец. Нет, на четверть. Я ведь родился в Америке. В Хобокене, это Нью-Джерси.- А как ты оказался в этом городе? - меня неотвратимо клонит в сон. Холодная и грязная, но такая уютная благодаря болтовне кабина располагает к тому, чтобы задремать, устроившись на жестком сиденье так, чтобы в спину не дуло. Сквозь прикрытые веки я смотрю на Фрэнка. Он не сводит внимательного взгляда с дороги, гневно щурясь на некоторые машины. Он натягивает рукава куртки на пальцы и прижимает их к рулю. Он такой хороший, он однозначно мне нравится. Кажется, я нашел друга, и его треп только сильнее убеждает меня в этом. С такими ребятами невозможно не подружиться. Это делает меня снова счастливым. Это заставляет мои глаза спокойно закрываться и доверять ему. Просто так. - В этом-то все и дело. Я вообще-то не голодранец и не бродяга. В смысле, мои родители богатые. Ну, не так уж прям богатые, но обеспеченные. И я, по идее, мог бы сейчас сидеть где-нибудь в вечерней школе и зубрить очередную фигню. Но это не по мне, понимаешь? Мои друзья... Да не друзья даже, а так. В Хобокене они проворачивали всякую мелочевку. Мой друг стал с ними работать, и меня привлек. Мне нужны были деньги, а от родителей не дождешься. В общем, мы грабанули продуктовый склад. А потом магазин. Все прошло гладко, но ни с того, ни с сего копы сцапали одного парня, а он всех сдал. Мне повезло, меня один приятель предупредил.

Представляешь, подхожу я как-то к своему дому, вроде все нормально, думаю как раз, что мне теперь делать. Каких-то метров двадцать не дошел, и вдруг каак треснусь головой об открытую раму. Те окна и раньше открывали, я всегда мимо них нормально ходил, как все остальные, ничуть мне эти рамы не мешали. Но открывали их летом, а тогда был ноябрь. Вот зачем, спрашивается, открывать на распашку окно? Ну может, хозяева проветривали, может, стены красили, не суть... В общем, я так навернулся, что у меня аж в глазах потемнело. Хорошо еще, тогда снег как раз выпал, а то бы я еще и от асфальта добавки получил. Повалялся я, значит, в снегу, только решил, что надо подниматься, смотрю - из моего дома выходит пара полицейских и мой отец с ними. Понимаешь? Если бы я не грохнулся, я бы с ними нос к носу столкнулся. Это прямо судьба какая-то, иначе и не скажешь... Копы меня не заметили, сели в свою тачку и укатили. Ну я тоже времени терять не стал. Заскочил по-быстрому домой, взял самое нужное, с родителями попрощался, я им, конечно, не сказал, куда направляюсь. Да я и сам не знал. Просто на вокзале сел в первый поезд, чтобы не ждать. И знаешь что? Не успел я оказаться в Эмпайр-Бэе, как нарвался на хорошего знакомого, парня, который жил раньше в Хобоконе по соседству с нами. Это уж то ли мир слишком тесен, то ли мне очень везет, не знаю. Этот знакомый представил меня Луке. А ему как раз в тот момент нужно было, чтобы кто-нибудь проследил за одним типом, а никого подходящего под рукой не было. И он мне это поручил... Все приехали. Эй, Генри, ты спишь, что ли?Я резко открываю глаза. Нет, я не сплю. Не сплю, но в голове за несколько секунд успели промелькнуть оконные рамы, несущиеся сквозь шторм на первом поезде.Фрэнк выскакивает из машины и скрывается за углом небольшого деревянного здания. Я тоже вылезаю и ежусь от холода. Строение передо мной похоже на склад. Над его входом, поскрипывая, раскачивается лампа в плоском железном абажуре. Под лампой, в конусе из света, проносятся миллионы снежинок. Это завораживающее, не иначе как волшебное зрелище, на которое можно смотреть вечно. Меня не покидает ощущение, что я видел это раньше. Верно, все видели это раньше. Никто не видел кружащегося в луче света снега в первый раз. Это с самого начала заложено в голове как образцы божественных изображений.Вдруг двери склада, перед которыми я стою словно у входа в рай, открываются. Отрываются именно так, как открывались бы ворота на небеса, медленно и степенно, до последней секунды храня свою тайну. Тайна оказывается не такой уж великой. Она обдает меня запахами запустения, истончившегося от времени дерева, забродившего вина и чего-то неуловимого, чему нет названия. И еще немного недозрелых яблок. Фрэнк указывает мне головой, чтобы я вошел. Здесь же стоит еще один парень в белом шерстяном свитере. Я не различаю, из чего состоит его запах, но я чую в нем ирландца, хоть никогда и не видел их раньше. Это знание запахов - мой дар предвидения, и никуда мне от него не деться. - Смотри, Генри, вот эти ящики, вот эти двадцать. Перенеси в кузов, хорошо? Мне нужно договориться с хозяином, так что можешь не торопится.Ясно. Понятно. Вот для чего Фрэнку нужен помощник. Впрочем, как я могу его осудить? Он такой маленький и хрупкий, явно не создан для физической работы. Водить машину, это другое дело. Как и перебирать коготками по клавишам рояля. Как и держать в тонких пальцах стойку микрофона или перьевую ручку, выводя на бумаге свой бесценный автограф. - Ладно, - я принимаюсь за ящики. В них позвякивают бутылки. Ничего удивительно, наверное, контрабандная выпивка. Краем глаза я замечаю, как Фрэнк уходит вместе с ирландцем вглубь склада. Они говорят по-английски, и я ни черта не понимаю.Я успеваю насажать заноз и исцарапать руки, прежде чем наконец перетаскиваю все ящики в кузов. Тут же словно из ниоткуда возникает Фрэнк и с виноватым видом помогает поровнее поставить последний ящик. - Ничего не разбил? - Нет. - Ну хорошо, спасибо.

Я закрываю кузов. Ирландец позади закрывает ворота склада. Фрэнк закрывает свой рот и садится в кабину. Мы уезжаем и снова колесим по ночным дорогам. - Какая у тебя фамилия? - мне правда это интересно. Если мои сокровенные домыслы верны, то фамилия всегда подходит своему владельцу. Ну почти всегда. Не то что бы она описывает внешность, или внутренний мир, или таланты. Просто данная судьбой фамилия подходит, как никакая другая. - Синатра. - Красиво. - Ага.Да, ему подходит такая фамилия. Но даже больше слово "Синатра" подошло бы для названия парусника или яхты где-нибудь у побережья Австралии. Это слово могло бы быть женским именем. Этим словом могли бы назвать какого-нибудь пушистого маленького хищника в сибирских лесах, за мех, отливающий синим, и острые зубки. Sin - это грех по-английски. Мне ли не знать. - Знаешь, этот парень на складе, Тэм Броди, он... Черт, Лука говорил мне, что бы я тебе лишнего не разбалтывал. Ты не обижайся, просто мы тебя первый день знаем...Но молчание слишком тяжелый груз для Фрэнка. Такой же тяжелый как ящики с контрабандной выпивкой. Это изменчивое "Счастье контрабандистов". Контрабандисты... Океанская бухта большого города в теплых тонах... Опять чертовы приветы из прошлой жизни. Или будущей. Или вообще никак со мной не связанной, а просто чьей-то. Я закрываю лицо рукой. Фрэнк похоже считает это сигналом, показывающим, что я хочу, чтобы он выболтал мне все на свете. - Этот Тэм Броди, он из одной ирландской шайки, что заправляет в Диптоне. Ирландцам, конечно, с итальянской мафией не сравниться. Они только и умеют, что пить, гулять, да выяснять отношения мордобоем. Никакой организации. Но все-таки и ирландцы на что-то, да способны. Они держат вокзал. Как Винчи верховодит в порту, так же ирландцы хозяйничают на вокзале. И ничего с этим не поделаешь. На железной дороге работают одни ирландцы, а они друг за друга горой, так что нам не подступиться. У них даже профсоюз есть...В общем, эта ирландская шайка на полном серьезе думает, что занимается бутлегерством. Они ввозят в Эмпайр-Бэй по железной дороге бухло из соседнего города. Это жуткая дрянь, я пробовал. Выпивку делают другие ирландцы, наверняка родственнички наших, ирландцы ведь все друг другу родня, верно? Они совершенно не умеют делать спиртное, но делают, мать их. Их пойло приличные люди не пьют, да они и сами к нему не притрагиваются. Единственная их клиентура - это Сэнд-Айленд. Ах да, ты же не знаешь. Это юго-восточная сторона, как раз где мы сейчас. Это нигерский район, очень бедный и опасный, как видишь. Нигеры только тем и занимаются, что крадут друг у друга, а потом глушат ведрами ирландскую выпивку, потому что на большее им не наворовать, да их и устраивает. А ирландцы рады стараться, поставляют им это так называемое "виски", а мы с этого ничего не имеем, обидно, но это так. На своей стороне Калвера и нигеры, и ирландцы могут за себя постоять и нам лучше не выступать. Нам вообще лучше не показываться здесь. Особенно без оружия. У меня есть кольт, но я, если честно, не особо хорошо стреляю. Тебе, кстати, тоже было бы неплохо добыть.Так вот. С месяц назад ирландцы и нигеры чего-то не поделили и устроили в Хантерс-Пойнт перестрелку. Прикончили человек по десять с каждой стороны и пару полицейских. И вот теперь они, вроде как, воюют. Правда война у них вялотекущая, ни те, ни другие не суются дальше Гринфилда и все спокойно. Но сотрудничать они, разумеется, перестали. В результате нигеры остались без дешевой выпивки, а ирландцы без канала сбыта. И вот на этом-то Гурино лапы и греет. Он сторговался с Тэмом Броди, и теперь покупает у него партии спиртного, при этом платит сколько посчитает нужным. А потом Лука втридорога толкает эту дрянь нигерам под видом "первосортного кентуккийского виски", правда особо цену не заламывает, а то ведь откажутся.

Знаешь, Генри, это дело опасное, не одни, так другие запросто могут пристрелить. Но у меня пока проблем не было, а я уже третий раз это проворачиваю. Но если меня прикончат, то Лука меня впервые видит. Вот так вот. Потому что дело это нечистое. Клементе, конечно, в курсе, но Моретти и Винчи, а это две другие семьи в городе, так вот, лучше будет, если Моретти и Винчи ничего не узнают. Впрочем, и Винчи, и Моретти сейчас на это наплевать, они друг другу глотки рвут. Вот спрашивается, чего старым пердунам неймется? От сотрудничества ведь только больше выиграют. Так нет ведь. Грызутся почище нигеров и ирландцев. А Клементе остается в стороне и неплохо наживается... Эй, Генри, не спи, мы на месте. Ты веди себя потише, ладно? Ящики заносить не надо, просто вытащи их и сложи у двери. А потом поскорее сваливаем.Я не сплю. Не сплю, но уже пару минут уплываю на волнах ирландского виски к песчаным островам Сэнд-Айленда и зеленым полям Гринфилда. Хоть и не знаю английского.Мы оказываемся на каких-то темных задворках. Снег слепит глаза, и все, что имеет цвет, выглядит просто черным. Впереди открывается дверь, из которой ко мне протягивает свои ручонки слабое электричество. В дверном проеме силуэт Фрэнка и еще кого-то. Не теряя времени, я принимаюсь за ящики, снова сдирая с ладоней кожу.Через несколько минут мы с Фрэнком уезжаем с Сэнд-Айленда. Только сейчас я замечаю, что места и впрямь глухие. Нет никакого уличного освещения кроме редких фонарей и занавешенных окон, да и дороги как таковой нет. Удивительно, откуда Фрэнк знает, куда ехать. - Можно я у тебя переночую? - вопрос срывается с моих губ сам собой, хоть я даже и не думал об этом. - Видишь ли, я сам не уверен, где мне ночевать. Ну, впрочем, ладно. Можно поехать к Анук. Думаю она не будет против. - Твоя подружка?Фрэнк кисло улыбается. Мы выезжаем на освещенную дорогу, и я вижу, что в свете фонарей глаза Фрэнка желтые как у льва, а кожа словно пожелтевшая от времени бумага. И эта желтизна чертовски красиво контрастирует с черным воротом свитера. - Что-то вроде.- Ты не уверен? - С Анук ни в чем нельзя быть уверенным.Да брось, Синатра, куда подевалась твоя болтливость? Фрэнк немного смутился, стал то и дело тереть пальцами глаза и вообще погрустнел.- Я понимаю, твоей девушке не понравится, если я приду. - Да нет, ей будет все равно, просто... - Ясно. Извини, не хотел напрашиваться. - Да не в этом дело, Генри! Мы можем переночевать у Анук, и я даже буду рад, если ты поедешь со мной. Но понимаешь, если поедешь, то обязательно вляпаешься в странности. - Что значит странности? - Слушай, Генри, я... Давай с самого начала расскажу, хорошо? Только это длинная история. Это было как раз под новый год, с месяц назад. Я был на мели. Не то что жить, даже переночевать негде. До этого я спал в машине, но тут настали такие сильные морозы... - Откуда у тебя машина? - Угнал. Какая разница? Так вот, деваться мне было некуда. И тут мне на глаза попался кинотеатр. Ну я и подумал, черт с ним, помирать, так с музыкой. Купил на последние деньги билет и пошел, ?Любовь среди миллионеров?, мне название понравилось. Сел я на свое место, смотрю кино, в зале народу немного - поздно уже было. И тут я чувствую, прямо мурашки по коже, что на меня кто-то пялится. Я оборачиваюсь и вижу, что за пару рядов от меня сидит девчонка, красивая, даже очень, но она смотрит на меня так, будто сожрать хочет, честное слово! Мне аж не по себе стало. Я отвернулся от нее, чувствую, что она с меня глаз не сводит. Я подумал, ну что ж, бывает, я парень видный, полюбуется и перестанет. Но Анук так и пялилась на меня весь фильм. Я не выдержал, еще до титров, когда стало понятно, что Джерри и Пеппер будут вместе, свалил из кинотеатра. Я побродил по улице, замерз совсем и зашел в забегаловку, погреться. Сел за столик, и вдруг, глядь - эта самая девчонка из кинотеатра сидит напротив. Я здорово перепугался, но вида не подал. А Анук говорит мне что-то вроде: "Если тебе некуда идти, можешь пойти со мной". Меня так еще никогда не снимали. Я и согласился. Просто Анук вполне ничего из себя, вот я подумал, раз уж я ей так понравился, то почему бы и нет?Мы вышли из забегаловки вместе. Я все пытался с ней заговорить, но она либо просто меня игнорировала, либо отвечала так, что не поймешь, что она имеет в виду. Она, чертовка, завела меня в Северный Милвилл. Я там раньше не бывал, это заводской район. Жутковатое место, я тебе скажу, тем более ночью. Народу вообще нет, как и освещения, только все какие-то закоулки и здания без окон. А Анук, я не мог не заметить, она будто бы нюхала меня. Вот честно, идет позади и носом так и водит. Я успел раз пять пожалеть, что пошел с ней. Даже думал, не больная ли она и не прирежет ли меня здесь, где никто не увидит и не услышит. Даже драпануть хотел. Но потом мы пролезли через какую-то дыру в заборе и оказались перед жилыми домами. Там, за Северным Милвиллом, оказывается есть небольшой жилой квартал, об этом мало кто знает, место глухое. Да и жилым кварталом это не назовешь, большинство домов заброшенные, электричеством и не пахнет. Анук сказала про один дом, что это ее, соврала, скорей всего. Мы зашли, она показала мне как зажигать керосиновую лампу, и стоило мне отвернуться, Анук как сквозь землю провалилась. Я в доме немножко освоился, нашел кровать, ну и улегся, потому что очень устал. Холодно было зверски, но что было поделать? Я уже стал засыпать, слышу - кто-то ходит на втором этаже. Сказать что я испугался - ничего не сказать. Но потом я взял себя в руки и решил, что это Анук бродит. Я встал, нашел лестницу, но вела она только к закрытой двери на втором этаже. Из под двери пробивался свет и кто-то там шевелился. Я битый час стоял и звал Анук. Она все-таки отозвалась, но не открыла. Мы немножко потрепались через дверь, именно тогда она и назвала свое имя, а потом велела мне идти спать... Так, приехали, пошли поговорим с Лукой. Мне нужно отдать ему деньги.

Я не сплю. Сейчас действительно не сплю. Имя Анук кажется мне знакомым.

Мы вылезаем из машины на той самой стоянке, с которой отъехали. Фрэнк идет вперед, зябко закутавшись в куртку. Мы приходим в бар Фредди, где осталось совсем немного посетителей. На стенных часах пол первого. - Возьми что-нибудь пожрать, - жалобно просит Фрэнк. - Да, сейчас.Я говорю с Фредди и выясняю, что кухня уже закрыта, но мне удается урвать несколько обветрившихся бутербродов и кофе. Я отношу это к столу, за которым сидят Фрэнк и Лука. - Ну хорошо, Генри. Я дал Фрэнку сто баксов, он поделится с тобой, он ведь сам хотел помощника, да Фрэнк? Ну а ты можешь приходить как соскучишься, возможно, для тебя найдется работенка... И учи английский, - Лука уходит, на прощанье потрепав меня по голове.Мы с Фрэнком так и продолжаем сидеть рядом. Он перебирает в своих коготках мятые десятки. - Я дам тебе двадцать? - Да, хорошо.Остальные деньги он ловко прячет куда-то внутрь куртки. - Ох, кофе. Как кстати.Мы ужинаем, поделив бутерброды по-братски. Я краем глаза наблюдаю, как Фрэнк торопливо ест, будто боится, что отнимут. С прихлебыванием пьет кофе. Корочку от булки прячет в карман. Надо же, к такому я не привык. Дома я всегда ел досыта. Одна мысль, что бывает и по-другому за пару секунд меняет мое мировоззрение.Фрэнк устало кладет голову мне на плечо и вздыхает. Мне нравится. Нравится эта невесомая тяжесть и мягкая прядка волос, щекочущих мое ухо.Я вдыхаю поглубже.Недозрелые яблоки.

Гибискус...