Часть 8: Трещина (1/1)

Я просыпаюсь до неприличия счастливым — постель кажется мягкой и уютной, из окна ярко светит солнышко, а на душе просто по-человечески хорошо. Немного мутит от недосыпа и бурной ночи, но, честное слово, даже желания уважить вниманием подобные крохотные погрешности в безупречной симфонии чудесного утра не возникает. Дальше – больше: поступает звонок от Биффа, и тот сообщает, что проект стартует на следующей неделе, назначает даты и требует пребывать в полной боевой готовности для отправки в тур. Тео дома не оказывается, что, однако, меня не смущает – пробудился я, стыдно сказать, во второй половине дня, день сегодня рабочий, и у друга, вероятнее всего, снова дела.Прежде, чем я успеваю со всей должной детализированностью восстановить события былой ночи, раздается нежданный звонок от Тео. Дрожащими руками принимаю входящий вызов и замираю, чувствуя, как во рту пересыхает.— Адам? Привет, — начинает Тео непринужденно. — Тебе тоже Бифф позвонил?

— Да, привет, позвонил, – осторожно отвечаю я.— Наконец-то! Дождаться не могу! Слушай, надо бы перед отъездом отметить как следует. Давай позовем ребят и завалимся в какой-нибудь клуб?

— Ну... — промычал я, откровенно говоря, сбитый с толку напористостью и оживленностью Тео и не слишком обрадованный улыбавшейся перспективой.— Да ладно тебе, будет весело! Мы же восходящие звезды всея Великобритании, а значит, надобно нам отмечать, как по статусу подобает: в модном клубе, с выпивкой и красивыми людьми. Все, к девяти будь готов, я за тобой зайду и отправимся плясать всю ночь напролет. Чао!

Совсем не требуется обладать сверхразумом, чтобы сделать вывод о мотивах поведения Тео и прочесть плохо скрываемое, но все же исключительно ради приличия затаенное послание: он помнит. Он бы хотел отложить обсуждение.

Я тоже помню все до мельчайших подробностей. Не могу не помнить. Мысли о том, плодом чего являлось то происшествие — алкогольного опьянения или осознанного желания — решаю на какое-то время задвинуть на задний план; настрадался я за последнее время чрезмерно, и в столь знаменательный день, как сегодня, подобная роскошь мне по праву дозволена.

Допрос Тео в мои планы на ближайшее будущее также не входил: поцелуй для меня вышел настолько непредвиденным, словно наколдованным, что судить об эмоциях, побудивших Хатчкрафта на подобное, мне не представлялось возможности, а гадать — дело весьма неблагодарное. Ситуация, честно говоря, непростая, потому как, хоть он и являлся инициатором, а значит и виновником, моя модель поведения также должна была быть идеально подстегнута под его желания, если я хотел сохранить хорошие отношения. Права на ошибку, фактически, не было. Если он предпочтет забыть это как недоразумение или обратить в шутку, непозволительным было бы выказать разочарование.

Но сегодня я взываю к вселенской справедливости, чье мифическое существование не раз подвергал сомнению самолично, и дерзко заявляю, что хоть один день я имею право побыть по-настоящему счастливым, так что к черту все.

День проходит в состоянии ленивой расслабленности — я валяюсь, смотрю телевизор, читаю и сижу в интернете, и все это, обыденное и круглосуточно доступное, именно сейчас доставляет удовольствие. Я храню в себе слепок того фантастического ощущения, что испытал прошлой ночью, и он не просто греет изнутри — он разжигает разноцветный костер в топке моей души, где ранее привычно теплился лишь блеклый маленький огонек. Вот оно какое, это счастье: всеобъемлющее, бурлящее и безудержное — любая мелочь под радужным облучением этой неуемной волны гипертрофируется в громадину и окрашивается в новые, свежие краски.К вечеру Тео вернулся, как и было обещано. Мы тут же отправились в этот его клуб, и, вопреки моим опасениям, настрой Хатчкрафта сулил исключительно отрадное времяпрепровождение. Пусть он и избегал прямых взглядов, но его голос звучал бодро и звонко, да и повод для обсуждения был настолько грандиозный, что все прочие мысли сами собой расступились перед восторгом, который он вызывал. Не исчезли, но поутихли.Я не любил клубы. Как правило, внимания противоположного пола я привлекал не больше, чем расцветка обивки диванов, в отличие от моих друзей, так что походы в подобные места для меня оборачивались пьянствованием в гордом одиночестве и потугами не чувствовать себя так, словно каждый второй презрительно воротит нос от меня и думает: ?что этот урод тут забыл??. Но раз это нужно Тео, раз он считает, что подобная отсрочка перед разбором полетов нам необходима, то так тому и быть.И, как ни странно, на этот раз все действительно было иначе. Со мной был Тео, и, честно говоря, девушек теперь не замечал я сам. Было весело, шумно; в какой-то момент мы оказались в компании — то ли это друзья Тео подошли, то ли они друзьями Тео стали прямо там, кто их знает. Я не чувствовал привычной скованности, зная, что он рядом, и что, будучи рядом с ним, я тоже что-то значу. Поэтому я просто отпустил все то, что сковывало меня, и влился во всеобщий праздник плясок, ядовитых красок и электронной музыки. Я с кем-то танцевал, нес бессвязный бред, а в ответ звонко и излишне громко смеялись, что раззадоривало меня еще больше.Мне хорошо, мне легко; сама гравитация учтиво ослабляет свою власть надо мной, икажется, что я возношусь над всем: над равнодушным миром, что не принимал меня вплоть до этого победоносного дня, над своими страхами, над своими страданиями. Все становится призрачным и растворяется в ослепительно пестрых красках новых эмоций: это триумф, самый настоящий. И все действительно меняется во мгновение ока — внезапно я оказываюсь окружен людьми, они тянутся ко мне, в их глазах — живой интерес, возможно даже восхищение, и они, эти чудесные незнакомцы, вселяют в меня веру в себя, наполняют значимостью мое суверенное существование и мои творения, не имевшие ранее иного предназначения помимо излияния мучительных чувств наружу — на том универсальном языке, на котором общение позволяет оставлять недосказанности и опускать прямые имена.Я ощущаю себя практически полноценным, насыщаясь ароматным вниманием, которым впервые в жизни оказываюсь окружен в подобном объеме.Кажется, настало время обо всем рассказать Тео.Я счастливо смеюсь своим мыслям; дышать и мечтать почему-то становится очень легко. Две девушки, которые в данный момент находились ближе всех ко мне, совсем не смекают причины моего веселья, но с энтузиазмом подхватывают это настроение, и их звонкий смех отдается колокольчиком ?Бинго!?, который обычно ознаменовывает верный ответ в различных телевикторинах. Вот уж и правда, чего мне бояться? После той ночи, когда он практически заставил меня поверить в то, что мои чувства совсем не так обреченно безответны, как мне всегда казалось, и теперь, когда я сделал все, что было в моих силах, чтобы помочь ему с развитием его таланта и карьеры — разве не является этот судьбоносный день самым корректным времени для разоблачения моей сокровенной тайны?Заприметив светлую лохматую голову, которая принадлежала одному из компании, в которую мы так успешно влились в начале вечера, я смутно припомнил, что этого парня зовут то ли Том, то ли Тим — хоть убейте, наверняка не вспомнил бы и под страхом смертной казни.— Хей, эм, Тим, — коверкая гласную, чтобы нельзя было однозначно расслышать звук, обратился я к нему, — Тео не видел?Патлатый Тим-Том был явно под кайфом и никакого внимания моей оплошности не уделил. Он задумчиво уставился в высокий потолок клуба, слегка закусив губу, и, промычав что-то невнятное, выдал более четкое:— ...домой умотал.И мне не сказал? Вот засранец.Напоследок похлопав парня по плечу в знак благодарности, я запахнул куртку и направился к выходу. Никуда уже не торопясь, я шел пешком, вдыхая аромат ночного Манчестера, прислушиваясь к немногочисленным глухим звукам улиц. По пути домой мне повстречался круглосуточный супермаркет, и я загорелся безумной идеей устроить ночное чаепитие. Мысль о том, что Тео, скорее всего, уже спит, возникла только тогда, когда я, шагая вприпрыжку, покачивал в руке сумку с тортом, и я хихикнул, решив, что непременно разбужу его, ведь, как он сам хотел, праздновать столь значимое событие нужно до самого утра.Спустя минут пятнадцать, когда я был уже на подходе к дому, я все же решил оставить эту идею и дать бедняге выспаться. Он так трудился, не покладая рук, отказывая себе во всем, что этот отдых он, безусловно, заслуживает. Успеем мы еще погонять чаи.Я выпил немало, но был не столько пьян, сколько расслаблен и обрадован, поэтому мог в некоторой мере контролировать свои действия, и в квартиру старался попасть как можно бесшумнее. Как и ожидалось, меня встретили темнота и тишина. Дверь в спальню была закрыта, и я на мгновение замер возле нее, чтобы сосредоточиться на том, чтобы тихо повернуть ручку. И тут же вздрогнул от резкого звука, потревожившего ночную тишину квартиры.Стон. За ним еще один. Громкий, развратный. Женский.Возможно, он просто смотрел какой-то фильм.Я обернулся и только тогда заметил, что в прихожей стояли туфли, по размеру ни одному из нас не подходящие, а также из шкафа торчал рукав чужеродной бордовой куртки.Едва ступая, я побрел на кухню, пытаясь игнорировать стоны, которые становились все отчетливее и чаще. Я опустился на стул и, обхватив голову ладонями, уставился на столешницу.Там, за стеной, сейчас Тео. С какой-то девушкой. Возможно, даже в моей кровати, хотя сомневаюсь, что он смог бы так поступить.Он специально ушел, ничего не сказав. Напоил меня и оставил там, навеселе, чтобы самому тихонько сбежать с какой-то шлюхой под эту лавочку.Да и черт бы с ней, с бабой этой, что он, до этого с кем попало не спал? Но сразу же после той ночи, еще даже толком не успев объясниться со мною... Это был плевок в самую душу. Вязкий и грязный, въедающийся и не отстирывающийся.Образ того Тео, с которым я жил бок о бок и работал над совместным проектом, моего друга и по совместительству воплощения чего-то светлого и прекрасного, в которое я был влюблен невинно и искренне, был опорочен. В какой-то паре метров от меня, огражденный лишь толщью бетона, реальный Тео методично дробил мою веру в хорошее. В мире нет справедливости — это факт, и я, кажется, не угодил в число тех ?рожденных под звездой?, кому судьбой была уготована хоть щепотка простого человеческого счастья.

Все бы ничего, черт бы с ней, с ревностью, я бы пережил. Но давать подобную сияющую надежду, вертеть ей у меня перед носом, пока я покорно встаю на задние лапы и исполняю цирковые трюки, чтобы ему угодить, а потом уничтожить этот пучок света, да еще и так... Поверить не могу, что он на такое способен.Я никогда не смел мечтать о чем-то большем, чем держать его руку или обнимать его.А сейчас какая-то первая встречная, которая ничего не знает о нем, о нашей музыке, получает его целиком.

Господи, да если ему нужно время от времени кого-то трахать, чтобы удовлетворить нужду, я с радостью подставлю ему свой зад. Лишь бы мыслями он был со мной всегда.Блять.Это все алкоголь. Я перебрал.Еще громкий стон. На этот раз мужской. Ну почему мой слух именно сейчас обострен на предела?Держать оборону, не впуская порочные мысли с участием лучшего друга в мое воспаленное сознание стало невероятно сложно, но я держался до последнего.Через какое-то время послышались какие-то шорохи, и дверь раскрылась. В коридоре загорелся свет. Судя по недовольному тону девушки и оправдывающемуся — Тео, он выпроваживал свою пассию против ее воли. Неужели он не заметил, что я пришел? А, ну да, ведь я не снял ни ботинок, ни куртки.Дверь закрывается за ней, и я слышу, как босые ноги Тео шлепают по линолеуму в направлении кухни. Он появляется на пороге и включает свет. При виде меня его глаза в ужасе распахиваются, он открывает рот, но не издает ни звука, и вновь закрывает его. Я молча смерю его холодным изучающим взглядом, стараясь походить на каменную глыбу как внутренне, так и внешне.— Что ты тут... Разве ты не был в клубе? — выдает он идиотский, идиотский вопрос.Но он влияет на меня: я вдруг резко прихожу в себя и понимаю, что Тео передо мной практически абсолютно голый, его волосы растрепаны, лицо раскрасневшееся, а губы — слегка припухшие.И моя оборона против дурных мыслей дает пробоину, в следующий миг рассыпаясь на пылинки; реалистичные картинки заполняют сознание, я чувствую напряжение внизу живота, и, пока реальность расплывается перед глазами, пририсовывая реальному Тео блаженное выражение лица, а в ушах отдается тот громкий стон, я так же отчетливо вижу перед глазами крест, объятый праведным пламенем, на котором выжжено мое имя.Дальше мы неловко разбредаемся по углам, украдкой поглядывая друг на друга, но максимально избегая зрительного контакта. В какой-то момент я даже начинаю чувствовать снисходительную жалость к нему, ведь он совсем растерян и пойман с поличным — оправдывайся, не оправдывайся, а результат все равно один, и факты красноречиво излагают всю хронику событий за него. И я ведь не злюсь, как ни странно, я просто не знаю, что мне делать. Самое уморительное во всей этой несуразной ситуации то, что стыдно мне самому, причем настолько, что я не нахожу в себе сил собраться с мыслями и изобразить непринужденность. Я никогда еще не думал о мужчине в таком плане, а уж тем более — о близком друге. Если я сейчас заговорю с ним, мои полыщаюхие щеки, бегающий взгляд и заикание выдадут меня с головой. Каков абсурд! Ведь только, казалось бы, наконец ступили на верный путь, только все стало по-настоящему получаться, как свершается подобный казус, который ставит под удар буквально все. Хоть мне и не особо фартило в личной жизни, ханжой я не был никогда, и, клянусь, случись эта нелепица с кем-нибудь — с кем угодно — другим, я бы улыбнулся и сказал: ?Да брось, мужик, мы же братья, я все понимаю?. Но, твою же мать, нет, конечно же это должно было случиться с Тео, потому что в моей жизни вообще, кажется, не осталось вещей, которые не были бы с ним связаны.Как в тумане, я покидаю дом как есть, не заботясь ни о каких необходимых вещах, равно как и о том, куда собрался держать путь. Да хоть прямиком в ад, главное — подальше отсюда.Стремглав вылетев из подъезда, наконец даю волю эмоциям, бурлящим обжигающим варевом зашкаливающе высокой кислотности, если судить по тому, как разъедает органы изнутри. С размаху пинаю мусорный контейнер — тотсердито отзывается глухим лязганьем, которое эхом прокатывается по всему двору. Ничего, переживут. Во мне сейчас слишком много всего, и если не выпустить пар, то я точно на кого-нибудь накинусь и методично расчленю, чтобы таким же образом систематизировать и классифицировать спутанный клубок разноцветных нитей противоречивых эмоций, что опутывал мой некогда ясный разум в этот тихий час.Не могу, не могу я сейчас соображать! Как же так? Почему именно сегодня он проявил себя во всей красе? Распустился, поступил мелко и подло? Почему поселил во мне эти наивные надежды? Неужели ему настолько чужда чуткость, что он не сумел разглядеть, как много для меня значили его слова и тот треклятый поцелуй прошлой ночью? А что, если он на самом деле прекрасно осведомлен обо всем и искусно водит меня за нос, посмеиваясь над моим безграничным доверием за моей спиной?Кто же из нас слеп, Тео?Бреду, не разбирая дороги, в голове шум и гам, а на душе просто настолько паскудно, что хочется выть на всю улицу. Нахожу пристанище в первом попавшемся на моем неопределенном пути круглосуточном баре. В кармане куртки находится пара купюр достаточного номинала, чтобы позволить себе не только стандартное пиво, но и кое-что покрепче.Я все-таки срываюсь — механизм перегружается от избыточного количества входных данных, предохранители плавятся и цепь ломается, оставляя изможденный стрессом организм существовать в автономном режиме, потому как мыслительные импульсы более не способны ни поступать, ни отсылаться.Некий тип, заприметив мое убитое состояние, заговорщицким шепотом предлагает мне сильнодействующее средство для избавления от лишних мыслей, и я лишь молча киваю, с горечью осознавая, что терять мне все равно уже нечего. Раскрытия, теперь уже лишенного всякого смысла, не избежать, потому что никак иначе мою неадекватную реакцию не оправдать, а объяснений Тео, несомненно, потребует. И вот тогда все свершится по тому самому сюжету конца, которого я всегда страшился — теперь, когда надежды на принятие моих чувств не остается никакой, исход лишь один: мой друг оставит меня, оставит навсегда. Господи, как будто надежда вообще когда-либо существовала! Зачем я столько времени тешил себя несбыточными грезами? Надо было сразу послушаться, когда Ты пытался наставить меня на путь верный — возможно, тогда мне удалось бы избежать столь печального финала для моей трагичной любви и, вероятно, всей жизни.Но еще не поздно раскаяться, ведь правда? Никогда не поздно, я запомнил это.От бара до церкви ноги несут меня сами; несут нетвердо, мышцы ноют от продолжительной беготни, но чудодейственный препарат, который разбавляет мою отравленную болью кровь, блокирует как мысли, так и способность чувствовать.Черт его знает, который там сейчас час, но небо уже светлое, на улицах появляются люди, и собор, к моей несказанной удаче, оказывается открытым.Внутри царит гробовая тишина и пустота. Отсутствует даже священник. Мои неровные шаги гулом раздаются в зале пока я бреду мимо ровных рядов деревянных скамей. Останавливаюсь лишь перед крупным распятием и вглядываюсь в смиренное лицо Иисуса.Господи, ну как, как меня угораздило влюбиться в своего лучшего друга? В коллегу? В человека, который был первым, кто поверил в меня и помог мне раскрыть свой потенциал, хотя прежде – вообще обнаружить таковой, в человека, который заставляет меня чувствовать себя значимым, который вдохновляет меня своим талантом, легкостью, решительностью, которого небеса одарили его душу всем светлым, чем только может быть наделена человеческая душа, а ад – дьявольским магнетизмом, под воздействие которого попав единожды не выпутаться уже никогда?М-да, и о чем я вообще говорю.Я ведь все неправильно понял.Он ведь сжалился надо мной. Распознал натуру моих чувств и утешил. А может, просто его душа настолько щедра и светла, что ей хочется всем и каждому дарить свое тепло, невзирая на рамки и устои, а мне, чей разум скован конкретными понятиями, лишь почудилось на мгновение что-то из ряда вон выходящее.

И как я только мог надеяться, что я — такой серый, невзрачный, никчемный — достоин его? Его, такого светлого, такого открытого, человека, который с улыбкой встречает все трудности вне зависимости от их тяжести, разворачивает их и заставляет плясать под свою дудочку, так еще и умудряется всех вокруг закружить в танце невесомой радости. Я бросаюсь на колени. Темные овалы глаз изваяния взирают на меня со скорбью и снисходительностью, поощряя мою беззвучную исповедь, и я каюсь, каюсь дальше.Теперь я понимаю, боже. Ты создал меня быть его тенью — тенью ангела. Жить ради него, но не любить, ибо любовь — эгоизм, любовью я называл тайную веру во взаимность, даже если шансы сведены к минимуму. Я должен обожать и приклоняться, но не любить.— Теперь все встало на свои места, — шептал я, все еще павший ниц перед ликом сына господнего. — Теперь я понял. Спасибо, что наставил меня на путь истинный, боже. Я сейчас же пойду просить его прощения, — я, наконец, сумел выпрямиться, хоть ноги и не держали меня, но, благо, до дома идти было не долго. Частота и амплитуда скрипяще-жужжащего шума в голове возрастали, распирая ее во все стороны так, что зрение постоянно теряло резкость, и хотелось раздолбать свою черепную коробку о ближайшую вертикальную плоскость. Кажется, на меня водрузили самый настоящий крест раскаяния.Стоило мне открыть дверь, как прямо передо мной оказался Тео в одних шортах и майке, растрепанный и с небольшими мешками под глазами.Как я посмел, а? Как я только посмел возжелать его для себя? Как мог не осознавать, что мне и так было даровано слишком много, чересчур много?— Адам! Твою мать, где ты был?! Я волновался! — он не сдерживает эмоций, хоть я и вижу, что он предпочел бы встать в позу и изображать из себя бессердечного истукана.— Прости, прошу, умоляю, прости, я не понимал, не понимал, — я опускаюсь перед ним на колени и закрываю глаза ладонями, с силой надавливая на веки и продолжая что-то лепетать. Ну же, я ведь пытаюсь искупить эти грехи, прошу, облегчи мои страдания!— Эй, ты что, совсем с катушек съехал? Ты что творишь?! Адам! Что случилось? — Тео бросается ко мне, но замирает слегка поодаль, боясь прикоснуться, боясь... причинить боль? Черт, черт, я опять думаю не в том русле, опять надеюсь, нет, так нельзя!А меня тем делом разражает нешуточная истерика. Я судорожно вздыхаю с нестабильной частотой и захлебываюсь сухими рыданиями. Ну почему, почему мне так больно раскаиваться перед ним? Что же я делаю не так?— Я в п-порядке... — слова прерываются конвульсивными сокращениями диафрагмы. Красноватый свет лампы, синий ковер в прихожей, темное дерево шкафа для обуви, бледно-голубоватые очертания силуэта Тео — все это образует калейдоскоп, причудливыми узорами переливается, переворачивается с ног на голову, раскачивается туда-сюда под разным углом. Но я просто обязан продолжать. — Я думал только лишь о себе, прости меня. Теперь я все осознал. Я буду твоей тенью, умру за тебя...— Так, все, это уже не смешно! Ты что, под наркотой? Что ты принял?! Адам, я тебя спрашиваю! — интонация Хатчкрафта срывается, кажется, он и сам близок к панике. Но ведь я лишь хочу все исправить!Я хватаю его за руки и тут же отдергиваю свои, вспомнив о том, где мое место, и что мне подобная роскошь не дозволена.— Боже, прости раба своего грешного... — шепчу я, потому что сил говорить уже нет.— Заткнись! Идиот, заткнись немедленно! Успокойся! Ну же, успокойся! — Тео держит ослабевшего меня мертвой хваткой. — Давай же, прошу тебя, успокойся! — его глаза, кажется, округлены до предела от распирающих, плещущихся в них эмоций — непонимания, растерянности, страха. Он что, волнуется за меня? Ну, право, святой...В полутьме мне мерещится, что его кожа охвачена перламутровым сиянием.В какой-то момент я отключаюсь.***Прихожу в себя я в больничной палате, на койке, отгороженной от прочих предметов, находящихся в помещении, плотной ширмой. Ширма белая, и сквозь нее льется мягкий утренний свет, который, тем не менее, кажется мне ослепительным.Мои и без того бледные руки совсем обесцветились, и попытка приподнять даже одну из них по ощущениям сравнима с поднятием полцентнеровой гантели. Мне остается лишь лежать и ждать, пока ко мне придут и растолкуют, по каким причинам и как давно я здесь очутился. От мыслей начинает болеть голова, да еще и какое-то жгучее чувство стыда срабатывает словно стоп-кран — мол, не хочешь ты ничего вспоминать, парень, для своего же блага оставь прошлое в прошлом. По трубам за моей спиной течет вода,умиротворяющее журчание в совокупности с общей тишиной нагоняют дрему, и я снова проваливаюсь в сон — на этот раз почему-то с мыслью о том, что желательно было бы больше не просыпаться никогда.Через энное количество времени я вновь просыпаюсь, на этот раз — от тихого скрипа двери, сопровождаемого осторожными шагами. Почему-то тут же возникает инстинктивное желание притвориться спящим, но я не успеваю воплотить идею в жизнь, потому что ширму отодвигают, и передо мной предстает мужчина среднего возраста в очках и белом халате, а за его спиной маячит крайне обеспокоенная физиономия Тео.— Мистер Андерсон, — начинает врач глубоким и мягким голосом, — Доброе утро. Вы были доставлены сюда прошлой ночью по звонку Вашего друга, — он делает жест в сторону Тео. — Меня зовут Эндрю Пледжер, я Ваш врач-терапевт.— Очень приятно, доктор Пледжер, — легонько киваю, — А по какому поводу меня сюда доставили? Я ничего не помню.— У Вас случился нервный срыв на почве эмоционального и физического перенапряжения и общего истощения, а также благодаря действию некоторых психотропных веществ, которые нанесли сокрушительный урон Вашей нервной системе, — доктор Пледжер начинает посвящать меня в детали моей диагностики, а я тем временем задумчиво смотрю на Тео, не решаясь встретиться с ним взглядом. Его поведение настораживает — обычно он всегда вставляет свои пять копеек, бежит впереди паровоза, а тут стоит, переминаясь с ноги на ногу, тише рыбы и ниже воды. Что же я такого натворил? Неужели признался ему в любви?— Сейчас Вам необходим постельный режим и регулярное правильное питание, чтобы восстановить силы, — доктор Пледжер пристально смотрит на меня и меняет интонацию, привлекая мое внимание. — Мистер Хатчкрафт, будьте любезны, оставьте нас ненадолго, — вежливо просит он, обернувшись к Тео.Тот еще несколько секунд топчется на месте, но все же повинуется и молча выходит из палаты.— Мистер Андерсон, Ваш друг сказал, что Вы исключительно уравновешенный человек, — он поправляет съехавшие на кончик носа очки, — Крайне спокойный и рассудительный, нагрузки всегда переносили нормально. Что же, с Вашей точки зрения, поспособствовало этому срыву?А тут и думать нечего, поэтому я выдаю ответ практически сразу же.— Я много переживал из-за работы и старался не выставлять это напоказ, держал в себе.— Я подозревал это, — доктор многозначительно смотрит на меня из-под съехавших на кончик носа очков. — Но, молодой человек, Вы должны всерьез задуматься об этом. Психотропное вещество, которое Вы приняли, было слабым, и его содержание в Вашей крови было недостаточно мало, чтобы спровоцировать подобный приступ, что свидетельствует либо о непереносимости, либо о крайне расшатанной нервной системе. Сейчас Вашей жизни ничего не угрожает, но в будущем это может привести к очень и очень печальным последствиям. И не забывайте, что отныне Вы числитесь на учете у полиции. Я Вас предупредил, — строго закончил он, но тут же смягчился. — А теперь отдыхайте.

Доктор Пледжер удалился, и в палату впорхнул Тео. Он безмолвен, лишь стоит и сверлит меня взглядом.Молчание затягивается. Я вновь ощущаю себя взрослым и беру инициативу в свои руки.— Ну что я натворил-то? — со вздохом спрашиваю, поднимая на него обреченный взгляд.— Да херню какую-то нес... Невесть что, — Тео отводит взгляд, но потом снова смотрит на меня. — Адам, ты серьезно считаешь, что должен жить ради других? Что ты недостоин счастья?Я молчу, уставившись в одну точку на простыне.— Да твою ж мать, посмотри на меня! Это моя вина, я наплевательски к тебе относился, вел себя как придурочный эгоист. Так привык к тому, что ты всегда сильный, всегда решишь все вопросы, что на тебя можно положиться. А ты и правда сильный, даже слишком, и я был хреновым идиотом, что поверил в то, что тебя действительно ничего не волнует и ты правда весь из себя такой невозмутимый. Это же так легко, правда? Поверить в то, что у людей вокруг тебя нет иных проблем, чтобы сконцентрироваться на своих. Какой же я придурок! Прости меня, если сможешь. Ты ведь переживал больше, чем кто-либо, я знаю. Все, чего мы добились — это все только благодаря тебе. Ты прекрасный человек, Адам Андерсон, и я просто хочу, чтобы ты знал, что без тебя я — никто, — выпалил раскрасневшийся Тео.Я не знал, что отвечать. Слышать подобное было болезненно, потому что, несмотря на то, что в большей части он, вероятно, был прав — ведь он правда не замечал, что творилось у меня на душе —, он все же упустил детали. Пожалуй, наиболее важные кусочки этого мозгодробительного паззла, что представляли собой наши взаимоотношения, что каждый из нас пытался выстроить по-своему.— Ты не просто мой коллега. У меня нет и не было никого ближе, друг. Вот увидишь, совсем скоро жизнь изменится до неузнаваемости. Все будет хорошо, обещаю!Тео подходит ко мне, крепко обнимает и хлопает по спине. Сказать, что меня сжирает стыд — ничего не сказать. Меньшее, что я сейчас могу — не позволять себе ставить его слова под вопрос. Так будет проще для нас обоих, пусть даже я еще не совсем верю в сказанное им. Да и как можно было, когда наши отношения с каждым днем запутывались все больше?О люди, эти чрезмерно развитые в эмоциональном плане существа! Никакого постоянства — окраска чувств меняет тона быстрее, чем ночь сменяет день. Еще вчера я на мгновение поверил в чудо, а уже сегодня вынужден отступить, согласиться на капитуляцию, потому как никто из нас не оказался готов к подобным откровениям. Быть может, Тео таил в себе схожие с моими чувства, быть может, он лишь дурачился, а может и впрямь испытывал меня — узнать наверняка мне не удастся, ведь теперь та связь, которая с самого знакомства была установлена между нами, нуждалась в реабилитации и отсутствии подобных потрясений. Негласно мы оба признали эту связь главенствующей, и, как бы горько мне ни было от этого, я понимал, что это решение было абсолютно верным, ведь в этом мире мы в первую очередь были именно музыкантами, и именно сейчас наступал час, когда каждый из нас будет как никогда нуждаться в другом.Проходит еще несколько недель — Тео ревностно защищает меня от продюсера и менеджера, не позволяя им начать тур до тех пор, пока я не восстановлюсь окончательно — благо, первые выступления все равно должны были состояться на радио и каком-то фестивале —, все потихоньку возвращается на свои места, а былое забывается.Ну, или как минимум теряется в настоящем.Текст нашей последней песни Тео переписывает и открыто заявляет, что посвящает его мне.Черт возьми, этим мучениям, похоже, никогда не кончиться.