1. Crying (1/1)
—?Виктория, заканчивай.Её голос звучит так властно и давяще, что Виктории аж самой кажется, что она делает что-то неописуемо важное, а не просто сидит на шее у родителей.В галерее темно, рабочий день давно закончился. Сквозь окна сводчатой крыши на белый мрамор пола стекает небо белым светом луны и тут и там играют ей маленькими звёздочками отливы жилок на мраморе, гладкие рамы фотографий или бока редких ваз, которые остались тут скорее из уважения, чем из нужды, на фоне такого матового, приятного, но искусственного на ощупь чистого минимализма. Белые стены с серыми жилками опирались на белые полы и днём сами держали абсолютно белое небо Сиэтла, а ночью, на фоне потемневшего в тени лунного света особо выделялись несколько черных углов-колонн, которые неустанно держали небосвод ночью, отражая почти зеркалом свет звёзд.Точность. Четкость. Ничего лишнего.И лишь толика горькой и пряной, как ликер на языке, ностальгии.Ей никогда не удавалось относиться к этому месту так, как она должна. Головой она понимала, для чего она тут. Не пройдет и десяти лет?— это будет её галерея. Но сколько бы она не ходила по залам, сколько бы не любезничала с другими фотографами, сколько бы отказов не подписала росписью своей матери, всё равно видела во всех рамках свои работы, в лицах других?— противников, а отказами лишь приближала остальных к себе. Опускала к себе, впиваясь когтями в ноги.Но была далека от них как только могла быть.Она сидит за столом в небольшом кабинете, который ей выделили на первое время, и ей кажется, что этим кабинетом родители выделили ещё и отношение к ней.Виктория Чейз, Королева Школы, опять берет академический отпуск на год и пытается переварить родительскую арт-галерею, а она как таблетка обезболивающего?— застревает в горле, да так, что его саднит полдня, но при этом никогда не помогает.Она сидит в своем кабинете без окон и он весь утонул в этой непроглядной тьме, скрылся с её взгляда. И только белоснежная бумага писем, сверкает под белым светом белой минималистично-пафосной лампы словно бриллиантовая крошка. У неё уже рябит в глазах от переплетений черных букв и белого фона.Виктория раскладывает их как карты на клубных посиделках, а они так же плывут в её зрении, как и тогда, хотя она уже год как завязала.Она получает отказы так же часто, как и их выписывает, и сама уже не понимает, почему старается.Почему другие стараются? Тоже по привычке? Или есть что-то большее?Виктория смотрит на свои отказы и уже не отличает их от чужих.Выскочки.Все они.Была б Виктория не одна, она бы посмотрела на тихоней на задних партах, с огромным талантом и крошечной самооценкой и всё встало бы на свои места сразу. Ей бы стало лучше. Хотя бы немного. В конце концов, талант является талантом только когда его признали, да?Ведь так?Но она сейчас одна. Одна с десятками отказов. И ни один из них не справедлив.—?И, Ви, пожалуйста, не используй рабочий адрес для личных дел, прошу тебя.Тонкая полоска белого света разрезает пространство пополам, ложится между её лопаток словно лезвие ножа, заставляя выгнуть итак идеальную осанку ещё сильнее, до треска в позвонках. Каблуки Джессики стучат по мрамору словно выпущенные когти огромной кошки, тенью она скользит вокруг и Ви не видит её, но чувствует присутствие рядом и почти что тепло. В её офисе становится тяжело дышать. Воздух вокруг неё неподвижный, плотный, пропахший дорогими духами, и стоит ей приоткрыть губы, как он оседает горечью на языке. Она отчитывает её так, будто ей лет 15. Конечно она не будет использоваться рабочей почтой, она не дура. Как будто она недостаточно навредила своим родителям и надо ещё сверху добавить.Тонкие её пальцы, исчерченные мелкими морщинками оставляют письмо на краю её стола. Виктория сжимает губы и мысленно выругивается. Уж слишком часто Джессика вела себя так, будто её оставили сидеть с ребенком. По сути, так и было. Но сейчас она разговаривала со своим будущим партнёром.Хочет прогнуть? Воспитать под себя? Пользуется, чтобы подмазаться к родителям?Скорее всего, всё сразу. Возможно, она не заслуживала такого отношения. Возможно она искренне хотела помочь. Но Виктория очень слабо верит в искренность в этом месте.Она закрывает бесшумно дверь за её спиной и волна воздуха заставляет пылинки в белом свете кружится быстрее, расписывая воздух узорами.Надо быть готовой. Всегда. Особенно сейчас.Её отказы летят в мусорку, вместе с её мнением о себе. Но главное, чтобы никто другой не узнал, как низко она падает в очередной раз.Чтобы родители не узнали.Ви берет конверт аккуратно, за самый край, длинные ноготки чиркают по дешёвой, но такой приятной на ощупь бумаге, слегка пушистой и грубоватой.Переработанная.Она что-то вспоминает, но почти тут же мысль ускользает.После ослепительных конвертов, которые сияли в искусственных лучах лампы, этот сероватый, неприметный концерт с красно-синими краями был почти что спасением для её уставшего глаза. Она проводит пальцем ещё раз по бумаге и ей кажется, что от ощущения глянца даже её пальцы уже перестали воспринимать настоящую бумаги. Она осматривает конверт ещё раз, с двух сторон, улавливая лёгкое трепетание тонкой бумаги при каждом движении. Внутри бьётся о края само письмо, как бабочка в обувной коробке, которую она поймала когда-то давно своей маме.Виктория могла быть из богатой семьи. Но она так же когда-то была ребенком.Она вспарывает письмо невесомым движением ножниц в ловких пальцах, привычное, отработанное непонятно зачем до идеала действие, оставляя в конверте лишь тонкую линию.И в ту же секунду жалеет, что даже не посмотрела на отправителя.Её руки начинают трястись.?Привет, Виктория.Наверное, тебе так же странно читать эти письма, как и мне их писать. Я не знаю, дошли ли до тебя мои прошлые попытки или нет, так что я решила попробовать ещё раз. Бог любит троицу. Прошло так много времени, что одновременно кажется, что и недостаточно, и слишком много, и я честно не знаю, ответишь ли ты мне на него. Извини, если я вдруг написала не туда или доставляю тебе проблемы. Я обещаю. Я перестану.С каждым годом всё меньше становится пропавших без вести, но твоё имя всё также висит в том списке и никак не сдвинется. Я понимаю, что официально такие дела идут медленно, поэтому собираю что могу. И я услышала про галерею. Надеюсь, и ты меня когда-нибудь услышишь.Я не знаю, зачем я это затеяла. Я думаю, мне бы просто хотелось… Чего-нибудь. Просто знать, что ты там где-то всё ещё есть. Может, ты никогда не ответишь. Может, я пишу письма больше самой себе, чем кому-то ещё. Потому что никто никогда не отвечает.Но если вдруг ты прочитаешь эти строчки?— пожалуйста, дай знать.Пожалуйста.—?Кейт Марш?.Дрожащим пальцем она размазывает каплю по бумаге, несмотря на то, что она уже давно впиталась, выгнув бумагу в этом месте в некрасивые волны, и пальцем задевает протертый центр последней строки.На её тихий ужас, на дрожащие губы и широко раскрытые глаза, через нити линейки смотрит своими весёлыми маленькими глазками, улыбается насмешливо и слегка гордо, почти полностью стертая рваными и жёсткими движениям кошечка с слишком большой головой, слишком маленькими лапками и слишком огромным самомнением.Она сжимает письмо в руках, плачет почти так же, как и два года назад, закрывая глаза руками, пока за окном, в золотой час солнце покрывается мраком и ничего кроме него не остается.Только черная комната.Но к ней так никто и не зашёл.