16 Часть (1/1)

—?Ты понял меня? —?после длительного монолога выдал Узенюк, прожигая блондина взглядом.?— Я уже пережил это! —?уверяет его Фара уже который раз.?— Тогда хули ты так странно себя ведешь??— В каком месте? —?закатил глаза Глеб.?— А ведь и правда,?— задумался Эл. —?но с Дрёминым ты вел себя более чем хуево.?— Так дело в нём,?— грустно вздохнул Голубин, отводя взгляд в сторону.?— Что,?— ухмыльнулся Лёха. —?не так просто воспитывать детей, а??— Не… —?блондин замолчал. —?не воспитание… Он в меня…влюбился.?— Чего? —?Лёша лишь посмеялся. —?ты уверен в этом, мистер Чсв??— Да я уверен,?— кивнул Голубин. После недолгой паузы, он продолжил. —?я в общем был в его комнате, и прочитал у него в дневнике…?— Пиздец, ты что, охуел что ли? —?Узенюк буравил Фару серьезным взглядом. —?это очень хуево, ты узнал об этом из его дневников??— Да я знаю, что хуево и… не только дневники. Ещё множество моих портретов, и стихотворения. —?блондин подошел к окну, уставившись куда-то вдаль.?— Блять, ты издеваешься? Нахуя ты это сделал? Тебе спокойно типа не живется, и надо лезть в чужие секреты? —?Лёха положил руку на плечо Глеба. —?мудацкий поступок, самый мудацкий: Глеб, это самое ужасное, что ты мог сделать. И даже не сказал ему об этом?..?— А, то есть то, что этот малолетний педик в меня влюбился, тебя смущает меньше, чем-то, что я читал его дневники? —?повысил голос Фараон.?— Да, гораздо больше, Глеб. —?вздохнул Лёха, опустив голову. В комнате повисла неловкая тишина, пока Алексей, оторвав взгляд от появившегося в руках смартфона, не продолжил говорить. —?зачем так жестоко??— Я не хочу, чтобы он даже смел думать о том, что между нами может быть что-то,?— пояснил Голубин. —?пусть лучше почувствует это через моё к нему отношение.?— Глеб, ты выбираешь неправильный способ. Он ведь совсем ещё мальчик, ты, возможно, его первые серьезные чувства. Если отошьешь его так, это может привести к…?— К пиздецу. —?дополнил Глеб, агрессивно глядя на друга. —?я знаю, блять, и мне похуй. Переживет как-нибудь, я итак дал ему возможность заниматься музыкой, и жить в спокойной обстановке. А если он взял и влюбился в меня, то это не мои проблемы. —?Лёша недовольно посмотрел на Сименса, и даже не стал больше ничего говорить. Он считал выбор Голубина наиглупейшим, рано или поздно ведь Дрёмин всё равно обожжется, и возможно очень больно.Когда Узенюк собрался уходить, встретил Ваню, не так давно вернувшегося со школы. Он искренне посочувствовал мальчику, глядя в его бесконечно наивные глаза. И всё же, Лёша решил не вмешиваться в это, надеясь на то, что хотя-бы немного здравого смысла проснется в Голубине, при взгляде на ни в чём не виноватого ребёнка. Да, это несколько неправильно, Ване ведь всего пятнадцать, а Глебу уже двадцать, но ни возраст, ни цвет этих чувств не волновал Элджея. Он пытался ещё поговорить с Голубиным за те пару часов, но что-то явно мешало Глебу. Возможно, это был страх перед ответственностью.?— Не трогай его пока, ладно? —?тихо попросил Лёша.?— Всё плохо?.. —?спросил Ваня.?— Ты волнуешься за него??— Конечно, и очень сильно,?— Узенюк сострадающе посмотрел на подростка, и вздохнул.?— Просто старайся к нему не подходить, он просто… просто он ещё расстроен из-за Алеси, и не в лучшем расположении духа. Поэтому может сильно тебя обидеть.?— Это ведь пройдет? —?с надеждой спросил Дрёмин. Эл резко замолчал, отводя взгляд, и всё же бросил тихое ?конечно?, встретив на это слабую улыбку юноши. —?скорее-бы.?— Совет да любовь вам,?— прошептал Лёха, выходя за дверь.?— Что?! —?раскрыл рот от удивления подросток.?— Я в слух это сказал? —?улыбнулся Лёша. Темноволосый на это смущенно кивнул, прощаясь с другом. Ваня сразу-же отправился в спальню, стараясь не мешать Глебу. Он и правда заметил, что Голубин несколько груб с ним, теперь Лёша хотя-бы объяснил ему в чём дело. Дрёмин решил вернуться к своему плану: не маячить перед глазами Глеба, и не доставать его различного рода просьбами. Тем более после того, как блондин настоял на том, что будет готовить себе сам, и убираться тоже вполне сможет самостоятельно, это не составит особого труда. Ваня подождёт столько, сколько нужно. Он предполагает, что расставание?— это тяжело, и по-разному влияет на каждого. Дрёмину конечно грустно от того, что придется как можно меньше общаться с Глебом неопределенный отрезок времени, но ведь потом всё наладится, и они смогут хорошо общаться. Может быть даже очень хорошо общаться. Гораздо лучше, чем раньше. Расположившись на мягком пушистом белом ковре, Ваня дописал в своё незаконченное стихотворение внезапно выдуманные строчки, которые пол урока повторял у себя в голове, чтобы не забыть к приходу домой. Остальную часть урока он ругал себя за то, что забыл тетрадь для стихотворений дома. Дрёмин написал новогоднее стихотворение, так как сказочная атмосфера этого праздника несказанно повлияла на его настроение, а сейчас он писал рождественский стих. Да, рождество не так уж и сильно празднуется в России, но это не повод не писать стихов. Вписывать Глеба в свои произведения вошло в некую привычку. Обычно в стихотворениях Ваня вываливал всё, что чувствовал, оборачивая это в красивые слова, поэтому, если в строфах прятался персонаж, он был как минимум похож на автора поэзии, если не открыто являлся им, будучи облачённым в метафоры. Глеба-же он видел со всех сторон; Фараон вписывался в историю с самых различных ракурсов, иногда был напрямую связан с главным героем, то есть Ваней; показывался его стремлением, его горем, или-же единственной радостью, иногда и был главным героем. В стихотворении под названием ?метель не празднует рождество?, пропитанным Ваниными недавними печалями, вызванными Глебом, последний и был той самой метелью. Холодной и несчастной. Метель, которая практически испортила рождество несчастной Луне, оказалась согрета ей-же. Конец увенчался превращением Метели в летний Ветер, а Луны?— в Солнце. Дрёмин провёл невероятный символизм, главное?— сам понял. Ваня не любил показывать людям своё творчество, это было слишком личным для него. Исключением из этого являлись лишь рисунки, и то, некоторые из них были такими-же сложными и метафоричными, из-за чего, как казалось Ване, будет очень странно показывать их кому-то. Он прочитал однажды свои стихи другу. Тот в свою очередь нарёк их ?бредовыми мыслями?, что не на шутку обидело Ваню. После этого, его писанину никто не видел. Да и сам Дрёмин привык к тому, что это только его мир, только его мысли, и никто не должен этого видеть. Несмотря на свои убеждения, подросток с радостью бы прочитал что-нибудь Глебу. Признаваться в своих чувствах в стихах, было самым прекрасным способом для Вани, кроме банального ?я тебя люблю?, которое, конечно, тоже хотелось-бы произнести, услышав в ответ такое обнадеживающее ?я тебя тоже?. Ему никогда никто такого не говорил. Эти слова казались чем-то волшебным, согревающим в любую погоду. И всё же, прямо сейчас не хватало Глеба. Его рук. Тёплых нежных объятий, и успокаивающих слов, сказанных полутоном. Того самого внимания, искреннего ?я люблю тебя?, сказанного прямым текстом, или спрятанного в тёплых словах, и заботливых поступках. Ваня не мог сказать себе, что не достоин этого. Не мог сказать, что этого никогда не случится. Не хотел признавать того, что его любовь может оказаться невзаимной, и с нетерпимостью ждал, когда Глеб будет готов любить. Любить его. Дрёмин никогда не чувствовал любви, и считал, что вполне имеет право наконец почувствовать, как это, когда ты кому-то нужен, когда кто-то хочет, чтобы ты был рядом. Имеет право обнаружить это в Глебе Голубине. Ваня опять задумался, лежа на том самом ковре, с тетрадью на груди, и глядя в потолок. Он, кажется, снова запутался. Правда имеет право? Возможно, лучше оставить эти надежды, и съехать, как только появятся деньги. А возможно, стоит попытаться. Дрёмин решил повременить с этим вопросом, потому, что сейчас явно неподходящий момент. Однако темноволосый не мог понять, почему Лёша мог общаться с Глебом, а он нет. Может быть, Узенюк решил, что Ваня не привык к такому поведению, (что несомненно было ошибочным предположением) и может обидеться. Обидеться он и правда мог, и даже почти сделал это, но остановил себя утверждениями о том, что переживать потерю некогда близкого человека тяжело. Дрёмин сетует на жизнь самому себе, наблюдая за видом из окна. Разглядеть что-то не очень получается, хотя-бы потому, что на улице уже стемнело. Юноша грустно вдыхает холодный вечерний воздух, и невольно покрываясь мурашками от холода, закрывает окно, тут-же кутаясь в упавший с плечей плед. ?Терпение??— думает он.