II. Глупый ангел семнадцатилетний (1/1)

Благословен Калифорнийский край!Да воздадутся в мире мир и рай,Когда наши державные народыСоединятся не на поле брани?—На поле благодати и любви,Наградою всеобщей будет намМир наций, благодарствие потомков,Вовеки станет Тихим океан. Конец февраля 1806 года, г. Ново-Архангельск. Сомневался я долго. Дело предстояло нешуточное: нужно было отправиться в земли потенциального противника всей империи, а за это ни по эту сторону, ни по ту, по головке не погладят. Запрос, посланный в столицу, вернулся с совершенно очевидным ответом?— брат запрещал торговать с испанцами, предлагая мне выживать собственными силами. Но время, я знал, было на моей стороне: даже если мой отчаянный шаг станет известен в Санкт-Петербурге или Мадриде, минует немало дней, которые не должны будут пропасть впустую. Оставался, правда, ещё Мехико, и с ним вопрос был уже намного серьёзнее, ведь я совершенно не располагал сведениями о численности и составе войск Новой Испании. Но я искренне надеялся, что всё обойдётся, так как смысла терять людей ни одной из сторон не было никакого. А вот торговая выгода?— вполне себе была, ведь Калифорния, насколько мне удалось узнать, остро нуждалась в столь простых и необходимых предметах обихода, как стекло или ткани, которые я как раз таки и мог предложить её жителям. В обмен на зерно, конечно. Ну, или место для строительства города… Просто города, а не нового олицетворения?— ох, как же я надеялся, что мне не придётся повторять то, что имело место на Аляске несколькими десятилетиями ранее! Я же не вынесу этого! И, хоть в предыдущие годы я не сидел без дела, стараясь узнать чуть ли не обо всём, что творилось на территории вице-королевства, большинство сведений так и остались для меня секретными. Передо мной стоял выбор. По началу мелькая где-то далеко, он с каждым днём приближался ко мне всё сильнее, заставляя меня смириться с его неизбежностью и уже что-то решить. Я тянул несколько лет, тщательно обдумывая все детали своего будущего путешествия, прокладывая маршрут, рассчитывая дни. Собираясь прибыть туда ранней весной, я хотел воочию убедиться в мягкости климата Калифорнии и плодородии почвы?— не просто же так лето наступало там ещё в марте. По началу я хотел отвести на подготовку ещё пару лет, однако, изо дня в день видя сложившуюся здесь, на Аляске, ситуацию, я всё же принял решение отправляться в путь не позже середины третьей декады февраля. И вот, двадцать шестого числа, бригантина ?Юнона?, купленная мною у одного забредшего в эти края британского дельца[1] и названная в честь дочери, вышла из порта Ново-Архангельска и направилась на юг, в залив Святого Франциска Ассизского. Надеясь на извечный русский авось, я вёл корабль в неизвестность и молился только о том, чтобы эта невиданная ранее и весьма дерзкая авантюра прошла успешно. Конец марта 1806 года, поселение Миссии Святого Франциска Ассизского. К этому времени я уже знал, что испанцы не просто активно осваивают земли Калифорнии, но и успели поселили в этих благодатных местах уже троих своих олицетворений. Но, к сожалению, ничего особо важного мне узнать о них так и не удалось, а потому приходилось действовать почти что на удачу. Первой моей целью был выбран небольшой городок, расположенный в живописном заливе. Я знал, что там есть довольно крупный порт, крепость, а также несколько улиц, и, главное,?— здание Миссии Святого Франциска. В честь неё-то по праву основателей и было названо всё поселение, а также и само тамошнее олицетворение. Также я знал, что моё тело старше его на несколько лет. У нас, олицетворений, старение происходит совершенно не так, как у людей: в первый век после основания главного города каждого из нас наши тела взрослеют примерно на один год за двадцать людских, и потому в наш сотый людской юбилей мы празднуем двадцать один год. Интересно, сколько ему сейчас? Шестнадцать? Или уже семнадцать, ведь, по моим сведениям, он должен был стать полноценным уже более двадцати людских лет назад? Да и вообще, какой он внешне? Как он меня примет? А вдруг он по характеру даже хуже Мехико, самого вице-короля Новой Испании, байки о котором иногда долетали даже до моего северного захолустья? Но не рискнёшь?— не узнаешь, и потому я, пришвартовавшись к, на вид хлипкому, но на деле очень даже неплохо сработанному причалу, сразу же заявил о себе. Разумеется, через переводчика: испанского я не знал, и, хоть я, понимая, что наше соседство продлится, возможно, всю жизнь, не так давно начал его учить, отсутствие живого разговора на нём делало своё злое дело. Не будь я олицетворением, моё прибытие тоже вызвало бы подозрение, однако это вроде бы небольшое обстоятельство, и вовсе сделало встречу моего корабля местными жителями настороженной. Пара людей тут же отправилась докладывать обо мне Франциско, а я, покуда позволяло мне время, остался принимать привезённые товары и дары на причале. Было довольно прохладно, и вся водная гладь куталась в одеяло густого и неожиданного для меня тумана. Он уходил вдаль и вверх, в горы, так, что полюбоваться местным видом,?— прекрасным, как потом выяснилось,?— в первый приезд мне, увы, не довелось. Впрочем, на это и не было времени. Франциско явился быстро, и обстановка в порту изменилась сразу же. Тогда, в его гавани, когда я, не скрывая своего интереса, бросил свой первый и ещё пока изучавший взгляд на юношу, я уже понял, что приехал не зря. Будто заворожённый, почти ни на что не отвлекаясь, я несколько минут украдкой смотрел на него. А он, словно заметив мою заинтересованность, лишь улыбнулся и, подойдя прямиком ко мне, заговорил. Я не понимал его слов. Хоть некоторые мне и были уже знакомы, в те самые минуты мне было совершенно не до них. Я потерял связь со своими чувствами, мне хотелось лишь снова и снова наслаждаться глубиной и теплом его лучистых шоколадно-вишнёвых глаз, коснуться его тёмно-тёмно-каштановых волос, провести пальцами по смуглой коже на щеке к губам и… Я тряхнул головой, отгоняя странное наваждение. Боже, что со мной такое? Словно сдавшись в плен обаяния юного Франциско, я не мог оторвать от него взгляд. С трудом борясь с желанием смотреть прямо, я ещё помнил о приличиях, а вот о своей роли здесь я, казалось, уже начал забывать… И, если бы не переводчик, сделавший всё за меня, столько лет планируемая мною миссия по налаживанию торговых связей рисковала бы окончиться ничем. —?Nuestros corazones se colma de dicha al saludar en nuestra tierra al enviado del emperador ruso San Petesburgo,?— звонкий голос стоявшего напротив меня парня, столь далёкого и столь близкого, попробовал вернуть меня на землю,?— expresa nuestro agradecimiento por estos caros dones y nuestro desep de responder hospitalariamente. —?Наши сердца полны гордости, что мы приветствуем на нашей земле посланника русского императора Санкт-Петербурга и выражаем нашу благодарность за эти богатые дары и наше желание ответить гостеприимством. —?Еле слышно произнёс мой спутник, стоявший позади, но я уже не мог отвечать не только Сан-Франциско, но даже и моему переводчику. Господи, да что мне теперь до политики, до торговли, до всех прочих забот этого мира, когда… когда лишь одна улыбка Франциско едва ли не сводила меня с ума, заставляя забывать обо всём?.. А затем хозяин поселения пригласил меня на торжественный бал, который будет даваться завтра же по случаю его дня рождения?— его городу исполнялось ровно тридцать лет.[2] Вот это да! А я-то, оказывается, весьма вовремя приехал! Несмотря на столь юный возраст, выглядел Франциско ещё моложе, что лишь придавало ему в моих глазах отдельного обжигающе-уютного шарма. Ради Бога, да что со мной?! Я же раньше вроде бы никогда не смотрел так на парней… Но с ним… Находиться рядом с ним было почему-то так сладко, приятно, а ещё легко, светло и даже как-то… спокойно?.. Что же будет завтра, на балу?.. И, хоть Франциско и позаботился о нас, как о самых дорогих и почётных гостях, выделив для меня и моего переводчика даже отдельные комнаты в своём доме, я так и не смог заставить себя нормально поспать в ту ночь. Положение не спасла даже необычайная мягкость моей новой постели, столь непривычная мне после долгих лет жизни в суровых условиях Аляски. А здесь… Здесь было всё совершенно иначе?— даже казалось, что воздух был полностью другим: тягучим, горячим и даже обжигающим. А ещё в темноте комнаты мне то и дело мерещились карие вишни Франциско и его улыбка, словно манящая меня к себе и зовущая куда-то далеко-далеко отсюда… 28 марта 1806 года, поселение Миссии Святого Франциска Ассизского. Бал по случаю праздника, а также торжественный приём нашей делегации был назначен на семь часов вечера, и я с нетерпением ждал этого часа. Там, далеко на родине, я не раз уже бывал на балах, однако то были привычные, даже, можно сказать, свои, ведь проводил их никто иной, как мой брат и император?— Санкт-Петербург. Но здесь… Здесь не только было всё ново,?— и местом, и климатом, и страной,?— но и по-особому волнительно от того, что я смогу пообщаться с Франциско в столь расслабленной обстановке. Вновь и вновь задаваясь вопросом о том, стоило ли начинать обсуждение важных вопросов уже сегодня, я мало-помалу готовился к предстоящему событию, постепенно узнавая о своём новом знакомом всё больше. То, что на балу будут и другие олицетворения Калифорнии, было вне всякого сомнения, и надо было не ударить в грязь лицом, а для этого мне требовалось как можно больше сведений. Будучи моим доверенным лицом, их собирал для меня мой переводчик и уже перед самым балом в общих чертах описал мне всё. Впрочем, помогло мне это мало: именно в ту минуту, как я вошёл в парадный зал дома Франциско?— едва ли не самого роскошного во всём городке, хотя и, по Петербургским меркам, весьма и весьма скромного?— где уже собрался весь местный бомонд,?я сам понял всё. Искомое мною олицетворение находилось в обществе ещё двух, один из которых одной рукой слегка приобнимал Франциско за пояс, а другой чуть касался руки самого хозяина вечера. Я уже знал, что это был Лос-Анджелес, знавший хозяина дома с самого детства. Хоть Анхелио, а именно так по-человечески называли Город Ангелов, и был немногим младше Франциско, внешне он выглядел куда старше своего собеседника. Но помимо него рядом с моей целью находилось и ещё одно олицетворение?— Диего, приходившийся Франциско братом. Все трое мирно беседовали, периодически улыбаясь или смеясь, но улыбка хозяина, чаще всего обращённая к Анхелио, иногда выглядела намного милее и даже нежнее тех, что он посылал брату. У меня защемило в груди. Ощущение было мимолётным, но резким, а потому не почувствовать это я не смог. И да, я уже знал название чувства, спровоцировавшего такую реакцию, но, хоть я и продумал о Франциско почти всю ночь, я всё ещё не мог понять, почему меня тянет к нему так резко, сильно и отчаянно. —??Aquí tienes, Andrés! ?Te invito a unirte a las fiestas y disfrutar esta noche! ?Siéntete como en casa! *—?завидев меня, Франциско заулыбался и, вежливо оставив своих спутников, направился ко мне. А я снова почувствовал, как теряю голову от его улыбки, обращённой теперь уже ко мне лично… Держать себя в руках было очень тяжело, и, чтобы не сорваться на какой-нибудь безрассудный поступок, я снова и снова напоминал себе об оставленной где-то далеко на севере дочери. Я ведь приехал сюда в первую очередь для того, чтобы накормить её и её людей, а не для того, чтобы влюбляться… тем более, в парня… Это было так странно и ново, что я даже не знал, как теперь воспринимать себя. Но, кажется, моё сердце с самого прибытия в поселение Миссии Святого Франциска всё уже для себя решило и давно уже жило отдельной от разума жизнью. —??Que, te gusta aquí? **?—?снова послышался обращённый ко мне тихий и красивый голос. —?Он рад вас видеть,?— всё также тихо произнёс неожиданно возникший за моей спиной переводчик. —?И приглашает присоединиться к празднику и насладиться им. А ещё спрашивает, нравится ли… —?Не надо,?— оборвал его я,?— это я и сам понял. —?И, обращаясь уже к Франциско, с большим трудом, но вроде бы правильно, произнёс: —?Me ha gustado mucho todo. Les agradezco el honor que me dieron en este baile.*** Слегка поклонившись, я слабо улыбнулся. Бесконечно милый Франциско, как же ты не понимаешь, что наслаждаться я буду отнюдь не вечером, а самим тобой?.. Я понял, что ты занят, но позволь мне хотя бы изредка, хотя бы вскользь, или из-под слегка опущенных век наблюдать за тобой на этом празднике жизни. Твоей жизни, расцветавшей южным буйством красок на этой благодатной земле. Blanca agavanza, rosa más bella que rosa en el jardín Trajo el amante a la regia condesa Blanca rama sin fin. Через несколько минут заиграла музыка, и Франциско, обсудив со мной самые обыкновенные и отвлечённые темы, вежливо извинившись, покинул моё общество дабы начать праздник. Свой праздник, на котором он должен был блистать, и справлялся он с этим поистине великолепно. С каждым танцем он менял одну красотку за другой, но ни одна из них ни лицом ни нарядом даже и близко не могла сравниться с его прелестью, такой одновременно нежной и горячей, как солнце, прогревавшее каждый год эти плодородные места. И, мне что, показалось, что именно мне после церемонии открытия он несколько раз улыбнулся почти также, как ранее?— Анхелио?! Или это только лишь моё распалённое всем происходившим воображение сыграло со мной злую шутку?! Blanca agavanza culpable y bella sonriendo a ella donó cayeron las hojas cuan estrellas, y su mantilla cayó… Но, похоже, это было не оно?— иначе бы под конец вечера Город Ангелов не смотрел бы на меня так гневно и осуждающе. А я, поглощённый своими мыслями, заметил только это, а то, что к Анхелио Франциско при мне так больше и не подошёл, полностью пронеслось мимо меня… ?El precio del amor dónde está? Porque la vida será, Solo será, será… Обсуждение деловых вопросов ожидало всех нас завтра, да и даже если бы мы все хотели сделать всё быстро, у нас бы ничего не получилось?— торжественность всей царившей в доме обстановки, а также самого события просто не позволила бы нам этого сделать. А я и не был против, ведь здесь, в поселении монахов-францисканцев я впервые за много лет почувствовал себя счастливым. А ещё я был пьян, и голова моя была занята только одним?— моим смуглым наваждением со светившимися улыбкой глазами цвета спелой вишни и маленькой, но такой прекрасной родинкой под одним из них. 29 марта 1806 года, поселение Миссии Святого Франциска Ассизского. Утро началось рано и встретило меня раскатами головной боли, отдававшимися где-то глубоко внутри. Я был удивлён: вроде бы и пил-то вчера немного, однако всё моё тело говорило мне об обратном. Или же это вовсе не добротное испанское вино так сильно ударило мне в голову, а необычность всей вчерашней обстановки и события? Хотя, кому я вру, себе что ли? Скорее всего, у такого состояния была совершенно другая причина, и она-то как раз уже, наверное, ждала меня в своём кабинете, который вчера столь заботливо показала мне при небольшой экскурсии по дому. Что ж, Андрей, сказка, бытовавшая в этих стенах ещё вчера, кончилась, и теперь придётся заниматься, наконец, насущными делами. Что там было про еду, про Аляску, про запреты торговли?.. Думать об этом не хотелось совершенно, но то, что я снова буду находиться рядом с Франциско, немного успокоило меня. Главное?— хотя бы сегодня не поддаваться его чарам и закончить все дела. А уж завтра… И тут меня словно ножом резануло. Если всё пройдёт хорошо, в чём я, кстати, сомневался мало, то неужели завтра… уже уплывать?.. От этого страшного осознания я даже застыл посреди комнаты. Неужели уже? Нет, нет, не хочу! Только не теперь, когда я, наконец, встретил того, кого, кажется, искал всю жизнь! И пусть чувства к Франциско, уже осознаваемые мной, выглядели для меня же предательством оставшихся где-то далеко в России Пустозерска и Ново-Архангельска на Аляске, я отчаянно, просто сумасшедше, хотел, хотел побыть здесь ещё хотя бы немного, хотя бы неделю! Потому что теперь я уже не смогу забыть эти вишнёвые глаза и эти вьющиеся пушистые волосы, как бы ни захотел. С трудом сосредоточившись и напустив на себя серьёзности даже больше, чем нужно, я всё-таки отправился на переговоры. Как и ожидалось, Франциско не собирался препятствовать торговле: он был готов как принять привезённый нами груз, так и покупать все последующие, а также поставлять на земли Русской Америки еду, причём не только хлеб, но и мясо, фрукты и прочие продукты, считавшиеся на Аляске почти деликатесами. Но не всё было так радужно: он должен был стараться делать это так, чтобы слух о торговле не просочился во двор вице-короля, ведь не далее как месяца два назад из самого Мадрида пришёл запрет на торговлю с Россией. Франциско был согласен нарушить даже его, и я очень хотел верить, что делал он это не только из-за нужды своих земель в предметах быта, но и из личной привязанности ко мне. Я почувствовал себя наивным: ну какая может быть привязанность за неполные пару дней? Это просто смешно! Но, с другой стороны, я ведь чувствовал это, то почему он не может? Ведь намёки были, были?— тогда, на балу, их видел даже Лос-Анджелес! Но стоило ли воспринимать их всерьёз?.. Остаток дня после переговоров я провёл в прекрасном саду, разбитым перед домом Франциско?— построенный хоть и без всяких излишеств, он хоть и был красив и манил своими колоннами и необычной лепниной, всё-таки был для меня нов и даже чужд. А вот в саду нашлось кое-что приятное сердцу и глазу: когда мой взгляд, хаотично блуждая по росшим в нём цветам, упал на шиповник,?— я узнал его даже без цветов,?— я невольно улыбнулся. Кое-что здесь всё-таки напомнило мне о родине. А ещё?— о той песне, что звучала на вчерашнем балу. Я ведь понял её, понял почти что всю. Белый шиповник, дикий шиповник, Краше садовых роз; Белую ветку юный любовник Графской жене принес. Белый шиповник, страсти виновник, Он ей, смеясь, отдал, Листья упали на подоконник, На пол упала шаль… Засыпал я столь же плохо, как и в предыдущую ночь, но теперь уже мучаясь от того, что мне придётся покинуть этот гостеприимный дом и его хозяина, так быстро ставшего мне едва ли не самым дорогим олицетворением в мире. А в голове у меня почему-то слишком навязчивой мыслью то и дело проносилась та самая песня… Для любви не названа цена, Лишь только жизнь одна, Жизнь одна, жизнь одна. Кое-как забывшись, я всё-таки провалился в сон без сновидений. 30 марта 1806 года, поселение Миссии Святого Франциска Ассизского. Предпоследнее утро первого весеннего месяца подарило мне самую прекрасную неожиданность в моей жизни. Привыкнув вставать около шести утра, в этот раз я не смог этого сделать: когда моих волос коснулась чья-то рука, я долго не мог поверить в то, что чувствовал. Без сомнения, Франциско и правда сидел рядом со мной на кровати. —?Por favor prométeme que volverás. Te estaré esperando…****?—?Произнёс он шёпотом, а затем, видимо не заметив, что я проснулся, мягко поднялся и тихо вышел из комнаты. А я ещё долго не мог прийти в себя. Что это значит?! На этот раз это уже невозможно было списать на наваждение, всё было взаправду! То есть, я тоже ему понравился? Но… Но как же… Разве он не состоял в отношениях с Анхелио?.. Что будет, если он узнает… Стоп! Зачем?! Зачем я вообще думаю о, теперь уже, сопернике? Зачем, ведь этот день уже подарил мне самое настоящее чудо. И одновременно?— боль расставания, ведь наш заранее нагруженный едой корабль снялся с якоря в час пополудни, неизбежно унося меня прочь от уже ставших столь дорогими берегов залива Святого Франциска. —?Я вернусь, я обязательно вернусь, Франциско, и мы ещё погуляем по твоему саду вместе. —?Шептал я одними губами вслед удалявшемуся от меня берегу. В тот момент я знал, что приеду к нему ещё много-много-много раз. Уже знал. 1815 год, поселение Миссии Святого Франциска Ассизского. С тех пор я стал навещать город Святого Франциска довольно часто. Весной, летом и осенью я гостил в доме моего Франциско иногда даже дважды за сезон?— если ветер в пути до Ново-Архангельска и обратно был благоприятным. И только зимой, когда почти все порты Русской Америки сковывал лёд, мне приходилось оставаться дома. Не то что бы я не был рад проводить время с дочкой, однако мои душу и сердце тянуло на юг, туда, где меня ждал мой прекрасный Франциско, жемчужина Тихого океана?— как прозвали его город за его расположение, но для меня это выражение стало иметь и другой смысл. И в том, что он меня ждал, я уже давно был уверен. Между тем, моя безумная идея набирала обороты: теперь уже не только суда ходили под моим началом к заветной гавани, но и сам я решился на совершенно отчаянный шаг?— поставить крепость прямо на испанской земле, поближе к любимому. И ещё назвать её Россом?— Русским поселением в глубине чужой страны.[3] Ведь если можно выращивать провизию самим, то почему бы этого не делать? Франциско был только за: он тоже хотел видеть меня как можно чаще, и никакой Анхелио, и даже слухи о скором приезде их с Диего отца, не могли ему помешать. Их с братом отец, сеньор Мануэль Лусия Карвахаль де Монтемайор[4], жил намного юго-восточнее своих детей. Когда-то в шестнадцатом веке он пришёл в земли индейцев совсем юным конкистадором и сделал её своей. В Новом Свете у него и родились два прекрасных сынишки-калифорнийца, которые, всё-таки, в отличие от большей части местного населения, метисами уже не были. Из них двоих Франциско сиял гораздо ярче, чем Диего?— это знали все, это видели все, и, к сожалению, слухов за нашими спинами избежать не удалось. ?Подумать только,?— говорил народ втихаря,?— чтобы ребёнок чистокровного испанца так себя вёл! А где же его манеры? Где воспитание? Где честь, конце концов? Или же что, Монтеррей, такой уважаемый в среде олицетворений сеньор, не смог как следует об этом позаботиться?? Масла в огонь подливал ослеплённый ревностью Анхелио. Бьюсь об заклад?— это он сообщил отцу Франциско и Диего о моих проделках на калифорнийской земле. А, если учесть то, что сеньор Карвахаль, хоть и имеет множественные разногласия с вице-королём Новой Испании, Мехико, всё равно является одним из тех, с чьим мнением относительно политики северной части вице-королевства стоит считаться, то дело и вовсе становилось огнеопасным. К тому же, спустя несколько лет пробных урожаев в Россе стало понятно, что столь небольшое поселение всё же неспособно покрыть потребности даже земель Русско-американской компании. О том, чтобы кормить Дальний Восток и Восточную Сибирь, о которых я ранее писал брату в столицу, теперь даже не могло быть и речи. И, хоть Франциско со своей стороны делал всё, чтобы поддержать жизнь в моей крепости, я почти что видел, как моя затея рушилась у меня на глазах. Подумать только: вложено было столько сил и средств, мне помогали даже алеуты, после смерти Айан’и-х считавшие меня своим олицетворением-вождём… Но дело всё не шло. Тогда, видя сложившуюся ситуацию и теперь уже не зная, как исправить её, я снова и снова задумывался о том, откуда испанцы берут столько зерна и прочих продуктов. Не преминул я спросить и Франциско, и тот, улыбаясь в своей обычной наивно-обворожительной манере ответил, что часть необходимого провианта приходит к ним с территории, лежащей ещё дальше к югу от Калифорнии. И, хоть путь даже до Сан-Диего был долог и труден, пересекал раскалённую пустыню Сонора, испанцы всё равно пытались хоть как-то поддерживать своих. И тут я. А что я? Нужен ли я был кому-нибудь здесь, в самом сердце индейских земель, кроме моего Франциско? Его люди уже давно считали эту землю своей и, хоть они и не проводили чёткой границы, постоянно ссылаясь на уже давно не действующий Тордесильясский договор[5], были настроены ко мне весьма враждебно. Что до меня, то я купил территорию под Росс у местных индейских племён, ведь пока нет линии границы, подтверждённой всеми сторонами конфликта, действовать я мог едва ли не в наглую. И, хоть обо мне давно уже знали и Мехико, и даже там, где-то далеко в Европе, его отец Мадрид, они пытались мирно выжить меня с их земли, а потому до поры до времени были мне не опасны. Вряд ли большая война на краю обеих империй была бы нужна обеим сторонам… А в мире, кстати, происходило много чего интересного. Прокатившаяся по Европе война, инициированная Парижем, разорила Испанию, стоявшую на стороне Франции, и вынудила её ограничить свои колониальные амбиции на побережье Тихого океана. А война бывших союзников друг с другом после?— только усугубила и так неважное положение страны.[6] Это было мне на руку, так как с некоторых пор я стал опасаться чинимых испанцами помех ещё меньше. Но вот семья Франциско пострадала от этого довольно сильно: именно после уменьшения финансирования развивавшихся колоний жизнь в Калифорнии, и так размеренная и скучная, почти замерла. Дошло до того, что, когда на горизонте со стороны океана появлялись корабли, почти весь народ миссии Франциска высыпал на улицы и толпился у причалов, стараясь как можно скорее встретить столь частые ранее галеоны-путешественники и узнать, что привезли корабли для калифорнийцев с далёких и залитых солнцем Филиппин.[7] Как и все думали, они оказались последними. В России, тем временем, отгремела Отечественная война, подтвердив уже в который раз, что Париж в части боевых действий совершенно не похож на Рима, своего отца. Даже если француз и побеждал, каждая его удача оборачивалась впоследствии поражением тем более сильным, чем прежде был триумф. Не сомневаюсь, что брат не хотел гнать его из России?— я ведь тоже слышал те россказни про то, якобы Париж нёс завоёванным странам культуру и прогресс[8], вот только мне, в отличие от Санкт-Петербурга, в них не верилось ни на грамм. И я знал, что нашему отцу, Господину Великому Новгороду, тоже?— а иначе кто бы заставил насквозь профранцуженного Петербурга оказать сопротивление своему кумиру?.. И здесь, о да, здесь, в Америках, тоже было неспокойно. О том, что происходило в Южной я знал довольно поверхностно, но вот то, что творилось буквально под носом у моего Росса, я был осведомлён от Франциско очень и очень точно. А происходило у нас следующее. Почувствовав послевоенную слабость Испании, как метрополии, а также именно Мадрида, как родителя, Мехико решил поднять людей на всенародную войну за независимость. Конечно, сказать, что Испания не была в восторге от этого?— значит, не сказать ничего. Даже я, живя здесь далеко не всю свою жизнь видел, как старались испанцы прорастить в здешней земле семена своей родины. Новый Леон, Новая Галисия, множество названий отдельных городов и поселений, отсылавших исследователей к исходным, европейским, а также взрождённая на индейских костях схожая культура?— всё это как нельзя лучше говорило о важности и ценности Новой Испании для Испании старой. Но да, то, что Матео рано или поздно захотел бы отдельную страну, было очевидно. И это была проблема именно недальновидности его отца?— что ж, теперь ему и расхлёбывать всю эту кашу заваренную сыном. Если, конечно, у него хватит сил и средств удержать такую огромную и важную свою колонию. А я, в свою очередь, послушаюсь, пожалуй, совета моего Франциско и отвечу на это всё так: ?Viva México! Потому что, кто знает, авось с новым отдельным государством договориться о торговле с моими Аляской и крепостью Росс будет намного проще, а? Конец сентября 1815 года, поселение Миссии Святого Франциска Ассизского. Это произошло во второй мой приезд в году. На протяжении долгих месяцев ветер всё-таки мне не симпатизировал, и потому я очень жалел, что, скорее всего, не смогу посетить мою благословенную Калифорнию трижды до наступления зимы. Но зато я точно успею пожить в Россе с недельку и даже погостить дома у моего Франциско. И именно в этот раз, помимо затаившейся где-то глубоко внутри меня печали из-за будущей большой разлуки, судьба-злодейка подсунула мне ещё одну беду: слухи о скором приезде Монтеррея к своим детям всё-таки оказались правдой. Но, конечно, вряд ли кто-то из людей решился бы его назвать так напрямую?— всё-таки чистокровное иберийское происхождение говорило само за себя. Поэтому все пользовались человеческим именем?— так считалось более уважительно по отношению к нему. Франциско сообщил мне эту новость ещё в порту, пока я контролировал разгрузку моей многострадальной ?Юноны?. К ней, кстати, присоединилось и ещё одно судно, ?Авось?, заказанное мною на верфи самого Петербурга и не без потерь экипажа и прочности проведённое через все океаны в этот богом забытый край. Услышав новость, я едва не поперхнулся воздухом, и только нахождение рядом хозяина этого места и желание выглядеть при нём хорошо спасли меня от столь бурной реакции. Это что же, мне придётся иметь дело с настоящим взрослым? До сих пор все встреченные олицетворения этих мест, а именно трое калифорнийцев, были подростками?— в переводе на людской возраст им не было ещё и восемнадцати. И, сказать честно, они были вполне самостоятельны и рациональны в своей собственной жизни и без чьей-либо помощи, поэтому приезд отца Франциско и Диего выглядел даже отчасти странно… А что, если он заявился к детям отнюдь не из-за семейных уз? Не просто так? Что, если его специально послали сюда, чтобы наблюдать за мной? Или… или даже устранить? В таком случае, мне оставалось лишь надеяться, что у него на уме только мирный путь решения проблем. Хотя бы пока. Я терялся в своих ощущениях, и теперь уже не из-за любви. Хоть Франциско и стоял рядом и, как обычно, спрашивал о моих делах, о планах на будущее, он также немного рассказывал и о своём отце, и это повергало меня в пучину отчаяния. Будет ли он защищать меня? Сможет ли? Да и от кого?— от собственного отца?.. Хотя, если Диего его поддержит, то, может, сеньор Карвахаль и подобреет… Но, вообще, я ведь совершенно не имел понятия о его характере! Ну и зачем я тогда заранее накручивал себя? Просто нужно пойти и познакомиться. Пойти и познакомиться. С отцом Франциско, который, скорее всего уже знал обо мне если не всё, то точно больше, чем мне бы хотелось… С другой стороны, а разве у меня был выбор?.. В одном я был уверен точно: его внешность будет обманчива, и расслабляться, зная то, что ему, также, как, впрочем, и мне, на вид было около двадцати двух, совершенно не стоило. Наш разговор с сеньором, со стороны выглядевший приятной беседой двух старых друзей за бокалами вина и у камина, продлился до начала вечера, и к концу нашего неспешного, но весьма важного для двух империй обсуждения я чувствовал себя уже совершенно измотанным. Помимо остроты поднимаемых политических вопросов, которые сеньор Карвахаль, как я и опасался, выражал мне с позиции видения сложившейся ситуации самим Мехико, неприятным сюрпризом стало и то, что мне впервые за долгое время понадобился переводчик. Вообще, я уже не первый год много практиковался в испанском, однако слова и выражения, которыми орудовал отец Франциско, были чужды даже мне. Впрочем, этого следовало ожидать, ведь он был родом из Испании и уж наверняка знал свой родной язык в совершенстве. Не то, что я. А ещё он был весьма красив, и на это было невозможно не обратить внимания. Именно находясь рядом с ним, я и понял, откуда у Франциско весь этот южный шарм. И, хоть он и по характеру, и внешне был намного мягче своего отца, сходство между ними было заметно сразу. А различие было лишь в том, что от дона Мануэля исходила и некая опасность?— главным образом потому, что он в свои двадцать два имел весьма крепкое телосложение. Франциско же был совсем другим?— мягким и нежным, но, кажется, столь же страстным по своему характеру, как и породившее его олицетворение. Принципиально нового я ничего не узнал. Ни Новая Испания, ни будущая, независимая Мексика, не собирались терпеть моего присутствия на их земле. Отец Франциско ясно дал мне понять: либо я ухожу сам, либо Мехико, в конечном итоге, сможет добиться этого различными интригами. Получалось, что, желая убежать от интриг высшего света Российской Империи, я мог оказаться в центре других, почти что незнакомых мне и, несомненно, более коварных и жестоких. Ещё сеньор Карвахаль предупредил меня, что также его беспокоят мои отношения с его младшим, и самым любимым, сыном, Франциско. Стараясь внешне не выдавать своего волнения, я весь превратился в слух. Рано или поздно он должен был сказать мне, нет, нам, свой приговор, и я молился лишь только о том, чтобы он был как можно милосерднее. Но нет: этот знатный сеньор напомнил мне, прежде всего о происхождении его сына, а также о том, что у него, вообще-то, уже есть пара. Нет, конечно, будучи, как и все испанцы, весьма религиозным, дон Мануэль совершенно не одобрял любовные интересы своего сына к олицетворениям своего пола, однако в этом выборе из двух зол предпочёл бы явно меньшую. Да, Анхелио, возможно, был куда более худшей кандидатурой, чем я, однако помимо длинного носа у Города Ангелов было передо мной и большое преимущество: он был местным. Окончательно же меня добило то, что он, как оказалось, был воспитанником самого сеньора Карвахаля и считался его почти что приёмным сыном. Поэтому мой любимый, конечно, не только знал его с самого детства, но и понимал, что от него ожидать, знал все острые углы характера Анхелио, а, самое главное, даже научился их сглаживать. Ну правда, чем не идеальная пара? И тут внезапно появился я, нарушив их привычный ход жизни… Мне даже стало стыдно. И в самом конце, когда я уже не знал, чем ещё можно меня добить, дон Мануэль вдруг атаковал меня в последний раз: на протяжении всего моего настоящего приезда я смогу оставаться и здесь, в гостях у Франциско, и даже посещать свой Росс, но сам хозяин этих мест не будет выходить из своей части особняка. Это было обычное наказание, столь часто распространённое как средство воспитания родителями детей по всему миру, но почему, почему именно сейчас, именно теперь мне стало так больно, что захотелось даже выть?! Проклятые границы, проклятая политика, почему, почему всё всегда идёт против меня?! Поблагодарив собеседника за разговор как можно более вежливо, я покинул гостиную в расстроенных чувствах и, решив никуда не выходить остаток ближайшего вечера, направился в отведённую мне комнату?— ту самую, в которой я ночевал впервые уже более девяти лет тому назад. И не мог заснуть, сгорая от любви, устроившей грандиозный по своей зрелищности и боли пожар в моей душе. Но, как только я подошёл к письменному столу, стоявшему недалеко от моей постели, я обнаружил на нём кое-что, чего сам я принести в комнату точно не мог. Осторожно,?— так, чтобы не уколоться,?— я взял в руку стебель, на котором сгрудилось несколько крупных цветков ослепительно-белоснежного шиповника, обрамлённых тёмно-зелёным узором листьев. Невольно залюбовавшись их прелестью и вдохнув дурманивший аромат, я немного забылся?— после такого тяжёлого разговора этот приятный сюрприз был как нельзя кстати. Желая вернуть цветок обратно, я уже потянулся было к столу, как вдруг заметил ещё и записку, не понятно, откуда взявшуюся на нём. Должно быть, раньше её и закрывала веточка, ну, или я просто не обратил на неё внимания?— мало ли у меня бумаг?.. Но теперь она меня заинтересовала. Раскрыв её, я прочёл следующие строки, написанные, конечно же, по-испански, ровным и красивым почерком: ?Entra doce minutos al lado de la casa donde crecen los agavanza. Sé que los recuerdas, solías caminar muy cerca de ellos. Hay un pasaje en mi parte de la mansión, y podemos pasar la tarde juntos. Te estaré esperando.?***** И внизу стояла подпись, украшенная завитушками: ?Tu S.F.? Постояв пару секунд словно в забытьи, я, не желая тратить время в пустую, бросился к указанному месту. И действительно?— в кустах шиповника была спрятана калитка, из которой можно было пройти в укромную часть сада, а из неё?— в комнаты Франциско. Я даже не думал, что когда-нибудь смогу оказаться в таком личном для него месте, но… Но, ради Бога, отступить теперь, когда это был, возможно, последний раз, когда мы смогли бы побыть вместе, я просто не имел никакого права. Более того, я даже и не хотел. И, когда кусты шиповника, неприятно цепляясь за мою одежду и кожу, но благоухая совершенно немыслимой красоты ароматом, сомкнулись за моей спиной, скрывая собой калитку, я уверенно шагнул вперёд, по вымощенной дворовым камнем едва заметной дорожке, убегавшей к слегка приоткрытым дверям личных комнат Франциско. —?Miserere mei Deus, secundum magnam misericordiam Tuam. Et secundum multitudinem miserationum Tuarum, dele iniquitatem meam. Amplius lava me ab iniquitate mea, et a peccato meo munda me. Quoniam iniquitatem meam ego cognosco, et peccatum meum contra me est semper. —?Он был у себя, он истово молился, и латынь из его уст звучала мистическим, потусторонним заклятьем… Особенно такой казалась та часть молитвы, в которой он обращался к Богородице: —?O Mater pietatis et misericordiae, beatissima Virgo Maria, ego miser et indignus peccator ad te confugio toto corde et affectu, et precor pietatem tuam, ut, sicut dulcissimo Filio tuo in Cruco pendenti astitisti, ita et mihi, misero peccatori, et sacerdotibus omnibus, hic et in tota Ecclésia hodie offerentibus, clementer assistere dignéris, ut, tua gratia adiuti, dignam et acceptabilem hostiam in conspectu summae et individua Trinitatis offerre valéamus. Amen… Кажется, он ждал меня уже давно. Я смутился и не знал, что сказать, ведь не я же был виноват в том, что беседа с его отцом несколько… затянулась. Хотя, нет?— всё-таки я. И уже тем, что когда-то появился в этих местах. Я не выдержал. Закат, пробивавшийся в широкие и высокие окна, окрашивал комнату в бордово-красные оттенки, а шиповник, напротив,?— блестел белым цветом там, за окном, совсем рядом, и через приоткрытые дверь и окна его сводивший с ума запах проникал даже к нам. Всё это в сумме своей делало обстановку совершенно волшебной. Мне стало жарко, но приближавшаяся ночь уже намекала на прохладу. Значит, это ощущение появилось вовсе не от погоды?.. А, например, от того, что слишком нежные для парня губы Франциско так внезапно накрыли мои, а его руки, обняв меня, притянули меня ближе. Мне оставалось только утонуть в ощущениях и в нашей взаимной, как я давно уже был уверен, любви… —?Позвольте вас спросить, вы ангел Сан-Францисский? —?Нехотя разорвав поцелуй, прошептал я Франциско в самые губы. По-русски. И он, кажется, меня понял! Не иначе как тоже немного подтягивал русский ради меня… —?Позволишь мне посметь?.. —?Произнёс я следом и не дожидаясь ответа, поцеловал его уже сам. —?А правда ли, что в благословенной России ледяные просторы обжигают своим холодом? —?Мило улыбаясь и поджимая слегка покусанные мною губы, спросил меня всё также по-испански Франциско, когда мы уже сидели на одном из низких подоконников его дома. Тот самый шиповник, чистый и нежный, как и сам его хозяин, надёжно укрывал нас от лишних глаз. А растущие где-то далеко у самого моря редкие пальмы слабо кивали своими массивными головами, будто бы одобряя наш такой необычный союз. Я кивнул, не зная, что ответить. Не рассказывать же ему, где на самом деле расположена моя земля?.. Или, зная его любознательность… —?Знаешь,?— я уже довольно сносно говорил на его языке, да и ошибок наедине с Франциско можно было не бояться,?— я могу тебе показать, где моя родина… Если ты, конечно, хотел бы это узнать. Я медлил, ожидая реакции любимого. Держа его в объятиях, я вдруг подумал о моей Пустозерск, о Ново-Архангельске… И мне стало немного горько. Я не мог сказать, что не любил их, но то, что я чувствовал к обеим, было совершенно несравнимо с тем, какие эмоции пробуждал во мне Франциско… —?Конечно хочу! —?Оживился вдруг паренёк и, заёрзав в моих объятиях, устроился поудобнее. —?У тебя есть карта? —?А то. —?Мои губы растянулись в нежной и будто бы слегка снисходительной улыбке. —?Я же моряк, помнишь? —?Указав пальцем на нашивки на мундире, я, расстегнув пальцами несколько пуговиц, скользнул ими во внутренний карман. А следом в моей руке оказался сложенный вдвое кусочек бумаги. Развернув его, я сначала показал на место, в котором в данный момент находились мы, а потом двинул указательный палец по морю в сторону России. —?Можно проплыть так… —?Показал я путь к Дальнему Востоку. —?Тогда оставшуюся часть до нашей столицы, Санкт-Петербурга, придётся ехать по суше. А ты и сам видишь, какие тут большие расстояния… —?Кстати, я слышал, император?— твой брат? —?Да, это правда. Но,?— я запнулся,?— у нас не самые лучшие отношения, далеко не такие, как у тебя с Диего… Заглядевшись на столь манившую меня родинку под его левым глазом, я упустил момент, когда Франциско взял карту из моих рук и принялся внимательно её рассматривать. —?А ещё можно добираться по воде,?— я снова коснулся пальцем бумаги и прочертил им нужный маршрут к Европе, огибая Африку,?— но это займёт гораздо больше времени. —?Я родился вот здесь, на самом севере России. Вот и Архангельск,?— мой палец уткнулся в родные буквы,?— как ты уже давно знаешь, мой главный город. —?Твоя земля… Как грустно, что она находится в почти полностью противоположной мне части света… —?Франциско затих на пару секунд, но потом снова повеселел. —?Ладно, не будем об этом, ведь, пока ты здесь, всё хорошо! —?Но твой отец… —?Начал было я столь волновавшую меня тему. —?Не волнуйся о нём, он такой всегда: вот увидишь, он отойдёт и снимет запрет. А матушка всегда желала нам с Диего только добра, она не будет против. —?Даже если дело настолько серьёзное, как у нас? —?Да, я очень надеюсь, что они нас поймут. —?Франциско расцвёл в ослепительной улыбке, и я невольно улыбнулся и сам. И почему он говорил об этом с такой лёгкостью? Эх, сразу видно?— любимчик родителей. —?Послушай, так у тебя дома и правда очень холодно? —?Так и есть. —?Стушевался я и вдруг вспомнил, насколько давно не был дома. —?Только не говори, что ты, как русский медведь, впадаешь на зиму в спячку! —?Засмеялся Франциско, и в уголках его губ появились очаровательные ямочки. —?Да? Чтобы греться и не тратить силы в голодное время! —?Ага. —?Снова улыбнулся я в ответ. —?А, так как медведи?— известные хищники, то сейчас я тебя съем! —?Зачем? —?Наигранно удивился Сан-Франциско и засмеялся. —?Чтобы не был таким милым и не сводил меня с ума.Ангел, стань человеком,Подними меня, ангел, с колен.Тебе трепет сердечный неведом,Поцелуй меня в губы скорей,Твоим полуопущенным векамЯ открою запретнейший свет,Глупый ангел семнадцатилетний,Иностранец испуганных лет! И я вновь поцеловал моего Франциско, не желая отпускать его от себя ни на секунду. И многочисленные преграды вдруг показались мне не более, чем сорными песчинками под ногами нас двоих, шедших в счастливое будущее вместе. Но пока что впереди у нас была прекрасная в своих уюте и уединении ночь, до краёв полная наслаждения, которое мы собирались испить до последней капли. Вот бы оно длилось вечно!От меня ты узнаешь земные?—божество, и тоску, и юдоль,Я тебе расскажу о России,Я тебя посвящаю в любовь!Сноски: [1]?— Бригантину ?Юнона?, полную продовольствия, Н.П. Резанов, чьи действия в этой части фанфика в Гардарике передаются Архангельску, купил у американского купца Джона Вульфа. [2]?— По сюжету оперы ?Юнона и Авось? русская миссия Н.П. Резанова прибывает в Сан-Франциско аккурат к балу по случаю дня рождения дочери коменданта сан-францисской крепости Хосе Дарио Аргуэльо, Марии Консепсьон Аргуэльо?— или просто: Кончиты. [3]?— Крепость Росс была воздвигнута на побережье Северной Калифорнии в 80 км от Сан-Франциско в 1812 году. Она должна была решить проблему поставки еды на Аляску, но сделать этого не смогла. [4]?— Отцом Сан-Франциско и Сан-Диего, как олицетворений, является Монтеррей, представляющий мексиканский штат Нуэво-Леон. Его главный город ныне является одним из самых влиятельных городов в стране, а также её финансовой столицей. [5]?— Тордесильясский договор?— соглашение между Испанией и Португалией о разделе сфер влияния в мире, заключённое в 1494 году. По нему почти вся территория обеих Америк была отдана Испании для колонизации. Был одобрен самим римским папой Юлием II в 1506 году. [6]?— В начале XIX века Испания была втянута Наполеоном в войну на стороне Франции и оккупирована его войсками, а с 1808 по 1813 год в стране длилась испано-французская война, вызванная недовольством испанцами своим положением. [7]?— Филиппины входили в испанскую колониальную империю в течение 1521–1898 годов. [8]?— Во время похода Наполеона в Россию в среде крестьян им активно распространялись слухи об отмене крепостничества в случае его победы над Российской империей. Все стихотворные вставки, использованные в этой части фанфика, взяты непосредственно из текстов песен самой рок-оперы ?Юнона и Авось? (с небольшими изменениями).