I. Освоение нового мира (1/1)

Без европейского Севера у России не было бы ниСибири, ни Дальнего Востока, ни Арктики, посколькукупцы из Архангельска, Тотьмы и Великого Устюгашли навстречу солнцу до самой Калифорнии.—?из статьи с сайта Поморского центрапубличной политики ?Побег с Русского Севера?. ?Интересы империи направлены на сложную обстановку в Европе. Однако, обратив взоры на доблести и сердечные раны ваши, а также скорбя об Аляскинских поданных своих, Государь избирает вас на подвиг, пользу Отечеству обещающий. По исполнению дипломатического поручения вверяется Вам образование и участь жителей русской Америки. Повелеваю отплыть Вам 27 мая 1768 года, ввиду напряженной международной обстановки, под военно-морским Андреевским флагом империи.? Роковые для меня строчки приказа, полученного в столице снова и снова вставали в моих мыслях, настолько много раз я уже прочитал их ранее. Я сделал всё так, как хотел брат. Наша экспедиция, как и было нужно, вышла из Охотка в самом конце весны 1768 года. Взяв курс на новые земли, к огромному полуострову, лежавшему за Беринговым проливом, мы повернули на самый его юг. Именно в этом месте далеко в океан серпом отходит от суши цепочка, или, лучше сказать, коса островов, представлявших в то время для нас наибольший интерес. Земли эти были открыты Россией уже давно, в то самое время, когда она ещё звалась царством, а правил ей уже весьма уставший от своих обязанностей Москва. В то время русские первопроходцы уже проникли далеко за Урал: с боем подчинив себе Сибирское ханство, путешественники и торговцы, манимые пушниной и необычайным простором открывшейся перед их взглядом земли, хлынули в восточную часть материка, исследуя каждый её уголок. Около ста лет назад, в середине семнадцатого века, русские добрались и до того полуострова, что сейчас мы называем Камчаткой. Примерно в это же время была исследована и береговая линия Чукотки. После того, как результаты всех экспедиций были нанесены на карту, стало ясно, что материк, который мы все знаем под именем Азии, нашёл здесь свою оконечность. Но одновременно с этим открытием, перевернувшим наше представление о своей земле, мы узнали и ещё кое-что. А точнее — увидели. Там, в туманной и холодной дали моря, если всматриваться в неё с самого крайнего чукотского мыса, у самого горизонта чернела едва уловимая глазу узкая полоска земли. Значит там, восточнее материка, в нескольких днях пути от него, была и ещё земля. Но какая? Были ли это всего лишь острова, или же начало чего-то большого и доселе нам неизвестного? Страх перед новым уже не мог испугать народ, прошедший через всю Сибирь. И интерес, взявший верх над путешественниками, двинул их дальше. Несмотря на то, что далеко не все люди смогли добраться до новой суши, а множество кочей[1] было утрачено в пути, поселение на неизведанной территории всё же появилось.[2] С точки зрения людей всё всегда выглядит просто: стоит лишь приехать на землю, заселить её, и можно спокойно жить на ней множество поколений, пока какое-нибудь стихийное бедствие или война не положат этому конец. Но часто даже после сильнейших бед, обрушившихся на поселение, оно, если, конечно, кому-то ещё нужно, восстанавливается на этом же месте или рядом. Вот только с нами, олицетворениями, всё иначе. Дело в том, что для завершения колонизации какой-либо местности нам нужно сделать новое олицетворение. А там уже как угодно: от двух пришлых или же от брака с местным. Хотя, чего это я идеализирую? Браки?— это в лучшем случае, но великая любовь к побеждённым у завоевателей случается крайне редко, а потому, если они и заключаются, то почти всегда по расчёту, либо… Либо же новое олицетворение, дитя двух разных культур, появляется и вовсе от насилия. При этом ладно ещё, если олицетворение-завоеватель имеет характер, способный совершить и принять подобное, а если же нет?.. Но правителей почти никогда не интересуют проблемы подданных, лишь бы включали новые земли в состав страны, а уж как там появятся новые олицетворения?— вопрос десятый, если не более далёкий. Поэтому наше размножение частенько подчиняется нашим государствам, а сами мы в отношениях между собой?— скорее политические инструменты, которыми можно добиться многого в этом мире. Из-за этого я частенько завидую людям, ведь они в своём выборе партнёров и судьбы куда свободнее нас. Правда, стоит признать, что тоже далеко не все. Именно поэтому, когда русские люди оказались на территориях, ранее не принадлежавших им, встал вопрос о создании олицетворения, которое бы сочетало в себе как местную, так и пришлую, нашу, культуры. При том, учитывая то, что осваиваемая земля отделена от нашей значительным водным расстоянием, лучшим решением выглядел выбор олицетворения-отца из числа тех из нас, кто имел непосредственное отношение к воде, а в идеале, конечно, и вовсе моряком. И, конечно, он должен быть уже полноценным. Также, необходимо было и прочно закрепить новую территорию за нашей страной, теперь уже Российской Империей, а потому выбор колонизатора происходил из числа наиболее приближённых к императору Санкт-Петербургу. Подходящих кандидатур было всего две: мой брат Кола, живущий чуть севернее меня, и я сам, Архангельск, или, если называть меня человеческим именем, то Андрей. То, что я некоторое время назад бросил плавание всех, видимо, волновало мало. И, когда однажды ко мне пришёл официальный приказ явиться в столицу на аудиенцию к брату, я понял всё. То, что я и был выбран колонизатором, открывало для меня множество новых перспектив, но одновременно и рушило мой уже сложившийся мир, к которому я так привык, и больше всего мне было обидно за мою только-только начинавшуюся складываться семью. Нет, я не о правящем роде, ведущим своё происхождение от Господина Великого Новгорода, к которому я относился по праву крови. Мои отношения с ним несколько ухудшились после того, как сам Санкт-Петербург, мой самый младший брат, своим появлением способствовал упадку в развитии моей территории. Прежде всего меня волновали мои собственные отношения и мою, в общем-то и так не особо счастливую, но, всё же, любовь. ?Надеюсь, ты не откажешь мне в просьбе сделать на новых землях всё так, как будет наиболее выгодно Отечеству. Ведь для исполнения столь важной задачи был выбран ты, а не Кола, не просто так,?— объяснял мне после вручения текста приказа Санкт-Петербург,?— а по нескольким причинам. Я принял во внимание твой возраст и полноценность, уже сложившееся в отдельную группу русских население, но главным образом на моё решение повлияло наличие у тебя опыта колонизации, пусть и не полностью такого, какой требуется для этого дела. Насколько мне будет известно, твои соседи, инородцы северной части нашей державы, очень похожи на тех, с кем тебе предстоит столкнуться в Америке. Именно поэтому я совершенно уверен в том, что у тебя всё получится лучше, чем у него. —?Санкт-Петербург слабо улыбнулся, не оставив мне никаких шансов. —?А ещё ты офицер, дворянин и, конечно, мой брат?— чем не идеальный набор для того, чтобы подчинить местное население???— так говорил император в ту нашу с ним встречу в одной из его загородных резиденций. Несмотря на то, что его слова звучали мягко и выглядели более рекомендацией к действиям, чем приказом, я знал, что увильнуть от его исполнения у меня не получится. На меня надеялся Санкт-Петербург, на меня надеялась вся Империя. Собирался в экспедицию я с тяжёлым сердцем, а вина перед моей любимой и страх за успех всего дела только сильнее подтачивали меня изнутри. Но, вместе с этими тревожными чувствами внутри меня бушевали и новые: страсть к путешествию, радость перед приближением чего-то нового и планы по развитию наших будущих земель, планы, планы?— о да, как же их было много! В конце лета 1768 года мои корабли, уже около недели двигавшиеся вдоль островной россыпи, отыскали, наконец, довольно удобную для стоянки природную гавань. Бросив в ней якорь, мы поспешили сойти на берег, чтобы оценить возможность закладки города уже на месте. Именно мне, как капитану флагмана и доверенному лицу самого императора, предстояло решить, стоит ли строить здесь или нужно идти дальше. С одной стороны, это место было весьма удобным не только для жизни, но и доставки грузов с основной территории России: если не заплутаешь между множеством островов, что мы прошли до этого, то быстро найдёшь выход к нужному. С другой же, было то, что мешало мне оставаться здесь: нами были найдены развалины русских домов, остатки оружия и костей. Они подталкивали меня к мысли о том, что это место и было тем самым поселением, покинутым нами в результате восстания аборигенов лет пять назад. Кажется, это о нём меня ещё в столице предупреждал брат. К тому же, можно было бы пройти в неизвестность немного дальше?— вдруг там нашлась бы ещё более хорошая бухта?.. Но я решил остаться. Не знаю, покорил ли меня суровый пейзаж со множеством открытых пространств, или же какой-то особый уют этого места, но уже на следующий день я был уверен, что, высадившись здесь, сделал всё правильно. А ещё через неделю напряжённой работы по восстановлению разрушенных зданий и постройке нового городка и порта мои люди заметили множество выплывавших из-за гористой скалы недалеко от нашей базы небольших лодок, укрытых шкурами. Это были местные жители. Как я узнал позже, они наблюдали за нами с самого первого дня нашего прибытия на остров, и теперь прислали войска для того, чтобы расправиться с нами также, как и с теми, кто пытался закрепиться здесь раньше. Но приказ брата, а также ограниченность ресурсов для строительства делали своё дело?— нужно было оставаться здесь любой ценой. И я решил попробовать с ними договориться. На протяжении всех первых переговоров я чувствовал себя так, будто хожу по лезвию. Хотя, нет?— металлического оружия тут не знали, а вместо этого у многих из тех, кто находился в причаливших к нам лодках, за спинами были луки, а у пояса?— костяные и каменные ножи с деревянными рукоятками. К счастью, вооружённого конфликта удалось избежать. Более того, удалось даже наладить торговые связи с местными людьми. Они, кстати, назвали себя ?каэлянгин?, и, как я вскоре понял, являлись дальними родственниками тех ?унанган?, о которых я слышал ещё в Охотске. Оказалось, что один из людей, взятых там мной в путешествие, с трудом, но всё-таки хоть как-то понимал их язык. Да и в целом этот народ уже был немного известен там, на восточном побережье Азии: главным образом потому, что коренное население Камчатки имело с ними родственные связи, хоть и очень-очень далёкие. Русские же уже звали их алеутами, и потому даже острова, на которых я и решил основать колонию, уже были названы нами Алеутскими. Во второй раз на переговоры пожаловали уже не только люди: они привезли с собой старого и седого старика, называемого ими, скорее всего, по имени?— Чугу-х[3]. То, что он и был местным олицетворением, мне можно было и не говорить?— в здешних условиях только избранные могут дожить до седин, а уж до такого почтенного возраста, как он,?— и вовсе только такие, как мы. А вот его люди, кажется, если и подозревали, что он не человек, то ничего не высказывали, пряча все свои сомнения в своей религии и словах о шаманах и богах. К моему удивлению, старик был ещё в здравом уме, и, более того, он давно догадался о целях прихода чужаков в свои земли. Быть может, он и сам уже откуда-то знал, что будет с его народом в будущем, но лично я предпочёл об этом совсем не задумываться. Моей задачей было привезти на эту территорию свет Отечества: не только русских людей и культуру, но ещё и православие. И небольшая деревянная часовня на одном из холмов неподалёку, сооружённая сразу после высадки здесь, говорила о моих намерениях гораздо красноречивее всяческих слов. От неожиданного гостя я узнал, что мои предшественники были убиты потому, что попытались подчинить местных жителей силой. Я мог их понять, ведь в таких условиях причины такого поведения могли быть совершенно любыми: от честолюбивого желания показать аборигенам силу нашего оружия до банальной нехватки еды или других нужных поселению вещей. Но я?— не такой, и действовать силой, по крайней мере здесь, не собирался. Заверив в этом старейшину-олицетворение алеутов, я кажется, заслужил этим частичку его доверия к себе, но расслабляться было всё равно рано. Как я узнал дальше, у старика была дочь, Айан’и-х[4], такое же олицетворение как и он сам, и ей он планировал передать и землю, и народ после своей смерти. Эти его слова меня сразу же выбили из колеи. Я сразу понял, что она и будет тем шансом, ради которого я и послан сюда Санкт-Петербургом. Именно она может стать матерью смешанного русско-алеутского олицетворения, которое в будущем будет представлять эту местность и закрепит её за российской короной, но… Но вся моя сущность подсознательно противилась этому. Ведь и правда: воевать и уничтожать солдат противника, людей?— дело одно, дело, даже, может быть, благое для страны и родины, хотя и, конечно, безбожное, но совсем другое?— поломать жизнь мирному жителю, олицетворению, да и просто слабой девушке. По опыту, накопленному олицетворениями за века, мы знали, что, как правило, олицетворение-ребёнок после рождения начинает ?убивать? свою мать, постепенно растворяя её коренной народ в тех, кто смешался с прибывшим в её земли народом отца. И, когда не остаётся совсем никого, кто относится именно к материнскому народу, а также сознаёт себя им, а не относит к более сильным пришельцам и их потомкам, то олицетворение-мать обычно погибает. Отец рассказывал нам, что так было не только с моей матерью, но и почти со всеми моими мачехами тоже: не всем из них удалось родить двоих детей, почти всегда они ослабевали уже после первого. Чаще всего смерть происходит при родах?— так природа сразу принимает смену олицетворения на какой-либо территории, но бывает и так, что мать живёт ещё некоторое время. И только некоторые женщины даже через века, даже после нескольких родов остаются в живых. Почему одной суждено умереть, а другой нет, мы, если не считать привязанность людей к олицетворению, не знаем. И потому чужаки всегда особо опасны для женщин-олицетворений той или иной местности. Скорее всего, они воплощают в себе образ матери-земли, и, как её изменяют вновь прибывшие чужеродные люди, так и старое олицетворение должно освободить дорогу молодому… Даже если и сама мать ещё могла бы жить годы и века, но… Негде?.. Как и остальные, я не очень понимаю всю глубину механизма смены поколений у олицетворений. И гнетущие мысли, которые полезли мне в голову после нашей второй встречи с алеутами, сказывались на моём внутреннем самочувствии всё хуже, и даже множество планов по принятию этого уголка мира в лоно цивилизации и облагораживанию его уже не радовали меня, как прежде. Смогу ли я довести приказ брата до конца и включить новые земли в состав империи на родственном уровне, я не знал. В чём-то я был рад такому развитию событий, но разум, понимая всю ситуацию, вновь и вновь скидывал меня в океан вины и ненужных мыслей. Иногда мне казалось, что я уже никогда не отмоюсь от всего того, во что меня втянула политика нашей страны. И то, что творилось у меня в голове, напоминало скорее яростную бурю, шторм, борьбу с самим собой, чем штиль и безмятежный океан, который убегал к горизонту прямо за окном моего скромного дома в Уналашке[5]. Именно так назвал это место тот старик, и именно так я и решил назвать новый город, основанный мною здесь. А из окна на другой стороне комнаты сквозь туман и облака виднелась вершина вулкана Макушин, овеянного множеством алеутских легенд, и я искренне надеялся, что моему, небольшому ещё пока поселению, не придётся когда-либо видеть его извержения. Спустя полгода с моего прибытия я познакомился с Айан’и-х. Её отец, Чугу-х уже был довольно слаб для того, чтобы передвигаться, пусть даже и с помощью людей и на носилках, и потому поручил заниматься переговорами с чужаками своей дочери. Это была довольно низенькая, тоненькая и смуглая, как и все алеутские женщины, девушка. Волосы её отливали цветом воронова крыла, а раскосые глаза, едва ли не скрываясь между верхним и нижним веками, мерцали между них чёрным и будто колдовским огнём. Одета она была в парку из каланьих шкурок, и эта традиционная одежда почему-то особенно мило смотрелась на ней. На шее она всегда носила амулет?— как я узнал позже, подаренный ей отцом сравнительно недавно, в день её полноценности. И, чем больше я с ней общался, тем сильнее напоминала она мне ту, кого я оставил в далёкой России, за многие тысячи вёрст отсюда. Видеть похожую на Пустозерск[6] девушку рядом было одновременно и радостно, и грустно, ведь это была всё-таки совсем не она. А я, более того, должен буду, хоть и ради выгоды для всей страны, получается, даже изменить ей… Справедливости ради стоит сказать, что Айан’и-х оказалась довольно милой и понимающей девушкой. Она уже давно умела как вести хозяйство, так и защитить себя, и в целом в глазах своего народа выглядела достойной заменой своего отца на месте старейшины. А ещё она, как и её отец, прекрасно понимала то, что мне от неё будет нужно. Вот только я постоянно откладывал исполнение своей личной миссии на этой земле и, будто желая узнать её получше, долго пытался видеть в ней только друга. И, когда я начал хотя бы сносно понимать простые предложения из её языка, она, наконец, объяснила то, почему её народ не разрушил моё поселение также, как и предыдущее. Оказалось, что Чугу-х уже давно увидел то, что его земля перестанет принадлежать ему. Увидел он и то, что приплывут на неё чужаки на больших-больших лодках, среди которых будет тот самый, достойный, равный ему самому, тот, с кем и придётся связать свою судьбу ей, Айан’и-х. Узнав это, её отец крепко задумался. Он не хотел отдавать свою единственную дочь в новый, неизвестный ему доселе мир, с помощью Айан’и-х он планировал заключить союз с одним из соседских племён с большой земли?— так он назвал тот огромный полуостров, чей берег и до сих пор теряется где-то в далёких северных льдах. Но он знал, что ни одна картина будущего в его сознание никогда не приходила просто так: если боги показали ему такой исход, значит они хотели, чтобы всё так и произошло. И после нашего разговора Чугу-х понял, что тем достойным из его видения и был я, Архангельск?— тот, на кого и будет похож его внук в будущем. А ещё я был первым русским олицетворением, посетившим его землю и, к его удивлению, вполне похожим на того, кого он увидел в своём сне. И, придя к выводу, что моя связь с его дочерью?— единственная возможность хоть как-то сохранить его кровь, и, возможно, народ, в будущем, он и ставил её во главе посольств, приплывавших на Уналашку примерно раз в неделю. Но даже то, что всё складывалось как нельзя лучше, не могло унять мои переживания. Коря себя за то, чего ещё не совершил, я никак не мог отбросить лишние мысли и действовать на холодную голову. Хотя со временем я и начал замечать, что, похоже, нравлюсь Айан’и-х, внутренний барьер нравственности всё ещё продолжал мешать мне. Но я не устоял. Алкоголь и инициатива Айан’и-х сделали своё дело и однажды утром, проснувшись в своей скромной постели не один, я понял, что, если ещё вчера всё можно было отменить, то теперь?— уже точно нет. Я исполнил приказ брата и, хоть мне и стало как-то легче, чем в предыдущие дни и даже, я бы сказал, как-то по-приятному пусто в душе, я всё ещё не мог простить себя за совершённое. Бросив взгляд на всё ещё спящую рядом и почему-то улыбавшуюся во сне Айан’и-х, я глубоко вздохнул. Понимала ли она, что, если всё получилось, вскоре она может быть уже не нужна нашей природе? То, что теперь она может умереть очень легко?— всего лишь в том случае, если не останется никого, кто называл бы себя алеутом?.. Ответов я не знал, но надеялся, что она и сама до конца понимала, на что шла. Девочка родилась ровно 1 августа 1772 года. Она была слабенькой, и выходить её получилось с большим трудом. Новорождённую креолку нарекли Юноной[7]?— на древнеримский манер. Вспоминая, как любил мой брат-император всё европейское, я надеялся, что он оценит мой выбор имени для его новой подданной. А я же, видя свою малышку каждый день, всё-таки радовался, ведь я наконец-то стал отцом, пусть даже и при таких неоднозначных обстоятельствах?— без любви к её матери, но с глубоким уважением к ней. А вот Айан’и-х, которую я уже давно ласково называл Аней, кажется, полюбила меня ещё сильнее. И в тот же день, когда Алёна, как я на родной манер звал дочь, сказала своё первое слово?— на русском, кстати говоря, языке?— её дед, старый Чугу-х, живший уже, наверное, не одну сотню, а, может быть, и тысячу, лет, испустил дух. Весть об этом долетела до нас с очередным посольством от алеутов. Аня была безутешна, но вот чего-чего, а оставаться с ней и разделить её боль мне было теперь уже нельзя?— поскольку первая часть приказа была выполнена, меня ждало побережье ещё не так давно чужой Аляски, и мне надлежало вскоре отбыть к нему на моём флагмане для исследования. И, возможно, закладки новых поселений, с которыми мне теперь уже могли помочь алеуты, ведь после смерти отца их главой стала моя Айан’и-х. Наиболее удобное место для нового города и порта я нашёл за два года до конца века. В одном из моих очередных путешествий я, на удачу пройдя на юг вдоль берега Аляски больше, чем планировал до этого, наткнулся на гавань, гораздо более уютную и удобную для судов, чем та, что была у нас в Уналашке. Помимо суровой, но чарующей красоты самого места, она оказалась ещё и защищена с моря цепью гор так, что по незнанию можно было бы даже и проскочить мимо. А ещё здесь водился калан, или же морская выдра, мех которого так любили в той, далёкой, материковой России. Вот только там его истребили уже почти полностью, и потому найти этих зверьков здесь для меня стало редкой удачей. Отметив её на своей карте, я отбыл обратно с твёрдой уверенностью в том, что вскоре вернусь сюда уже со всеми доступными мне судами и, по возможности, всем необходимым для постройки здесь нового, более совершенного и вместительного, поселения. И уже в следующем же году в этом доколе ещё необжитом месте застучали русские топоры. Среди первых строителей будущей Михайловской крепости и Ново-Архангельска, как назвал я этот город позже, были также и такие же, как и моя дочь, креолы?— потомки от смешанных браков русских с алеутами и другими местными жителями. Я каждый день с тревогой думал о том, что обратный отсчёт до смерти Айан’и-х, возможно, был уже запущен и одному только Богу было известно, сколько ещё ей оставалось прожить. А мне, за всё это время всё-таки очень сильно привязавшемуся к ней, оставалось только молиться, чтобы она всё же не была в числе тех матерей-олицетворений, которые умирают именно после рождения ребёнка. Потому что, если это произойдёт, я, невольная причина её смерти, себя никогда не прощу. Боже! Как бы я хотел быть на месте Санкт-Петербурга и думать обо всём происходившем с такой же отстранённостью, как он… Ему-то хорошо, он в столице, решает все дела через свои бумажки и нужные ниточки связей и уж точно не знаком со всеми проблемами, которые испытывают его подданные, люди и олицетворения, на местах. Куда уж ему, Его Императорскому Величеству! И, словно стараясь отвлечься от гнёта мыслей, я то и дело зарывался с головой в управление подвластными мне колониями, работая над воплощением в жизни всего того, что нужно было сделать для их если не достойного, то уж точно стабильного существования. Среди прочего, я раз за разом выходил в море, помогая перевозить нужные для нового города вещи из Уналашки в Ново-Архангельск. И, хоть в мои обязанности не входило стоять у штурвала, когда мои руки касались его, я, кажется, забывал обо всём, вновь отдаваясь на волю ветра и волн, встречавших меня каждый раз, как в первый. Океан всегда был моей отдушиной. С момента моего прибытия на самый восточный край империи я жил в нём не постоянно. Время от времени мне нужно было возвращаться в Охотск, а также в другие материковые порты, через которые под эгидой Российско-американской торговой компании шла доставка грузов и переселенцев в земли, за которые я отныне нёс ответственность. Иногда я бывал и в самом её штабе, располагавшемся в Иркутске, а один раз даже приезжал в Санкт-Петербург, чтобы сообщить брату-императору о том, как продвигается колонизация. Конечно, Пётр меня похвалил, ведь я, переступив через себя, свои идеалы, принципы и убеждения, всё-таки не только основал несколько поселений на американских землях, но и создал ту, кто будет олицетворять их потом, после смерти Айан’и-х. Брат говорил об этом с деланным сочувствием. Ещё бы! Разве была ему хоть сколько-то важна судьба отдельного олицетворения, да к тому же ещё и нерусского?.. А вот мне теперь?— да. Как оказалось, волновался я не зря. Потратив такую же уйму времени на возвращение в Ново-Архангельск, куда я заранее перевёз Аню с дочкой, я нашёл город практически стёртым с лица земли. На все вопросы о случившемся выжившие и голодные люди рассказывали мне о нападении местного народа, ?колошей?[8]?— как назвали они их племя, хотя, скорее всего, сами себя они обозначали совсем иначе. Я знал, что их деревня находится неподалёку, но раньше, до моего отъезда, они не вели себя так агрессивно по отношению к Ново-Архангельску. Они что, каким-то неведомым мне образом почувствовали моё отсутствие? А вдруг они как раз этого и ждали? А я, дурак, даже не озаботился тем, чтобы как следует укрепить город, который виделся мне столь важным для всей Русской Америки! Так, стоп. Но что же с Айан’и-х и нашей дочкой?.. Они ведь олицетворения, их должны были спасти в первую очередь, или же… Не успели? И то, что я узнал, повергло меня в глубокий шок. Айан’и-х всё-таки убили. Во время набега она успела передать Юнону своим людям с приказом унести её на один из стоявших в бухте судов и отчалить от берега так, чтобы примитивные стрелы нападавших не смогли достать корпус даже своими концами. Учитывая, что на паре кораблей, недавно пришедших из Уналашки, ещё оставалась неразгруженная провизия, её должно было хватить на первое время. Она надеялась, что я успею вернуться до того, как спасшиеся из Ново-Архангельска люди вместе с нашей дочерью нашли бы в этой прекрасной гавани голодную смерть. Но, отослав малышку, сама спастись она уже не успела. А, может, и не хотела?— сказать трудно, но несколько выживших утверждали, будто в последний раз видели её в доме с моим гладкоствольным ружьём в руках, оставленным ей на случай охоты на калана или крайней нужды в самозащите. Боже, но я же не думал, что такой хрупкой женщине, как Аня, действительно придётся постоять за себя! Я искренне надеялся, что ружьё так и останется до самого моего приезда лишь предметом обстановки или украшением, а тут… И ведь учил её стрелять я тоже чисто на всякий случай, совершенно не раздумывая о том, что это когда-нибудь может пригодиться! Пришёл в себя я у развалин церквушки и крестов, видневшихся чуть поодаль. Айан’и-х не была православной: даже будучи влюблённой в меня, она постоянно отказывалась от крещения, извечно ссылаясь на веру предков и то, что её боги, которых, кстати, я так до сих пор и не научился отличать друг от друга, не простят ей такого предательства. Моего же Бога она называла не иначе как Агугум. Она также говорила, что я её не пойму, и просила просто не поднимать эту тему больше. Так я и перестал настаивать, но вот в том, что я не смогу понять, что такое предательство, она была точно неправа?— в моих воспоминаниях всё ещё жил оставленный далеко в России образ Пустозерска, к которой на пути из Санкт-Петербурга я так и не заглянул. В условиях и так долгой дороги на восток мне просто не хотелось тратить время ещё и на поворот к северу, а жаль. А жаль. Как же жаль! Спасти Аню я ведь и так не успел бы… И теперь, когда все распоряжения по восстановлению и укреплению, в этот раз основательному, Ново-Архангельска, были розданы выжившим и прибывшим со мной людям, я, наконец, мог выплеснуть своё горе здесь, у могилы Айан’и-х. Я знал, что у алеутов есть обряд погребения внутри пещер, но её, видимо как мою едва ли не жену, похоронили в земле?— также, как хоронили и русских, в том числе и здесь, в Америке. Вот только креста не поставили, а вместо него во главе небольшого ещё довольно свежего бугорка красовался обычный, казалось бы, камень. Выдавал его назначение только тот самый амулет, который Айан’и-х носила, почти не снимая. Я хотел заплакать и даже был готов?— от попавшей в глаза пыли их жгло, и в них уже наливались слёзы. Однако военная выправка дала о себе знать, и по моей щеке стекла только одна капля и, оторвавшись от кожи, упала на каменистую и чужую землю, которой я так отчаянно хотел стать своим. А ведь хотел ли? Или это всё было только из-за приказа? Что-то внутри меня уже говорило, что нет. Но хуже всего было осознавать то, что я всё-таки убил её. Сам. Хоть провидение и пощадило её после родов, я сделал уже вторую ошибку?— отвёз сюда, сам того не зная, приближая её кончину. Смогу ли я когда-нибудь очиститься и от этого тоже? Вряд ли, но я буду пытаться, ведь всё, что я делал, я делал во благо страны, и Бог, какой бы он там бы ни был, наш или главный из алеутских, должен же это понимать! Надеюсь, что должен. Непосредственно убившее Аню олицетворение тоже не осталось безнаказанным: войной, вспыхнувшей сразу после моего возвращения в Ново-Архангельск, я загнал его с ещё несколькими тысячами колошей на один из близлежащих островов, а после отдал приказ вырезать почти всех, оказавшихся в ловушке людей. Я не понимал, отчего, но, пока шло исполнение этого приказа, я вдруг почувствовал себя таким отвратительным самому себе, словно я убивал не из мести, а ради удовольствия. Словно это не спрятавшееся там, в горах острова, олицетворение колошей убило Айан’и-х, а я сам. И, едва придя в себя от почти сжегшей меня ненависти, я дал приказ оставить олицетворение живым. И даже позволил ему убраться со злополучного острова живым, запретив впредь приближаться к Ново-Архангельску и ему самому, и его людям.[9] Хорошо, что я не смог. Я и так виноват здесь во всём, и только совершить прямое убийство мне ещё не хватало! Но время шло. Вместе с тем, как восстанавливался из руин и укреплялся Ново-Архангельск, росла и развивалась Алёна?— то единственное, что осталось лично мне после Ани. Душевные раны, полученные мной с момента прибытия сюда не то что бы затянулись со всем?— просто притупились, чтобы в случае ещё какой-нибудь беды открыться снова. А беды были, и было их много. Они не были важны ни в целом для страны, ни для Петербурга и даже Иркутску, которого я навестил ещё пару раз после смерти Ани, они были интересны лишь отчасти. Корабли к побережью Америки уже регулярно отходили от материнского материка, но, если люди и товары прибывали в Ново-Архангельск в сносном виде, то вот провизия за такой долгий путь портилась изрядно. Эта проблема, являвшаяся следствием огромных расстояний между колониями и землями, кормившими их, мучила русских с самого начала проникновения на Дальний Восток, а затем и на многочисленные острова, и на Аляску. Выращивать что-либо в этом климате, в котором находился Ново-Архангельск было почти совсем невозможно: из года в год мы собирали дай Бог десятую часть от наших потребностей, и многие культуры просто не успевали созреть до наступления холодов?— уж что-что, а они здесь начинались рано, не задерживаясь почти что никогда, и уходили поздно. Да и почва, будучи довольно каменистой, всё же не способствовала сколько-либо плодотворному земледелию. И вот теперь, после создания здесь довольно крупного поселения, с этой наиважнейшей для успеха всей Российско-американской компании проблемой нужно было что-то делать. Вот только что? И где найти её решение? Разложив на своём столе множество карт Сибири и подвластных мне земель, я уже не первый месяц искал решение, то так, то эдак прокладывая маршруты перевозок. Но ничего не выходило: даже тренированные лошади, которым, впрочем, и в Сибири-то неоткуда было взяться, не говоря уже про эти места, не могли существенно уменьшить время подвоза продовольствия в порты на далёком материке, а суда, в виду ещё довольно несовершенной конструкции, не могли развить скорость больше той, к которой были способны изначально. И это я не учитывал влияния ветра, течений, бурь и штормов?— да чего угодно, ведь опасностей в открытом океане любому путнику, а особенно неопытному, всегда предостаточно! В моей голове мелькало и множество других, порой довольно странных, вариантов: например, можно было бы построить мост из России на Аляску, через Берингов пролив, но… Но где найти и деньги, и время, и силы на осуществление этого плана я себе просто не представлял от слова совсем, а потому и отмёл эту идею, как несостоятельную и даже, в какой-то степени, фантастичную. Расстраиваясь всё сильнее после очередных расчётов, я вновь и вновь приходил к другой, совершенно кощунственной, но интересной в своей масштабности и дерзости, мысли. А что, если подвозить еду и прочие вещи с юга? Оттуда, где горячее солнце год за годом дарило земле богатые урожаи пшеницы и маиса. Оттуда, где по прериям, степям и горам на многие вёрсты разносились различные языки и диалекты, совершенно не похожие ни на одни из слышимых мной ранее. И, наконец, оттуда, где находились территории Новой Испании, пересекать свои интересы с которой?— значило создать угрозу для полномасштабной войны и в Европе тоже. Но, а что, если рискнуть? Ведь попытка?— не пытка? Главное в таких делах?— действовать скрытно и мягко, так, чтобы о перевозке еды не узнал не только Мадрид, но даже и Мехико. Ну, или хотя бы не сразу. А то о моих поселениях здесь, на Аляске, они знают уже давно?— неслучайно же корабли под красно-золотыми флагами хоть и изредка, но всё же показывались на горизонте.[10] Да и развитие благословенной Калифорнии, там, далеко на юге отсюда, так резко пошло в гору только совсем недавно. Надеюсь, они ещё не успели поселить там своё олицетворение… Идея выглядела поистине безумной, но ради моих такой огромной страны и такой ещё маленькой, по меркам олицетворений, дочери я уже был готов на неё согласиться. Авось всё получится, а?Сноски: [1]?— Коч?— в XI–XIX веках русское мореходное парусное судно поморов и сибирских промышленников, построенное (по первоначальной идее) без использования металла. [2]?— Кынговей?— русское поселение, возможно существовавшее в Аляске в XVII–XVIII веках. А первым, о котором известно документально, стал Кадьяк. Он же и считался первой столицей Русской Америки до основания Уналашки. [3]?— Чугу-х?— слово, переводящееся с алеутского как ?песок?, использовано как личное имя. [4]?— Айан’и-х (правильное написание: Айан,и-х)?— слово, переводящееся с алеутского как ?туман?, использовано как личное имя. [5]?— Уналашка?— одно из первых крупных поселений русских на территории Алеутских островов. С 1796 года был основной базой Российско-американской компании. [6]?— Пустозерск?— город, существовавший в 1499–1924 годах в 20 км от Нарьян-Мара, столицы Ненецкого автономного округа. [7]?— ?Юнона??— одно из двух судов, которые Н.П. Резанов, один из создателей Российско-американской компании, отправил из Аляски на юг к испанским колониям за провизией. Англоязычный вариант названия, Джуно, полностью созвучен с названием столицы Аляски после передачи её Россией США. Но главный город персонажа всё равно Анкоридж, так как он больше и важнее. [8]?— Колоши?— русское название тлинкитов?— индейцев, населявших юго-восточную часть Аляски. [9]?— Имеются в виду события 1802–1805 годов, которые, начались с восстания тлинкитов против русских промышленников и переросли в полноценную войну. Описанная в тексте зачистка острова произошла в 1805 году, а приказ к ней был отдан А.А. Барановым, первым Главным правителем Русской Америки, родившимся в г. Каргополе современной Архангельской области. [10]?— С 1774 по 1793 годы Испанией было проведено более десяти экспедиций вдоль западного побережья Северной Америки для исследования и включения этих земель в свою колониальную империю.