Часть 1 (1/1)

Wer sich tief wei?, bemüht sich um Klarheit; wer der Menge tief scheinen m?chte, bemühtsich um Dunkelheit. Тот, кто много знает, стремится к ясности; тот, кто хочет показать,что много знает, стремится во тьму. Friedrich Nietzsche. Herzlich willkommen in meine verrückte Welt…* Без музыки жизнь была бы глупостью. Я согласен с этим высказыванием Фридриха Ницше. Люди не смогли бы достичь нынешнего уровня без гармонии нот. Но наша музыка разрушает тонкую плетёную цепь чистых звуков и красивых слов. Наша музыка – душа техники. Мы – не гармония плавных, неторопливых звуков, мы – гармония созидания и разрушения. Он поёт свою песню надрывно, со всеми чувствами, отдавая часть души каждому слову, каждому движению. На сцене Штефан извивается, кричит и вопит, ломается, умирает и воскресает.Каждый раз, когда он исполняет песню, он входит в образ полностью, изменяясь, как аморфное существо. Так было, так есть и так будет.Но есть та песня, тот текст, где он выворачивает свою душу наизнанку, показываю истинный облик, обнажая клинья-крылья, сломанные дьявольские кости, отравленный внутренний мир. Сейчас его лицо искажено в правдоподобной муке. Рот перекошен, лицо смялось, сжалось, словно лист старой пожелтевшейбумаги, покрываясь множеством морщинок. Сам он тоже зрительно уменьшился, превращаясь в неприятно режущей глаза, тёмный сгусток.Штефан повернулся ко мне всем корпусом. Просто музыка, просто слова, но слишком много боли. Песня – узорчатый клинок, инкрустированный кровавыми рубинами, который вокалист вынужден всаживать в самое сердце, горящее чёрным огнём, сам себе, задевая органы, чиркая острой сталью по костям, играя в смертельную игру со струнами души… Столько садизма, боли и крови, только ради смерти на сцене – подпитки, перезарядки. Ради секунды небывалого экстаза – наркотика. Штефан – падший ангел боли. Нет, он демон боли. Древний, обрёвший земную жаркую плоть, Штефан выплёскивает эту боль в тексте, в жалкой попытке обрести желанный покой. Вечный мученик, обрёкший себя на пытки. Я не могу смотреть ему в глаза. Он – живой мертвец. Я – лишь его отражение.Публика в полутёмном зале ревёт, выкрикивает в разнобой какую-то несуразицу. Вы – всего лишь пища для каннибала, доноры его внутренней энергии. Бог мёртв. Я – искаженное отражение Штефана. Я созидаю музыку демонов, он разрушает клише и плетёт свою смерть чёрных нот.Холод зияющей раны внутри, глубоко, куда не добраться никому, выедает всю усталость.Штефан сидит на коленях посреди сцены, с опущенными плечами, сжимаясь в одну страшную сгорбленную и сутулую тень – отголосок ядовитого духа мрачной музыки. Я слежу за каждым его движением, за подёргиванием головы и за тем, как его плоские ногти скребут микрофон.Мне больно. Душа, как и Штефан, у меня скрючилась в уродский ком чувств, извивается, в попытках раздробить мою грудную клетку, захватить в свой смертельно-сладкий плен моё тело, подчинить разум. Штефан кричит скрипуче, как старик, срываясь на захлёбывающийся лай. Голос его полон боли и страданья.Я хочу обнять его, утешить, словно малое дитя. Но нет, я должен сейчас стоять на сцене, играя свою партию и разбавлять скрипучий голос вокалиста своей ноткой, холоднойи слегка бесчувственной.Несколько нот. Проигрыш. И снова крик. А затем партия вокалиста, больше похожая на лай озверевшей собаки.Музыка – это жизнь для Штефана. Его кровь, его плоть, его разум. Он давно смертельно болен музыкой, его плоть и кровь, органы, сосуды, капилляры отравлены навеки проклятыми словами песен.Когда я слышу этот голос - мне больно, это и добавляет холода в мой тембр. Что-то в движениях этого худого, некрасивого человека заставляет моё сердце пропускать удары. Превосходная пластика демона приковывает мой взгляд намертво. Думаю, не я один приманен опасной грацией смерти. Он поёт о смерти Бога. Он любит столь экстравагантные тексты, но он и умеет их исполнять. Штефан может вывернуть всю душу наизнанку, приковывая взгляды к себе, завораживая людей. И затем испить, как вампир, чувства слушателей. Испивает всё до дна, оставляя всего лишь серую, убогую, заскорузлую оболочку былой бури эмоций.Он отдаёт свою душу, но забирает чувства. Равноценный обмен, не так ли? Последние аккорды. Бог мёртв. Дикая ярость, первозданный гнев, захватили меня. Никогда не мог понять природу этих чувств. Так было всегда – при первой записи в студии, при каждом моём выступлении, при исполнении этой песни любительски, без всех этих звуковых эффектов… просто всегда. Финал – смерть Божья.Теперь очередь доноров.Это конец – маленькая смерть на сцене. Мир закрылся, только что распахнувшимися костлявыми крыльями. На несколько мгновений я утратил все чувства. Слух потерял остроту, всё слышалось приглушённо, монотонным гулом, пальцы перестали тонко осязать холодные клавиши. Мерзкое красноватое освещение перестало накалять меня – я всё теперь видел смазано.Я смотрю на чёрно-белые клавиши. Я не чувствую лакированную поверхность. Иногда мне кажется, что моё тело и синтезатор – одно целое, что я – кабель-проводник, вместо мозга – процессор. Но это всего лишь мысли. Глупые мысли. Но стоит убрать руки с музыкального инструмента, я начинаю словно распадаться на куски: реальность теряет смысл, я даю слабину, обнажая себя перед всеми. Миг – точка возврата. Жизнь после абстрактной смерти.Снова все нервные клетки могут посылать импульсы в мозг. Раскатом грома вернулся ко мне слух, волной накатывали пронзительные визги расфуфыренных девиц. Вспышкой алого расцвета вернулось зрение. Ярким и необъяснимым чувством вновь обрелись тактильные ощущения. Сердце пропустило удар – я снова ощущал прохладу монохромных клавиш подушечками пальцев.За секунду, столь длинную и мучительную, моя плоть истосковалась по глянцевой поверхности распространителя нашего яда.Я снова смотрю в сторону Штефана. Он поднялся с колен и теперь смотрит на вопящую публику. Вокалист тяжело дышит, я дышу также. Я знаю – он испытал те же чувства.Короткое, незамысловатоепрощание с сегодняшними поклонниками, уже опустошёнными и разбитыми на тысячу мелких осколков унизительных эмоций.*** Мы снова дома – в многовековом склепе душ наших гротеских песен. Замок встречает нас мрачной волной гнева. Штефан сидит рядом со мной, на пассажирском сидении. За всё время дороги он молчал, отрешённо уставившись перед собой. Измождённый, но удовлетворённый. Каннибалу понравилась пища?Железные витиеватые ворота, приводимые в движение механизмом, лениво распахивались, обдавая нашу машину гнилостным дыханием старого дома-студии. Наш дом – бывшая тюрьма. Ирония, неправда ли? Два демона живут в гротеском месте человеческих пыток. Даже будучи внутри многовековой студии, я чувствую приторно-сладкий запах смерти и кислый – человеческих страданий. Или это всё моя фантазия? Штефан резко дёрнулся, вытянул шею. Я успокаивающе положил ему руку на плечо. Всё хорошо.Водитель что-то проговорил в рацию. Видимо связывался с охраной – стражей нашего небольшого мирка.Ворота окончательно открылись. Автомобиль проехала в тускло освещённый необъятный двор, остановился. Через лобовое стекло я несколько мгновений наблюдал за чернеющей пастью каменного исполина – услужливо открытой входной дверью, а затем вышел из прогретого салона.И сразу же, как только стих хлопок двери, я услышал разговор изувеченных годами елей и дубов – мрачный, язвительный шелест деревьев, пытающихся сложить такую несуразицу глухих звуков, в песню ветра и пожухлой листвы, чудом держащейся на корявых ветвях. Меня всё ещё мучает образ сегодняшнего Штефана. Слишком много боли и чересчур рваные движения заставляют меня задуматься. Хлопнула дверь машины. Штефан вышел на улицу, зябко поёживаясь – он был без верхней одежды. Я скинул длинный плащ с себя и, обойдя черную, отполированную до мерзкого блеска машину, накинул на острые плечи вокалиста тёплую ткань. Он дёрнулся, слегка отшатнулся. Ему тяжело, он устал. Взгляд его всё ещё слегка отрешённый. Штефан замер на месте, причудливо склонив голову к плечу, уставившись на номер машины.- Пошли уже, – мягко подтолкнул его в спину я. Я пошел впереди, Штефан – сутулой тенью за мной. И без того тощий, хрупкий, он смотрелся в моем бархатном плаще, явно неподходящем по размеру, нелепо.Полуобернувшись, я следил за его шелестящими передвижениями, за заострившимися непритягательными чертами лица. Он слишком медленно идёт, не хватало ему ещё застудиться.- Иди быстрей, – перехватив острую кисть, я потянул вокалиста за собой. Мы вошли в тёплое помещение. Слугазакрылдверь и сразу же скрылся. Штефан тяжело сполз на холодный каменный пол, не высвобождая свою узкую длинную ладонь из моего нежно-опасного захвата. - Встань.Он не послушался. Я дёрнул его на себя. Тщедушное тело Аккермана послушно рванулось вверх и упало в мои объятия.- Что случилось? – спрашиваю у него я, когда мы направляемся вглубь дома. - Сны, Бруно, – солист исказил губы в кривой усмешке, – реальность иль дурман?Демонов тоже мучают ужасы человеческой фантазии? - Реальность. Штефан уткнулся мне в грудь головой.- У тебя нет сигарет? У меня закончились.Я отстраняю его от себя. Забрав у него свой плащ, достаю из внутреннего кармана портмоне. Передаю.Тёмный чемоданчик гулял в узких ладонях Штефана. Я остановился посреди холла. Открыл настежь окно и кивнул напарнику. Намёк был понят. Штефан закурил, умостив своё тощее тельце на широком подоконнике. Я стоял рядом с ним, наблюдая за обсидианом беззвёздной ночи. Наш дуэт считают едва ли не вампирским. Люди близки к правде, но в тоже время так далеки.