Часть XXII - Skinny Puppy и Project Pitchfork (1/1)

Этот липкий влажный кошмар очень навязчив. Он видит его слишком редко, чтобы выбивать из колеи, но слишком часто, чтобы забывать. В прозрачной воде растворяются тёмные капли. Они чёрные. Здесь нет каких-либо тёплых цветов, монохромность съедает краски. Пальцы тонкие, очень тонкие, кровь срывается с них, уходит в воду. Он пытается повернуть к себе бледное худое лицо. Давай же, посмотри на меня, я хочу увидеть... Изрезан. Истыкан, исколот, иссечён. И больно. И непередаваемый болезненный холод, по колено в ледяной воде. Серые глаза напротив, такие... непередаваемые. Они оба изрезаны. Кожа натягивается, в неё впились острые крючки, крючки впились в провода, тянутся куда-то в пустоту. Сантиметра не хватает, чтобы прижаться ближе. Повернись, повернись, ещё чуть-чуть, я хочу увидеть лицо... Он весь дрожит, руки трясутся, у него не получается вдохнуть — некуда. В груди шевелит пальцами — где же твоё сердце? Ему хочется вытащить его, прикоснуться губами. Вцепиться зубами в мягкую материю, средоточие любви, доказать. А потом он смотрит ему в глаза. Монохромность сжирает и их. И вместо зелёных глаз там две жуткие чёрные дыры. Он не понимает. Всё хорошо — у него нет причин видеть это во снах. Забираться каждый раз руками в распахнутую грудь, вытаскивать влажное бьющееся сердце и сжимать в пальцах. Смотреть, как умирает божество, смотреть в зелёные глаза и видеть в этом нечто величественное. Чувствовать, как из открытых ран хлещет кровь — и чужая, и своя, — и умирать. Там, во сне. В реальности всё как-то по другому, в мире, где грёзы и кошмары не оживают, ему не хочется причинять боль. И никому не расскажешь, никому не объяснишь. Потому что не поймут. В принципе, как и того, что зеленоглазое чудовище спит у него под боком. Ледяная вода сводит стопы. Ему очень холодно, двигаться практически уже невозможно. Тонкие-тонкие бескровные пальцы вцепляются в волосы. А ему хочется согреться. Он обхватывает его за плечи второй рукой, тянет на себя. Тонкие нити-провода натягиваются, кожа лопается, кровь хлещет изо всех открытых ран. Он заваливается вперёд, падает в его объятия, судорожно дышит. Вода становится чёрной, в ней ничего не отражается. Он шумно выдыхает, поднимает за подбородок худое лицо, поворачивает к себе. И застывает от ужаса. Глаза-чёрные-дыры пожирают. Окровавленные губы растягиваются в улыбке, обнажая зубы. Грудь взрывается от боли. Он падает на колени — чудовище свободно — мёртвое божество набрасывается на него, разворачивает ему грудную клетку, достаёт бьющееся сердце, высоко поднимает над своей головой, точно победитель — трофей, крепко сжимает в пальцах, запрокидывает голову и жадно глотает льющийся на лицо поток крови. Голос у самого уха тихий и тёплый: — Опять? Твой сон во сне? Шойби закрывает лицо руками и качает головой. Питер обнимает его, гладит по волосам и глубоко вздыхает. — Когда-нибудь они прекратятся. Дирк выдыхает, успокаиваясь. Затем поднимает к вокалисту лицо и пытается улыбнуться в ответ. В конце концов, это всего лишь глупые сны.