Часть XII - Цикл о футуристическом мире и вечных (1/1)

Ничем не нарушаемая хрупкая невесомость. Звенящая тишина изредка вздрагивает: можно расслышать, как тянутся стебли, прорастая и скрепляя. Лёгкий запах цветов циркулирует вместо крови. Белый свет, чёрные волосы, колкие ресницы. Совершенное, идеальное, мёртвое спокойствие. Выставка пестрит яркими и красочными работами. Посетители неторопливо прохаживаются по залу, разглядывая работы, однако около одной из работ собирается порядочная толпа. Рядом с инсталляцией из четырёх мертвых худых тел стоит светловолосый мужчина в старомодных очках из настоящего кварцевого стекла и незаинтересованно разглядывает собственное творение. — Опишите вашу новую работу, — темноволосая журналистка в костюме кричащего жёлтого цвета чуть склоняет кудрявую голову набок и уверенно вдавливает указательный палец в своё запястье, включая запись непосредственно на ячейку памяти. — На предыдущей выставке вы упомянули, что ваше следующее творение будет посвящено, так называемому, ?мёртвому искусству?. Теперь мы можем его увидеть; не могли бы вы поделиться с вашими поклонниками и просто заинтересованными людьми, какой смысл вы вложили в свою работу? Худощавый высокий мужчина поджимает губы. Серые, холодные глаза пробегаются по бесстыдно бледным телам и задерживаются вверху композиции. — Любовь, — наконец, говорит художник, переводя совершенно равнодушный взгляд на журналистку. Та ничем не выдаёт некоторого раздражения от непонимания и спрашивает: — Что вы имеете в виду? Мужчина жестом приглашает женщину подойти поближе к инсталляции. Та, стараясь подавить отвращение, делает неуверенный шаг вперёд. — Нет, не так, — мужчина мягко кладёт ей на спину ладонь, побуждая приблизиться к работе настолько близко, что она почти упирается в холодное стекло лицом. — Поверьте на слово, вы не оцените всей прелести, если не увидите всё вблизи. Журналистка пробегает взглядом по витиеватым корням, вырывающимся из позвонков, по цветам, обнимающим хрупкие тела, по белой, как саван коже — и чуть ли не с криком отшатывается, когда по лицу мужчины в центре пробегает волна боли. Он открывает глаза и смотрит на неё всего несколько секунд, но этого хватает, чтобы женщина прочитала во взгляде настоящую обречённость. Она больше не скрывает чувств: на лице застывает гримаса непонимания и отвращения. Толпа позади них шумно выдыхает; кто-то хватается за сердце, кто-то — прижимает ладони ко рту и сдавленно шепчет ?о, боги...?. — Они живые? — не веря своим глазам, спрашивает журналистка. Мужчина понимающе усмехается и обводит своё творение широким жестом: — Конечно, живые. Настоящее искусство невозможно без боли. Как боли, которую мы причиняем моделям, так и той, которую они причиняют нам... — художник задирает рукав плотно облегающего серого свитера, и все вдруг видят длинные, глубокие, до конца так и не затянувшиеся борозды на светлой коже: несомненно, следы ногтей. — Модель в самом низу. Когда я имплантировал ему эти когти, он не выдержал. Работу пришлось оставить на две недели — техники даже рукой махнули, сказали, что разрушено всё, вплоть до нейроцепей... Женщина мотает головой, посылая в запоминающую программу мысленный запрос удалить интервью; указательный палец несколько раз касается запястья, отключая запись, но попадает на контактную точку только раза с шестого. — Это... — она борется с собой, её раздирает противоречие: профессиональное бесстрастие с одной стороны и человечность — с другой. Наконец, журналистка берёт себя в руки, с плохо скрываемой злостью ударяет пальцем по запястью и, шумно выдохнув, продолжает: — Ваша новая работа предполагает живых моделей, конечно же, у них есть контракт. — Да, — мужчина кивает со всей серьёзностью. — Более того, я открою вам секрет: эти люди сами согласились участвовать в инсталляции. Видите ли, моя работа содержит в себе некоторый аспект, который предполагает наличие в композиции живых, если вы понимаете, о чём я. — Вы не могли бы рассказать об этом подробнее? — голос женщины звенит от ярости, которую старательно подавляет. Художник словно не замечает этого и ладонью указывает на композицию. — Любовь. Она делает нас мёртвыми заживо, расползается прекрасными метастазами по телу, выкручивает нам живот, разрушает, подавляет, заставляет страдать. Проанализировав любовь, я пришёл к выводу, что в большинстве случаев она не приводит ни к чему хорошему. Что я и попытался отразить в своей работе: понимаете, моделей, которые действительно согласились участвовать в моей работе, на самом деле двое. Их пары последовали за ними добровольно, не желая расставаться с возлюбленными... — неожиданно мужчина снимает очки, наклоняется к журналистке и совершенно невозмутимо, с какой-то детской непосредственностью в голосе признаётся: — Конечно же, когда выставка закончится, я вновь соберу свою группу реставраторов и мы вернём сознание этих мужчин в прежние тела — стандартная процедура. Но сейчас они воплощают моё понимание любви: это же саморазрушение. Болезненное, убивающее. Прекрасное. Однако я не понимаю, почему те двое согласились на это. Возможно, я никогда этого не пойму. Женщина уже собирается назвать причину его непонимания, но потом качает головой и спокойно выдыхает. — Ваши методы и стиль могут показаться обществу неприемлемыми, — наконец, говорит она. — Возможно, бесчеловечными. Как вы относитесь к такой критике в свой адрес? Он хмурится, лоб прорезают морщины, а вокруг рта появляется горькая складка: — Я могу указать критикам на контракт, в котором ясно говорится, на что идут модели, принимая участие в моей инсталляции. В любой момент я могу уменьшить боль, если получу особые импульсы, которых пока не поступало. Все негативные эмоции будут стёрты, опыт участия никак не повлияет на их жизнь... Но, понимаете, это ведь сухие слова контракта. Лично от себя я могу лишь добавить, что это моё восприятие любви, а данная инсталляция — ничто иное, как очень правдоподобная иллюзия боли. Я весьма рад, что настолько правдоподобная. Но не нужно принимать её... как это говорится у людей? Близко к сердцу. Журналистка чуть прикрывает глаза. Затем переводит взгляд с четырёх мужчин, обнявшихся, застывших, переплетённых ветвями и цветами, растущими прямо из грудных клеток, на художника. — Большое спасибо, что уделили мне внимание. Несколько слов вашим поклонникам? Мужчина улыбается, но глаза его по-прежнему холодны, как лёд: — Я бы посоветовал им не брать в голову слова одного-единственного андроида, засунувшего под стекло четырёх живых людей: все мы знаем, что это просто картина. Все мы прекрасно знаем, что не каждый из нас способен чувствовать и переживать любовь, как нечто прекрасное, и я бы хотел обратить внимание именно на это: все мы. Не только... андроиды... Журналистка кивает, протягивает руку машине и заканчивает интервью. Затем щёлкает пальцем по запястью и улыбается. Художник-андроид моментально снимает с себя маску машины: люди, стоящие вокруг, вдруг понимают абсолютно всё. Раздаются сначала недовольные выкрики, а потом — аплодисменты. — Так, а теперь я бы хотел ознакомить вас с некоторыми техническими аспектами нашего перформанса, если вы не против... - мужчина кивает журналистке, и та весело и беззаботно подхватывает его под локоть. Дверь здания музея современного искусства хлопает слишком громко, ботинки грохочут по лестнице с каким-то яростным, неправильным шумом, вслед за ними — громкие ругательства, которые тянутся до самой остановки воздушного метро. Двое мужчин останавливаются чуть ли не у самого края платформы. Один из них продолжает ругаться под нос, второй смотрит совершенно ошеломлённо куда-то вперёд. До прибытия поезда остаётся где-то сорок пять секунд, время обратного отсчёта гармонично сияет на табло — синее на чёрном. — В жопу эти выставки, — неожиданно громко говорит Солитьюд. Сет вздрагивает и подозрительно смотрит на него, поворачивая к андроиду голову. Затем не выдерживает и начинает смеяться. Солитьюд по-человечески закатывает глаза и мотает головой: — Это не смешно! — Ты бы видел, как она на него смотрела, пока он рассказывал ей о переносе сознания тех мужиков в болванки! Нет-нет-нет! Видел бы ты себя! — Сет толкает его в плечо. — О, я никогда этого не забуду! Солитьюд глубоко вздыхает и повторяет ещё раз: — Ну их к чёрту. Идиоты, а не искусственный интеллект... Сет мысленно уговаривает себя не смеяться ещё громче и осторожно берёт андроида за руку. — Ладно, никаких выставок. И перформансов твоих чудо-братишек... Андроид по-детски обиженно смотрит на мужчину, и в его взгляде сквозит самое настоящее неодобрение. Сет, посмеиваясь, качает головой: — Хорошо, хорошо, только не смотри на меня так. С меня поход в ретро-кинотеатр. Солитьюд поджимает губы, а затем вдруг довольно улыбается: — На ?Отель Новая Роза?. Вот ведь сволочь, знает же, что я этот фильм терпеть не могу, тепло думает Сет, крепче сжимая в ладони тонкие холодные пальцы.