Часть 1 (1/1)

Когда я знаю, что нет выхода, где раньше был, Что высох мой ручей, и мой огонь уже остыл, И что до дна не выпить чашу горя моего, Я выхожу на перекресток и зову его. Того, кто бродит по ночам и рвет оковы снов Кто ничего не обещал, но явится на зов. Канцлер Ги* * * — Ракшас! Ты еще здесь, или твой разум забрала Атэ, богиня безумия? Голос Селевка прозвучал словно бы издали. Яванраджу тоже было несладко, он уже извелся, пытаясь понять, как умудрился влететь в ловушку, расставленную Чанакьей, и не знал, что с его пленными солдатами. Но советника Картикею, прозванного Ракшасом, менее всего заботили сейчас печали македонянина. — Ом трийямбакам йаджамахе,?— почти неслышно шептали губы брахмана,?— сугандхим пушти вардханам урварукамива бандханан мритийор мукшийя мамритат[1]… …Рана на шее убитого императора уже не кровоточила и казалась безобидной царапиной. В свете ламп, скупо освещавших спешно найденную заброшенную охотничью хижину, государь Дхана Нанд выглядел спящим. Теплое золото пламени скрадывало бледность прекрасного лица, а колебания создавали иллюзию, что грудь царя Магадхи слегка вздымается в спокойном дыхании. — Почитаю Трехокого, Благоухающего, приносящего Благо, хранителя этого мира. Связанный невежеством и незнанием, молю об Амрите, чтобы освободиться от смерти… Дхана! Мой любимый государь, ты не можешь умереть и покинуть свое царство и своего верного слугу на произвол врагов! …Бой кончился быстро и нелепо. Аматья Ракшас смотрел, не веря глазам, но точно зная, что Боги отвернулись от этого мира. Триада разом ушла в медитацию, а остальным, занятым своими небесными наслаждениями, нет дела до непотребств, творящихся внизу. Земля не дрогнула, молния не пала с небес. Тело императора Магадхи?— единственного ее законного владыки! —?лежало у ног узурпатора, застывшего с ошеломленной физиономией, словно Чандрагупта сам не мог осознать случившееся. ?Я что, правда его убил?!??— было написано на его растерянном лице. Чья-то рука сжала плечо. — Я же говорил, что так и будет, мой старый друг! —?прошипел в ухо голос Чанакьи. —?Я поклялся, что низвергну Нандов. И они низвергнуты. Не осталось никого. — Единственное, чем я доволен?— принцесса Дурдхара недолго наслаждалась плодами предательства,?— огрызнулся Ракшас, не в силах оторвать взгляд от проклятого пореза, отпустившего неукротимую душу государя Дхана Нанда. —?Это ты ее отравил, Каутилья? Можешь уже сказать. Я ведь скоро последую за моим царем, и не смогу выдать никому твою тайну? — А если даже и я,?— пожал плечами Чанакья. —?На троне?— династия Маурьев, а принцесса все же принадлежала Нандам, которых, к тому же, успела предать. Нельзя было допустить, чтобы этот яд проник в ее ребенка[2]. Биндусара должен вырасти истинным Маурьей и моим учеником, а не племянником принцев Нанда. Но насчет себя ты заблуждаешься. Самраджу Чандрагупте, помимо главного министра, нужен толковый советник. — С чего ты взял, что я соглашусь? —?опешил Ракшас. Чанакья тонко улыбнулся. — С того… что ты едва ли захочешь, чтобы тело твоего царя сожрали псы? — Нелюди! —?выдохнул Картикея. —?Он был вашим врагом, но он помазанный царь, рожденный от царя! Низость?— бесчестить его тело и память! Чего ты хочешь? — Немногого,?— заверил Каутилья. —?Когда мы вернемся в Паталипутру, ты перед всеми поклонишься мне и моему ученику. Ты скажешь, что только теперь понял, как велик государь Чандрагупта Маурья. Если Дхана Нанд был эгоистом, то Чандра?— широк душой и почитает брахманов выше себя, а о народе печется и того больше. И что тебе стоило гораздо раньше это понять, но теперь-то ты все осознал и будешь служить настоящему великому царю. Затем я милосердно прощу тебе твои прежние заблуждения и приму в лоно новой семьи… Я знаю, что если ты поклянешься сделать это, то не отступишься. А за это я позволю тебе похоронить Дхана Нанда со всеми почестями[3]. — Разрази тебя Кали вместе с твоим Чандрагуптой! —?пожелал Ракшас с бессильной злостью. Невозможно было допустить, чтобы негодяи, превратившие жизнь его повелителя в ад, поиздевались над ним снова. — У тебя есть выбор. —?Бывший друг юности был омерзительно спокоен. Кажется, он даже не сомневался в исходе разговора. —?Полюбуешься, как труп сожрут собаки, а потом иди куда хочешь. Но я бы советовал тебе иное. Ты можешь стать причастным к великим событиям. Или ты еще не веришь, что Чандрагупта объединит Бхарату? — Не верю,?— мстительно ответил советник. —?Вишнугупта, неужели ты не понимаешь, что нынешней армии Магадхи не хватит? Для такой войны ее нужно увеличить по меньшей мере втрое. — Вот это уже дело! —?взгляд Чанакьи стал заинтересованным. —?Узнаю моего старого друга Картикею: ты уже прикидываешь, как решить задачу. Ну что ж, значит, придется увеличить армию втрое. — А вооружать и кормить ты ее будешь благодатью Сурьи? — Поднимем налоги и сделаем смертную казнь карой за неуплату, только и всего[4]. — Вот мы и добрались до истины,?— вскинул голову аматья. —?Если у меня есть хоть малость духовных заслуг, пусть однажды кто-то позаботится о тебе так же, как ты?— о народе. Но я соглашусь на твое предложение. Должен же у трона остаться хоть кто-то, думающий о Магадхе, а не о своем непомерно раздутом эго. — Можешь оправдываться перед собой какими угодно соображениями, мне это неинтересно,?— заявил Чанакья все с тем же непроницаемым лицом. —?Я пришлю солдат, чтобы они помогли тебе с погребальным костром и всем, что понадобится. Можешь оплакивать своего царя до завтрашнего рассвета. — Картикея! —?вновь окликнул Селевк. —?Иди, поешь. Они оставили нам чапати и кувшин воды. Негусто, конечно, но мы в походах и не такое жрали. —?Он вздохнул:?— Когда к Александру привели пленного Пуру, он спросил его: ?Как ты хочешь, чтобы я с тобой обращался??. Пуру ответил: ?По-царски?. Александр предложил ему свою дружбу, возвратил власть над Пауравским царством и добавил земель от себя?— в обмен на присягу, понятно… А эти… —?Македонянин скептически оглядел чапати, которые могли бы быть и посвежее. —?Дождешься тут царского обращения. Вот так и понимаешь, кто царь, а кто?— тварь. — Отвяжись, млеччхи,?— вздохнул Ракшас, испытывая, однако, что-то вроде благодарности. Если бы не голос Селевка, державший его в реальном мире, советник, наверное, тронулся бы рассудком. Вот бы Чанакья досадовал… — Иди сюда! —?железным голосом командира велел македонянин, раскладывая хлеб на той сомнительной чистоты тряпице, в которой его принесли. —?Если бы молитва могла воскрешать, я давно оставил бы дворцы и армию, и поселился в пифосе, как Диоген[5]! И по сей день взывал о возвращении души Александра! Аматья не был уверен, что сможет съесть хоть кусок, но проще было послушаться, иначе заботливый стратег, привыкший следить, чтоб солдаты были накормлены, пожалуй, не отстал бы. — Не думал, что ты согласишься признать этого самозванца,?— заметил яван без осуждения, когда советник подошел и уселся рядом. — Ты тоже не отказался, когда они потребовали твою дочь,?— напомнил Ракшас, откусывая сухую лепешку. Голод внезапно дал о себе знать, но вкуса аматья не чувствовал. — А что мне было делать? —?невесело усмехнулся Селевк. —?Мы оба в их руках. Ну откажу я?— и что? Меня убьют, а с Еленой сделают все, что им вздумается, и тогда уж у нее не будет вовсе никакой защиты. А так… еще поборемся. Мне бы только с Антигоном разобраться. —?Улыбка явана стала злой. —?Да к тому же, они еще не знают характер моей Елены! Я буду не я, если этот ?алмаз Бхараты? через годик не сбежит от нее в ближайший ашрам. — Чанакья не даст,?— возразил Ракшас. —?Зря он что ли себе пять лет куклу делал?— чтоб вот так позволить сбежать? — Вижу, ты все-таки не веришь в Великую Свободную Бхарату? —?подначил Селевк. — Конечно нет, я же не идиот,?— с отвращением бросил советник. —?Слава Богам, мы с Вишнугуптой учились в одном ашраме у одного гуру, я его знаю как облупленного. Наш Каутилья еще тогда нам все уши проел о своем будущем величии. Я эту дикую историю о его рождении по сей день слово в слово помню. — Его что, из головы родили, как Афину Палладу? —?засмеялся яван. — Нет. Он родился обычным путем, но с зубами. Родители перепугались, позвали местного святого отшельника, обильного аскетическими подвигами, чтоб растолковал знак. Тот предрек младенцу царскую власть. Отец Вишнугупты ответил, что негоже смиренному брахману мараться земной властью и лелеять высокомерие, и велел выдернуть младенцу зубы. Садху ответил, что судьбу не обойдешь, и мальчик все равно будет править, но посредством другого[6]. Удавить мало того садху, не мог чего побезобиднее напророчить! Вишнугупта землю готов был прорыть насквозь до слонов и рыбы, лишь бы отыскать несчастного, посредством которого он сможет воцариться. Высокомерие его, кстати, никуда не делось. Поэтому учитель… Неожиданное воспоминание было подобно молнии, которая воспламеняет сухое дерево, освещая ночь. Аматья поднялся. Сейчас он был благодарен Селевку, так умело и незаметно вытащившему его из горя в ярость. — Спасибо, что напомнили мне о моем гуру, Яванрадж. Потому что мне он преподал кое-что, в чем отказал распрекрасному Вишнугупте. — Учитель, почему вы велели другим ученикам уйти? — Потому что того, что я хочу сказать тебе, не должен знать более никто,?— улыбается гуру. —?Ваше обучение заканчивается, и скоро вы покинете меня. Есть один дар, который передается в нашей семье от отца к сыну, но Боги не дали мне сыновей по плоти. Поминальные жертвы за меня будет приносить зять. Но свой дар я хочу вручить тебе, Картикея. — Почему, наставник? —?молодой брахман искренне удивлен. —?Разве нет более достойных? — Ты полагаешь, что лучше меня разбираешься в том, чего достойны мои ученики? —?наставник удивленно приподнимает бровь. В его улыбке нет гнева на смущенного юношу. —?Но мне нравится твоя скромность. Ты из тех, кто рожден для аскезы беззаветного служения. Изберешь ли ты Бога, царя или державу?— ты отдашь им всего себя. Именно тебе я вручу могущественную и страшную мантру, сокрушающую врагов. В идеале ее надлежит произносить в Великую Ночь Шивы во время тамасической пуджи. Да,?— кивнул гуру,?— ты не ослышался, это мантра ?левой руки?, связанная с тьмой и смертью. Она славит Махадэва и Махакали в самых грозных аспектах и призывает шивганов на помощь заклинающему. Возлив жертвенную кровь на шивалингам, ее произносят в миг отчаяния?— и если жалоба будет сочтена справедливой, сам Петлерукий Яма не избавит виновного от возмездия. Я дарую ее тебе, ибо знание не должно быть забываемо. Но лишь ты не используешь ее без нужды. И помни?— никто, кроме тебя, не должен узнать даже о ее существовании. Особенно Вишнугупта с его непомерным властолюбием, которое даже я, ничтожный, не сумел укротить. — Клянусь, учитель! —?складывает ладони Картикея, еще не прозванный Ракшасом. Ракшасом… Ужасный мир Кали-Юги! В нем водятся такие праведники, рядом с которыми ракшасы[7]?— милейшие безобидные существа. Аматья не помнил, кто первый раз назвал его так, наверное какие-то заговорщики, которым он не дал уйти от царского гнева. Из-за ветхой стены доносилась песня солдат, гласившая, что Чанакья велик, могуч и прекрасен, и сражается за простой народ. Интересно, Чанакья еще помнит, что царь здесь не он? Шивалингама в хижине не было, и жертвенного животного тоже. Ножа?— и того не было. И даже ночь не была Великой Ночью Шивы. Была лишь ярость и скорбь советника Картикеи над мертвым телом его царя. Но… ведь Шиву изображают трупом под стопой грозной Кали, а один из его титулов?— Капалешвара, Повелитель Черепов! Картикея шагнул и вновь встал над ложем. Бешено, словно перегрызая глотку врага, рванул зубами собственную ладонь. Капли крови окрасили лоб мертвого государя Магадхи, рисуя невиданную карминную тилаку. Чеканные слова мантры, призывающей преданных воинов Шивы явиться из пугающего потустороннего мира и совершить справедливость, отозвались под низким потолком хижины звоном мечей, и казалось, выстудили воздух. Если удивленный Селевк и хотел что-то сказать, слова должны были замереть и замерзнуть на его губах. Огонь светильников заколебался, едва не погаснув. Тело царя содрогнулось. Аматья пошатнулся от ужаса и радости. Рука Дхана Нанда шевельнулась, отталкивая покров, укрывавший самраджа до груди. Император сделал мучительный вдох, закашлялся… Открыл глаза и сел. — Что это? —?с трудом выговорил он, обводя помещение удивленным, но внимательным взглядом. —?Что произошло? — Геката Владычица… —?ошеломленно изрек Селевк. Ноги Ракшаса подкосились и он осел на колени, вглядываясь в лицо своего самраджа. — Мой государь? — Нет. Если вы, милейший, намеревались возвратить душу вашего короля в его бренную плоть, у вас не вышло,?— с явным сожалением возразил воскресший владыка, прислушиваясь к себе с крайне озадаченным видом. Рана на шее совершенно закрылась… как, собственно, и должно быть, когда в тело умершего вселяется ветала[8]. Аматья застонал, сжав еще кровоточащую руку и даже не ощутив боли. Над телом Дхана Нанда все-таки надругались, и сделал это не враг, а тот, кто был готов за него сто раз умереть! — Кто же ты, неведомый дух? —?горестно спросил Ракшас. Чья-то незримая ладонь коснулась щеки, стирая слезы. Аматья замер, пытаясь понять, почудилось ли ему. — Дольф, король Междугорья,?— отрекомендовался ветала. —?Не могу сказать?— к вашим услугам, потому что некромант вы, сударь, аховый. Так что прекращайте истерику и рассказывайте, кто вы и что у вас тут стряслось. Что вашего короля убили, я уже понял.