Летопись пятая. (2/2)
Племянница покойной царицы была одной из самых пригожих невест Москвы, и многие боярские сыновья желали заполучить её расположение. После смерти родителей Варвара осталась сиротой. Опекуном девушки стал сам царь, и темже мало кто решался подступиться к красавице. Были смельчаки, а нынче никто и не вспомнит о них, пропали они в застенках вотчины Малюты. Варвара была набожной и смиренной, как и её тётка. Не питала она особой любви к Фёдору, но уважала его и дала обет быть всегда ему верной подругой. Да и сердце Басманова не колотилось бешено при виде Варвары, но почитал он её и заботился о жене как мог.
Вскоре после свадьбы Варвара понесла под сердцем дитя, чему и Фёдор, и Иван Васильевич были рады. Счастье русского правителя омрачил только отказ королевы Елизаветы в его матримониальных поползновениях. Находясь в раздражении великом, царь написал Елизавете гневное письмо, где сообщил, что торговые люди её ищут только своей выгоды, и что она - ?пошлая девица?.
Опричники во главе с Фёдором и Малютой продолжали разорять земские земли. Не знавшие пощады слуги государевы несли всюду смерть и разруху. Неугодных бояр, что даже не помышлявших об измене, но по ложным наветам оклеветанным, бросали в тюрьмы, а простых людей убивали на месте: вешали, сжигали заживо, топтали лошадьми и закалывали саблями. Басманов почти каждый раз возвращался домой весь в чужой крови, что впиталась в его опричное одеяние и капала с оружия, а Скуратов пополнял свои камеры новыми жертвами. Всё имущество безвинно умерщвлённых бояр делили меж собой опричники. Царь продолжал подписывать приказы о казнях днём, а по ночам истово молился, вопрошая Бога дать ему покоя и избавления от предателей и врагов. Он отбивал поклоны земные так рьяно, что скоро с его лба не сходили красные знаки.Впрочем, временами Иван Васильевич был весел и пировал в окружении войска своего. Возле него неотлучно сидел Фёдор, который веселил государя пением и плясками в женском летнике, а после пира отдавался ему всецело.
Мария Темрюковна, прознавшая о намерении царя взять новую жену, исходила злобой и ненавистью. Варвара Васильевна же, брюхатая вторым ребёнком, молча сидела в своём тереме и растила старшего сына.
Однажды по наговору были арестованы родственники друга детства царя, Фёдора Степановича Колычёва, который взял после пострига имя Филипп. Был Филипп в ту пору игуменом Соловецкого монастыря. Когда ж прослышал он о родичях своих замученных в темнице Малюты, то долго скорбел и просил Бога вразумить царя. Долгие ночи стоял Филипп перед иконами, молился, плакал о судьбе отчизны, что раздираема междоусобицами людей.
Нежданно-негаданно пришёл в монастырь приказ от Ивана Грозного, в котором говорилось, что игумен Филипп должен покинуть Соловки, прибыть в столицу и занять престол Московской митрополии. Не хотел ехать Филипп к царю и долго отказывался. Но кто ж волен противиться воле государя? Да и многие уговаривали его, увещевали, как бы Грозный не разгневался, и не постигла бы Филиппа участь его родни.
В конце концов оставил Филипп свой пост в монастыре и прибыл в Москву. На соборе епископов, где ему предложили стать митрополитом Московским, Филипп принялся обличать опричнину, говорить, что мерзость сия не надобна и чужда православным людям. Говорил он долго, с чувством, голос его звенел, отражаясь от стен собора, и всем казалось, что его устами сам посланник божий вещает. Царь сидел и смотрел на него исподлобья, нахмурив брови. Не понравилась Ивану Васильевичу речь Филиппа, чудилось ему, что не его слова эти, а бояр, которые козни свои через друга детства строят.- Вот ты говоришь: ?Да будет только единая Русь, ибо всякое разделённое Царство, по глаголу Всевышнего, запустеет.? Но скажи мне, Филипп, разве, когда я венчался на царство, Русь была едина? Разве не я собрал отчизну в цельное государство, присоединив Казань, Астрахань, Ногайскую орду и другие земли? А бояре что делали, когда я был дитём несмышлёным? Разоряли и разграбляли то, что оставили мне в наследство отец и мать! Разве они радели за единую Русь, продаваясь иноземным властителям? Хотели ли они крест целовать сыну моему, царевичу Дмитрию, когда я при смерти лежал? Называешь меня чуть ли не душегубом, но я всегда болел лишь о царстве своём, хотел укрепить его. Я не одобрения твоего жду, но поддержки в делах моих, - отвечал Иван Васильевич.- Как может митрополит поддерживать смертоубийство невинных людей?! – негодовал Филипп.И начался у них спор. Один утверждал, что нет места опричнине на Руси, второй противоречил и говорил, что войска эти необходимы, дабы поддерживать порядок в стране. Через малое время и тот, и другой устали от препираний, но ни один из них не хотел уступать. Епископы со страхом взирали на Ивана Васильевича и с благоговением на Филиппа, который не побоялся возражать царю.
- Умолкни, Филипп! – закричал на него Грозный, ударив посохом об пол. – Коли не согласишься быть митрополитом и нести свет божий простому люду, то тут же велю Гришке в кандалы тебя заковать! А после встретишься на том свете со своими родственниками-предателями, которые так же, как и ты, решили пойти против царской воли!
Содрогнулся Филипп, убоявшись гнева государя, склонил голову, но не отступился. Согласился стать митрополитом при условии, что будет он служить Богу вне законов опричнины и вступать в неё не намерен. Царь ублажился и этим.
- Ох, чует моё сердце, государь, митрополит новый не так прост, как кажется, - находясь в раздумьях, сказал как-то раз Фёдор после соития с Иваном Васильевичем.
Голова его покоилась на плече царя, а чёрные волосы волнами рассыпались по подушке. Грозный обнимал его, тесно прижимая к себе.- Ретив больно Филипп стал. Нет в его взоре боязни. Думает, что Бог его защитит от моего наказания. Только забывает он, что я на земле перст божий. И мне, а не ему, решать кого казнить, а кого миловать, - откликнулся царь.
- А что ж ты сделаешь, государь, если Филипп всё же против тебя пойдёт? – не отставал Басманов.
Он приподнялся на локте и заглянул в очи царские. Иван Васильевич устремил на него внимательный взгляд.- А ты что бы сделал, будь на моём месте? – спросил Грозный.- Поджарил бы на сковороде! Чтоб познал отступник ад на земле! – рассмеялся в ответ Фёдор.
- Убивец и злодей ты, Федя, - подытожил царь.Басманов только ещё пуще хохотал на его слова, запрокинув голову. А затем сел верхом на Ивана Васильевича, впустив его вновь вставший детородный орган глубоко в себя, и принялся двигаться. Фёдор закрыл глаза и с наслаждением насаживался на уд царя, заполошно шепча:- Душа моя, Иван Васильевич… Люблю тебя, государь мой…
Царь положил руки на его бёдра и впился пальцами в кожу, созерцая, как Басманов получает удовольствие. Весь вид сгорающего в пламени страсти любовника будил в нём странные чувства. Никогда доселе он не думал, что сможет жить с мужчиной, как с супругой законной. Да и чужды были такие отношения для Грозного. Но Фёдор был таким искусительным и лакомым, что вряд ли даже праведник устоял бы. Всё в Басманове дышало грехом, и в этом была его прелесть и притягательность. Душа его была уже осквернена поступками гнусными, но вот тело и лицо являли собой истинно ангельское обличие. Всё это и привлекало царя, который дорожил им, как зеницей ока своего.Фёдор, набирая темп, всё быстрее скакал на чреслах Грозного и громко вскрикивал, сжимая в руке свой влажный орган. Иван Васильевич не сводил с него глаз и кусал губы, стараясь подавить стоны, рвущиеся наружу. Любовники ощущали приближающееся удовлетворение и подавались навстречу друг другу. Опочивальня была полна пошлыми звуками от соединения тел двух развратников и скрипа их содрогающегося ложа.
Вскорости судорога прошла по телу царя, и он тотчас излился в утробу любовника. Ощутив жар и мокроту в заднем проходе, Фёдор выгнулся в пояснице и со стоном спустил, замарав семенем своим себя и государя.Тяжело дыша, Басманов рухнул на Грозного. Иван Васильевич заключил его в объятия и едва слышно молвил:- Что же ты сделал с нами обоими, Федя?.. Не простит нас с тобой Господь Бог… Гореть нам с тобой в геенне огненной…
- А я и этому рад буду, государь. Лишь бы подле тебя пребывать, - отозвался Басманов и уснул.