Летопись третья. (1/2)
Жизнь в Александровой слободе иным часом больше походила на монастырское существование. Постоянные церковные службы, которые вёл сам царь, аки игумен, молитвы, чтение Священного Писания, пение на клиросе, звон колоколов – всё это вперемешку со стонами из узилища Малюты и приказами казнить того или иного заговорщика придавало правлению Ивана Васильевича несколько нелепый и зловещий характер. Фёдору это место казалось неким подобием чистилища, где все опричники, грешники с окровавленными по локоть руками, ждали своей участи на Страшном Суде.С того дня, когда арестовали Горбатого-Шуйского, Фёдор пользовался каждой возможностью, хоть самой малой, чтобы оказаться около государя. То лошадь подаст, то мимо пройдёт, как бы невзначай скользнув взглядом, то сядет недалеко от царского стола во время трапезы. Но и сам Иван Васильевич нет-нет да и высматривает из своры опричников знакомый стан и дерзкий взор молодого Басманова. А тот, как назло, шастает туда-сюда, смущая царя своими вьющимися кольцами волосами и плутовской улыбкой.
Как-то по осени царица отправилась на богомолье по святым местам, дабы вымолить у всевышнего наследника вместо умершего в младенчестве царевича Василия. А заодно попросить его вернуть расположение царственного мужа, который в последнее время не торопился посещать супружеские покои. Уж как ни старалась Мария Темрюковна завлечь Ивана Васильевича в свою постель, он всё равно оставался холоден к красавице южных кровей. Да и ревновала она страшно мужа к Анастасии Романовне, которую тот всё ещё любил.
Спровадив царицу за ворота слободы, Грозный спросил Годунова:- Давно ль не было пира у нас?- Давно, царь-надёжа. Я уж и забыл, когда в последний раз мы бражничали, - ответил Борис Фёдорович.Следующим вечером почти все опричники слободы сидели за дубовыми столами, уставленными всевозможными яствами, лихо отплясывали под гусли и дудки, поднимали полные чаши и пели заздравные Ивану Васильевичу. Все они были хмельны от вина и вседозволенности, которую чинили по разрешению государя, а власть, пусть и самая малая, кружит голову похлеще медовухи.
Грозный сидел на троне, наблюдая за своим войском, и думал, правильно ли он поступил, разделив землю русскую на царскую вотчину и боярскую. Он непрестанно размышлял об этом, днём и ночью молился и просил Бога дать ему разума и сил, чтобы не допустить раскола и владычества бояр.
Фёдор сидел недалече. Пил молча и глаз не отводил от Ивана Васильевича. Пётр что-то ему втолковывал, дёргал, пытаясь развеселить, но тому было не до него и его шуток. Страшное предчувствие терзало его душу, но Басманов никак не мог понять, чего именно он боится. Но это ощущение неизбежной беды не отпускало его уже несколько дней.Вдруг Фёдор случайно кинул взор на дверь, что вела в кашеварню, и увидел странного дворового, который не двигался с места, мешая проходить другим, держал в руке царский кубок и при этом смотрел на него глазами полными страха. Басманов нахмурился и подался вперёд, пристальнее наблюдая за прислужником. А тот наконец тронулся и мелкими шажками направился прямо к царю. Фёдор поднялся с места и украдкой тоже устремился к Грозному, прячась за спинами пьяных опричников.
Дворовый подошёл к трону и, поклонившись, поднёс кубок Ивану Васильевичу. Царь был погружён в свои думы и без задней мысли потянулся к кубку.
- Не трогай, государь! – Фёдор вырос перед ним, как из-под земли. – Не пей из этой чаши!Царь сдвинул брови, покосившись на него. Голос Басманова прозвучал так громко, что музыка вмиг затихла, а опричники застыли с питием в руках и перестали плясать. Малюта вскочил и крикнул:- Что ты замыслил, пакостник? Хочешь царский пир испоганить? А ну прекрати!Басманов и глазом не повёл на его слова. Иван Васильевич промолчал, с интересом созерцая Фёдора. А Басманов подошёл к трясущемуся дворовому и, ухмыляясь, осведомился:- Что в кубке?- В-вино г-государю… - запинаясь, промямлил прислужник.- Государю, значит, - подытожил Фёдор, но в следующий момент очи его сверкнули дьявольским огнём, и он рявкнул на всю трапезную. – Тогда ты первый отведай!У дворового ноги подкосились, и он едва не рухнул на каменный пол. В миг он весь покрылся испариной и с ужасом мотнул головой.- Нет? Не желаешь испить из сия кубка и быть подобным самому царю? – открыто издевался Басманов, глядя, как того бьёт дрожь. – Небось, наливая вино-то, хоть раз думал испробовать напиток из государевых погребов?Вытаращив зеницы, прислужник слушал Фёдора и в итоге не выдержал. Он выронил кубок из рук, расплескав вино, и повалился в ноги опричнику, заливаясь слезами.
- Смилуйся, батюшка! – вопил несчастный сквозь рыдания. – Чёрт меня попутал! Уж отнекивался я порошок тот подсыпать, да заставили меня! Не хотел я никого травить! Прости Христа ради!- Какой порошок?! – допытывался Фёдор и пнул его. – Говори немедля, аспид поганый!Но прислужник только ревел навзрыд и тряс косматой башкой. Иван Васильевич встал с трона и подступил к обескураженному Скуратову, обогнув по пути Басманова и воющего дворового.
- Вот ты пьёшь, гуляешь, песни горланишь, а между тем царя-то твоего отравить пытаются, - елейно произнёс царь, но у Малюты всё внутри похолодело от его ласкового тона.- Не вели казнить, царь-батюшка! – упал перед ним на колени Скуратов. – Не чаял я опасности…- Не чаял?! – прогремел Иван Васильевич и больно ударил Малюту по голове посохом. – А, может, это ты задумал извести меня, а посему пытался остановить Фёдора?!Скуратов взвыл от боли, но бросился лобзать сапоги царя и подол его одеяния, приговаривая:- Не взыщи, всемилостивейший государь, прости раба своего недостойного! Проглядел! Моя вина! Так позволь мне искупить её! Всё сделаю, носом землю буду рыть, ночами глаз не смыкать, пока не раскрою этот заговор! Смилуйся над псом своим, что не по божьему изволенью, а по бесовскому внушенью допустил он оплошность!
- Ну всё, Гриша! Всё! – оттолкнул Малюту Иван Васильевич. – Попричитал и полноте.
Фёдор с циничной ухмылкой смотрел, как всегда суровый Малюта верещит, будто дитя малое, перед царём, пытаясь вымолить прощение. Сердце его колотилось в груди от мысли, что государь мог выпить яд, не будь его, Басманова, рядом, но покамест всё обошлось.
- Бери энту паскуду и тащи в свою темницу! – приказал Скуратову Иван Васильевич, тыча посохом в дворового. – И чтоб вскоре я ведал, кто опять на меня руку свою грязную поднять вздумал!- Непременно, царь-батюшка! – воскликнул Малюта, поднимаясь с колен. – Клещами раскалёнными вырву признание!- А ты, Фёдор, - обратился Грозный к Басманову. – Пойдёшь со мной молиться и благодарить Пресвятую Богородицу, что отвадила от меня беду.- Благодарствую, государь, - засиял Фёдор и не преминул подойти ближе к нему.
- И вы все тоже пойдёте отмаливать грехи ваши тяжкие! – объявил опричникам Иван Васильевич, обводя трапезную леденящим кровь взглядом.Приспешники царевы тотчас побросали напитки и угощение и потянулись в церковь за царём, дабы отслужить полунощницу. Малюта грубо схватил за шиворот едва живого с перепуга дворового и отвёл в подвал.
Почти до рассвета в слободе слышались завывания из пыточной Малюты и церковные песнопения.Через день с отчётом от Скуратова к царю в покои явился Басманов. Грозный восседал за столом, изучая бумаги от венецианских и английских купцов. Фёдор с замиранием сердца протянул ему свиток с показаниями дворового и замер вне себя от радости великой. Иван Васильевич развернул пергамент и начал внимательно читать. Фёдор буквально ел его глазами, следя, как меняется лицо государя к концу свитка.- Собаки поганые! – разозлился Грозный и швырнул донесение на пол. – Да за что ж родная тётка хочет в гроб меня заколотить?! Уморили семью мою, а теперь и мне жизни нет от их мятежей постылых!