Часть 1 (1/1)

Коленька Бориславский всегда был хорошим мальчиком, надеющимся на самое лучшее в людях. Он приехал в город X несколько месяцев назад и уже успел неплохо обосноваться в новой школе, заслужить авторитет у преподавателей и даже завести парочку друзей. Конечно, он тосковал по родной Одессе, ведь там остались все его родственники, его младший брат, прибалт по рождению, по которому он безмерно скучал, дом и всё, что окружало его на протяжении целых четырнадцати лет. Коля жил в маленькой узкой комнатке с высоким потолком, отгороженной фанерными стенами от остального пространства больших зал старого особняка. Коля был опрятным аккуратным мальчиком, и в его комнатке всегда было убрано. Нежно-розовые стены в мелкий цветочек обрамляла старая покосившаяся резная мебель и, казалось, что Бориславский остановился в лавке у старьёвщика. Мальчик любил рассматривать тонкую резьбу, водить пальцем по лепнине на стене, ощупывать потёртые золочёные розетки на ручках шкафа. Ему нравилось временами разглядывать своё отражение в мутноватом зеркале туалетного столика, за которым он делал уроки?— свои светящиеся природным любопытством серо-зелёные глаза, тёмно-рыжие кудри, выбивавшиеся из-под шапки, которую он носил, не снимая, из-за холода в плохо отапливаемых помещениях. На стене рядом висела вышивка его мамы в деревянной овальной рамке, дешёвая репродукция какой-то из картин Куинджи, да старая чёрно-белая фотография, на которой мало, что можно было разглядеть. Небольшая фотография, где были изображены все члены его семьи, стояла на туалетном столике в серебристой квадратной рамке. Коля старался на неё не поглядывать лишний раз, это вызывало у него долгие тягучие приступы тоски. Но всё равно твёрдо решил поставить её на видное место, чтобы она напоминала ему о том, ради кого он должен стараться.Школа находилась совсем недалеко от его дома. Это было скромное двухэтажное бело-жёлтое покосившееся здание бывшей мальчишеской гимназии. В его параллели был всего один класс. Ребята подобрались очень разные, но, в большинстве своём, спокойные, совершенно обычные. Коля бы назвал их среднестатистическими, и ему это нравилось.Он сразу же познакомился со Стёпой Маршевым (видимо, партийный псевдоним отца)?— черноволосым мальчиком со спокойными синими глазами, в длинном пальто с меховой подкладкой и кучей значков на лацканах. При первом взгляде на мальчика, Коле показалось, что он позёр и активист, везде лезет и кричит громче всех. Вернее, об этом говорили его одежда и значки. Но глаза и пластика говорили об обратном. Когда они начали общаться, Стёпа признался, что его отец, бывший торгаш какими-то контрабандными товарами, быстро присоединился к движению и стал одним из самых громких активистов. Он таскал своих детей по демонстрациям, различным мероприятиям, но Стёпе это всё ужасно не нравилось. Он ненавидел в них участвовать. Кроме того, мальчик попивал, и иногда это приводило к проблемам. Но из-за всей этой партийной активности его семья жила хорошо, была обеспечена по сравнению с остальными.Стёпа дружил с Костиком Макаровым?— худощавым бледным мальчиком из бедной семьи, вечно таскавшим отцовскую старую жёлтоватую куртку с капюшоном и грязным потрёпанным мехом. Костя был добрым и находчивым, но нередко участвовал в разных авантюрах?— крал буханки хлеба из местного магазинчика, играл на деньги в переулке и перепродавал всякий хлам. Его семье обещали улучшить условия проживания, но ещё не успевали добраться до небольшого городка, где они жили. Хоть они и получали паёк от партии, этого едва хватало на семью с тремя детьми.В общем и целом, Коля спокойно относился к своим одноклассникам, но было и одно исключение. Этим исключением был Эрик Картман (судя по имени и фамилии, потомок выходцев из немецкой слободы). Жадный, самовлюблённый, хитрый мальчик, толстый, насколько толстым мог быть ребёнок в послереволюционный голод. По классу гулял слух о том, что его мама?— куртизанка. Она подмазалась к какому-то известному партийному деятелю, и получилось так, что Эрик жил на тот момент лучше, чем кто-либо из класса. Он приходил в школу в дорогих дублёнках, в новых кожаных ботинках и кружевных рубашках. Но, в отличие от Коленьки, который собственноручно стирал свои вещи, сушил, гладил утюгом на углях, одолженным у соседей, и накрахмаливал, Картман относился к своим вещам очень небрежно. Все рубашки и брюки стоили денег, были привезены из-за рубежа, но на них постоянно красовались пятна от чернил и варенья, рукава быстро рвались, кружева и жабо?— трепались. Эрик также не утруждался расчёсыванием волос. Почерк у него был кривой, и чернила вечно текли по бумаге синими тонкими ручейками. Но было в нём что-то, что, несмотря на его мерзкий характер и врождённую жестокость, привлекало людей. У него были ум, находчивость и энергия, удивительная способность говорить красивыми словами. Он мог не выучить урок, но придумать хитроумную схему, с помощью которой можно было выручить лишние деньги в соседнем переулке. Его идеи зачастую были настолько привлекательными, что Коленька просто не мог удержаться от участия в их воплощении. Иногда они кончались неудачами и долгими разговорами со взрослыми, и Бориславский клялся себе, что никогда больше не будет в них участвовать. Но держать клятву дольше нескольких дней не мог. Его друзья тоже плохо умели сопротивляться соблазну. Так они и ходили вчетвером, и всё бы хорошо, только вот Эрику Коля почему-то безумно не нравился. Нет, конечно, он знал, что Бориславский?— один из самых умных и энергичных мальчишек в классе, который может придумать хорошее алиби и подкорректировать его собственные ошибки в различных схемах, вычислить недочёты и исправить их. Но что-то в этом мальчике не давало ему покоя.Эрику безумно не нравились рыжие дети. В школе их было немного, и Коля имел привычку не снимать шапку в неотапливаемом помещении, чтобы ненароком не простудиться, но, почему-то, это выводило Картмана из себя ещё больше. Казалось, что Бориславский пытался его обдурить, притворяясь, что он не рыжий. Но Эрика так просто не обмануть. А ещё его нос. У Коленьки на носу была небольшая горбинка, поэтому он очень напоминал Картману карикатуры на евреев, которые ему частенько показывал ?отчим?. На картинках были изображены уродливые сгорбившиеся люди с кучерявыми волосами, кривыми носами и сощуренными глазами, жадно потирающие руки. И Эрик возненавидел этих некрасивых алчных людей, которых он никогда не встречал вживую. Его занимала мысль о том, что такой опрятный и правильный Коленька мог на самом деле оказаться коварным обманщиком. И, когда эта информация подтвердилась, он был бесконечно рад. Но, кончено же, никак этого не показал. Эрик и так постоянно цеплялся к Коле по разным мелочам и обзывал всякими словами, но теперь мальчик не сомневался в собственном абсолютном преимуществе.Однажды вечером в дверь постучали. Коля очнулся от домашнего задания по правописанию, удивленно поглядел в её сторону. К нему редко кто-нибудь приходил, тем более, не приходил так поздно вечером, в плохую погоду. За окном хлестал холодный ноябрьский дождь, дул ледяной ветер. Ветки деревьев стучали по стёклам, и Коля боялся заболеть, поэтому всюду ходил в шерстяных носках, в тёмно-зелёной шапке-ушанке и утеплённом жилете из собачьей шерсти. В дверь постучали настойчивее. Бориславский неуверенно подошёл ближе.—?Кто там? —?спросил как можно более чётко он.Никто не ответил. Стук раздался в третий раз, ещё громче и нетерпеливее. Коленька решил, что если ему вышибут дверь, будет только хуже, поэтому достал ключ из кармана и повернул его в скважине. Мальчик очень удивился, увидев на пороге своего одноклассника. Картман стоял в дверях в одной из своих лучших шуб, в меховой шапке и с какой-то странной широкой улыбкой на округлом лице.—?Картман? —?ошарашено спросил Коля,?— что ты тут делаешь?Но Эрик, не дожидаясь приглашения, сам шагнул в комнатку, по-хозяйски кидая шапку на заправленную кровать, деловито расстёгивая шубу. Бориславский так и остался стоять у двери, приоткрыв рот от удивления и медленно моргая, переводя взгляд от темноты коридора на непрошеного гостя и обратно.—?Чего застыл? —?гнусаво бросил Эрик, небрежно откидывая шубу следом за шапкой чуть ли не на пол,?— не ждал меня, Колька?—?Я? Не ждал? —?Коля качал головой, раздумывая, не сошёл ли он с ума,?— конечно, не ждал, Картман! Кто тебе вообще разрешил вот так вламываться в мой дом?! Убирайся отсюда!—?Скромно живёшь,?— хмыкнул тот, с брезгливым любопытством прохаживаясь взглядом по помещению,?— особо не развернёшься.—?Да, тебе и в классной комнате тесно, аж боками доску задеваешь! Зачем ты сюда ввалился?—?Не всем же быть такими тощими, как ты,?— Эрик противно ухмыльнулся, распахивая полупустой платяной шкаф. С цоканьем поглядел на немногочисленные брюки и рубашки, пару ботинок среднего возраста,?— у некоторых людей есть еда. Или ты видишь в этом что-то плохое? Хочешь извернуться и отнять её у них, верно?—?С ума сошёл? —?лицо Коли от гнева покрылось красными пятнами. Картман неожиданно для себя обнаружил, что гнев Бориславского вызывает приятное покалывание в кончиках пальцев,?— тогда повторю ещё раз?— выметайся!И Эрику очень захотелось разозлить Колю, чтобы он пылал от гнева. Чтобы покраснели щёки, заскрипели зубы, сжались в кулаки ладони. Чтобы ненавистные рыжие волосы стояли дыбом. Чтобы спокойный прилежный мальчик, глубоко уважаемый учителями и детьми, сорвал голос и забылся, и чтобы ему было стыдно после.—?Вот так ты с людьми, Колька? Я и не знал! —?Эрик бессовестно развалился на кровати хозяина, так и не сняв ботинки,?— хочешь выкинуть товарища на мороз? Видели бы тебя родители…хотя, погоди-ка… —?Картман сделал задумчивый вид, подперев двойной подборок рукой,?— их же тут нет! Наверное, тяжко жить без родителей, а, Колька? Никто по головке не погладит, лишний раз не похвалит за все эти твои придурочные пятёрочные диктанты, за всю эту кипу книг, которой ты набил свою вихрастую голову?Но Коля вовсе не был дураком. Он понял, что Эрик почему-то сделал целью своей печальной жизни его гнев, поэтому вдохнул, выдохнул и невозмутимо сел за столик, как ни в чём не бывало, продолжая выводить букву за буквой и получать удовольствие от каждой аккуратной петельки.—?Меня вот мама целует перед сном, а тебя никто не целует… —?продолжил было Картман, но вдруг начал вертеть нечёсаной головой, с недоумением оглядываясь на одноклассника, уставившегося в тетрадь с самым незаинтересованным видом,?— ты чего это за буквы уселся?! А чай?!—?У меня нет чая,?— холодно бросил Бориславский.—?Не пытайся обвести меня вокруг пальца, жид пархатый! —?Эрик подошёл к нему вплотную, тяжело хлопая по плечу,?— я?— твой гость, и ты обязан меня развлекать!—?С какого перепуга? —?поднял брови Коля, глядя на Картмана с рафинированной ненавистью во взгляде,?— ты вломился ко мне в дом, и я имею право выставить твой жирный огузок на мороз. Но я предпочитаю терпеливо подождать, пока ты не соизволишь сделать это самостоятельно.К большому удивлению Коли, Эрик рассмеялся. Визгливым раздражающим смехом, что так противно отражался от тонких фанерных стен и звенел в ушах. Благо, длилось это недолго. Картман замолчал, пытаясь отдышаться, смахивая слёзы с длинных ресниц. Коля поморщился, переводя взгляд обратно в тетрадь. Но тут насмешливый шёпот раздался прямо у него в ухе:—?Если ты не будешь меня развлекать, я расскажу всё маминому хахалю, и он сообщит, куда надо,?— по спине Бориславского табуном пробежали мурашки,?— и позорное происхождение отнюдь не скрасит твою жалкую жизнь.—?Но я ничего не сделал,?— Коля старался говорить без страха, твёрдо и уверенно, хоть у него и тряслись коленки так, будто кто-то поднёс дуло пистолета к его виску.—?А кого это волнует? —?победоносно усмехнулся Картман, всё ещё дыша Коле в шею,?— он быстро состряпает дело, он это умеет. Ты, значит, приехал к нам из своей Одессы, чтобы всех нас обокрасть…—?Что ты от меня хочешь? —?нетерпеливо перебил Бориславский, подрагивая от страха и гнева,?— как прикажешь развлекать?—?А что ты умеешь? Ты же должен что-то уметь, раз сюда приехал.И Коля показал Эрику пару фокусов с напёрстком, которым его обучила бабушка, когда ещё была жива. Потом начал декламировать ?Евгения Онегина? наизусть. Но, когда дошёл до второй строфы, Картман резко его перебил своим зевком, открыв рот так, будто хотел проглотить табурет.—?Мне, пожалуй, пора, жидёнок,?— делано устало пробубнил он, неловко застёгивая шубу,?— было скучно, и я хочу, чтобы к следующему моему визиту ты подготовился получше.—?К следующему визиту?..Но Картмана поглотила тьма коридора, лишь на лестнице всё ещё раздавались его тяжёлые нелепые шаги. Коля закрыл дверь, ловко поворачивая потёртый ключ в скважине. Как только замок щёлкнул, мальчик прислонился к двери спиной, пряча лицо в ладонях. За стеной о чём-то судачили соседи, за другой –играли на расстроенном аккордеоне. Внизу будто бы кто-то дрался, крича и катаясь по полу. А за окном выл ветер и стучал дождь. И нависали грозные тучи.В школе Эрик вёл себя точно так же, как и до своего странного визита?— самодовольно унижал всякого, кто попадался под руку. Видимо, он никому не рассказал о том, что был у Коли. Решил сделать это своим особым садистским удовольствием.И, как обещал, вернулся через неделю. Принеся с собой в карманах шубы целые горсти печенья и парочку пирожных. Прекрасно зная, что у Бориславского не было денег на такие излишества. Погода стояла отвратительная?— влажная, холодная, беспросветная. Коля встретил его недружелюбным взглядом и громким заявлением о том, что репертуар фокусов исчерпал себя, а ?Евгений Онегин? Картману не понравился. Но Эрик требовательно погрозил толстым пальцем, садясь на худосочный матрас, который прогнулся чуть ли не до пола:—?У тебя где-то тут должна быть скрипка,?— заявил с видом знатока он, пожирая пирожное с кремом и сахарной пудрой,?— все евреи постоянно играют на скрипке.—?Не все,?— ощетинился Коля, невольно остановившись взглядом на заварном креме,?— и у меня её нет.—?Есть,?— чавкнул тот, вытирая пудру с губ тыльной стороной ладони,?— я в шкафу видел. Играй.—?И не подумаю.Игре на скрипке его научил отец в очень раннем возрасте. Коле понравилось играть, и он легко обучился и более сложным мелодиям. Но играл он только в кругу семьи. Он вежливо отказал бы и друзьям, даже если бы они его попросили. Это было для него чем-то сокровенным, чем-то личным. Тем, что напоминало о доме и родных людях, отличало его от остальных. Тем, что никто и никогда у него не отнимет. А тут врывается этот недоделанный хам и приказывает ему играть? Чёрта с два!—?Коооленькааа,?— масляно протянул Эрик, и это было сродни царапанию лезвием по стеклу,?— ты, похоже, у нас слаб памятью, и забыл, что я тебе сказал почти неделю назад. Я расскажу хахалю моей мамки?— и тебя быстро увезут далеко и надолго. И не повезёт, если и твоих родителей прихватят. Лучше играй и не упрямься,?— он мерзко рассмеялся, кладя в рот печенье в сахарной глазури,?— может, я растрогаюсь и даже дам тебе одно пирожное…нет, половину…Коля вздохнул, качая головой, медленно подошёл к шкафу и распахнул старые покосившиеся дверцы. Отодвинув в сторону одежду, Бориславский выудил из дальнего угла заветный музыкальный инструмент. И как Картман смог углядеть его в дальнем углу в полной темноте? Видимо, обладал неземной способностью во что бы то ни было добывать неудобную информацию. Коля знал таких людей и пожалел, что попал в руки одному из них.Он встал перед Картманом, выпрямился во весь рост и, устраивая инструмент на плече, понял, что ещё чуть-чуть?— и он заплачет. Слёзы тошнотворно подступили к горлу, заставили пылать щёки. Коля напрягся всем телом, но неожиданно громко всхлипнул. Эрик удивлённо оторвался от десерта.—?Коленька, ты чего это? Сейчас разрыдаешься?..Коля тихо шмыгнул носом и принялся за игру. Сначала мелодия вышла какой-то протяжной и печальной, немного нескладной. Руки и пальцы будто налились свинцом и не хотели повиноваться своему обладателю. Но, постепенно, Бориславский разошёлся. Эти звуки напомнили ему о доме, о его близких и детстве, поэтому он крепко стиснул зубы, зажмурился. По разгорячённым щекам потекли слёзы. Они были тёплыми и солёными, быстро и легко капали с подбородка на жилет. Тем временем смычок задвигался в тонких пальцах с огромной скоростью, мелодия стала громче, быстрее, надрывнее. Коля играл с каким-то животным остервенением и, казалось, что каждым движением смычка яростно перерезает кому-то глотку. При этом его действия оставались точными и слаженными. Мелодия отражала его тоску по дому, его страх одиночества, страх несправедливости, которую он испытывал на себе в тот самый момент. Волосы взмокли под шапкой, по спине градом тёк пот. Бориславский полностью выпал из реальности, сконцентрировавшись лишь на собственном гневе, на страхе и ненависти. Его музыка рассекала пространство, будто тонкий серебряный клинок?— глубоко и точно. Казалось, что всё мироздание подчиняется этому отчаянному крику души. Отчаянному крику о помощи.Мелодия резко смолкла. Коля, тяжёло дыша, открыл глаза. Картман сидел на самом краю кровати, подавшись к скрипачу всем телом. Его карие глаза были широко раскрыты, как и рот. Мокрые пальцы крепко вцепились в ткань брюк. Коля ни разу не видел его настолько восхищенным, потерянным и поражённым. Будто растерялось всё его высокомерие и бесконечное желание унижать других. Но Картман быстро выпрямился, кривясь в прежней издевательской гримасе, хоть румянец удовольствия ещё не сошёл с пухлых щёк.—?Это было…это было,?— Эрик пытался отодвинуть собственный восторг на второй план и выдать что-то уничижительное, но у него не получилось,?— ты… Бориславский…—?А теперь выметайся отсюда!Коля схватил Картмана за шиворот и выволок в коридор с небывалой силой.—?Послушай… Коля…ты,?— глупая улыбка никак не хотела сходить с лица,?— еврей…в следующий раз…—?Вали к чертям собачьим! —?рявкнул вслед Коля, швыряя верхнюю одежду хозяину и громко хлопая дверью.Он рухнул на пол, обнял колени руками и заплакал. Картман его нагло обокрал, вынес вместе с собой частичку его души. Он сделал это с помощью шантажа и угроз. Украл то, что, казалось бы, нельзя было украсть. Что принадлежало только Коле и много для него значило. Как он мог разделить такой интимный момент с Эриком Картманом, с этим уродом?! Как он мог позволить ему всё забрать? Коля сжался сильнее, громко всхлипывая и давясь слезами. Грудная клетка тяжело вздымалась, несмотря на накативший жар, там ощущалась ледяная пустота, будто оттуда что-то вынули грязными цепкими холодными руками.Картман шёл по промозглой мокрой улице, улыбаясь как кретин. Никогда ещё никто не мог впечатлить его так, как это сделал еврейский мальчик. Никогда ещё он не пробовал на вкус столько чистых искренних эмоций. И он хотел ещё. Он бы отдал все пирожные и всё печенье, мать, её любовников, их дома и машины. Всё, чтобы сидеть в маленькой комнатке с высоким потолком и слушать яростную задушевную игру, захлёбываться чистой энергией и ни с кем ею не делиться.