Часть 5 (1/1)

Казуки улыбнулся.?— ?У нас еще осталось карри?<…>*** Йошиацу, потупившись, смотрел на тарелку с рисом и карри. Уставший морально и физически, в какой-то момент он подумал, что рис уж слишком похож на беленьких жирненьких опарышей, и, стоит поднести ложку ко рту, как они противно зашевелятся и расползутся в разные стороны по столешнице. Его лицо тут же скривилось. Эти странные мысли надоедливым пчелиным роем жужжали в голове, не давая есть. Отодвинув тарелку, он уставился на приоткрытую дверь, что вела в коридор. Казуки в комнате не было. Однако эта приоткрытая дверь внушала лишь тревогу. До Йоши доносилось журчание воды?— видимо, Казуки был в душе. Шумоизоляции в квартире не было. Веревки, которыми Казуки связывал свою жертву, лежали рядом с Йошиацу. Тот постоянно озлобленно косился на них, вспоминая, как однажды, разбив зеркало, он взял осколок и попытался разрезать оковы. Подобное ловко проворачивали герои фильмов, но в реальной жизни острая поверхность резала не только веревку, но и ладонь, а грубый материал продолжал натирать нежную кожу запястий. Руки Йошиацу были в крови, они дрожали, роняли злосчастный зеркальный осколок на пол. И вся та боль, от которой немели запястья и ладони, оказалась зря. Йошиацу громко плакал, когда понял, что дверь не открывается. Она оказалась заперта, заставлена с другой стороны какой-то мебелью, и никакого выхода не было. Загнанный в угол, он долго бился в закрытую дверь, кричал, рыдал и скулил, так сильно, что дрожал всем телом, срывал горло до хрипа, и все некогда красивое лицо оказалось в слезах, соплях и слюнях. На двери еще долго оставались кровавые следы. Отмывать ее, как и убирать осколки зеркала, Казуки отказывался еще очень долго. И все это напоминало заключенному, что выхода нет, и никогда не будет. Даже сейчас, оглядываясь и видя чертову дверь, Йошиацу ощущал, как его душит тревога.*** Казуки улыбнулся.?— ?У нас еще осталось карри? Он потянулся к Йошиацу, чтобы поцеловать, однако тут же отпрянул, коснувшись чужой кожи, словно обжегся, а после?— покинул комнату, давая возможность покинуть место своего заключения.*** Это не могло не насторожить Йошиацу. Похититель старательно пытался все это время удержать жертву здесь. Он запирал, связывал, наказывал. Будто бы пытался выдрессировать Йошиацу? Кто знает. Мужчина пытался понять своего надзирателя, разобраться в сложных механизмах его разума. Стать чуточку ближе, потому что абсолютное непонимание заставляло сходить с ума. И вот, когда казалось, что мужчина уже смог уцепиться за что-то?— Казуки его отверг.Или снова испугался?Как тогда, когда жертва тянулась за чужим теплом, за поцелуем?Почему дверь осталась открытой? Казуки хочет, чтобы Йошиацу ушел? После того, как старательно удерживал здесь?

Нет.

Это проверка? Может, Казуки на самом деле стоит там, в коридоре, выжидает момента, когда наивная жертва попытается сбежать, а после?— снова накажет? А что, если он уже получил все, чего хотел?Тогда Йошиацу ему не нужен? Именно это оказалось самым страшным объяснением, которое мужчина смог найти. Казуки на самом деле вовсе не испуганный маленький ребенок, который ищет тепла и любви. Казуки?— больной ублюдок и псих, который просто мечтал о том, чтобы Йоши его трахнул, чтобы вошел в него, кончил внутрь. Да, наверняка этот извращенец днями и ночами руки в кровь натирал, надрачивая на свои грязные фантазии с Йоши. И теперь, когда это произошло, Йошиацу больше не нужен. Галочка в списке поставлена. Йошиацу хотел увидеть в своем надзирателе душу, но разглядел лишь выгребную яму. Йошиацу хотел понять, но уже жалел, что понял. Йошиацу думал, что дальше?— только смерть. Йошиацу хотел жить.

Конечно, он хотел жить. Он все еще помнил счастливые лица друзей после лайвов, приятную усталость, гору недописанных песен, репетиции и трудности, которые они преодолевали, чтобы снова и снова выходить на сцену. Думая о своих причинах жить, Йошиацу думал о группе. Но почему же грудную клетку раздирает горечь разочарования? Йошиацу злился.

— ?Почему не едите? Невкусно???— этот голос отозвался эхом в голове. Йошиацу вздрогнул и флегматично взглянул на вошедшего, а после перевел взгляд на еду:? — Ждал тебя,?— соврал он. Казуки нахмурился. Возможно, сразу учуял неумелую ложь, но Йошиацу не отступился: — А ты не голоден?

— Немного.

Смотреть на этого человека, давя улыбку, Йошиацу уже не мог. Теперь он чувствовал отвращение из-за своих умозаключений. Он все смотрел на карри, кажется, будто уже пересчитал каждую рисинку в тарелке, а те противные опарыши уже уползли.

Надзиратель учуял перемену настроения, и то, что происходило, ему очень не нравилось. Задумчивый пленник склонился над рисом, его лицо обрамляли взъерошенные черные волосы. Черные глаза, изредка посматривающие на Казуки, выражали всю злость и омерзение, которое пленник хотел бы скрыть. Однако сам Йоши также понимал – скрыть что-то уже не выйдет. Словно большой взрыв, из необъятной пустоты и усталости в мгновение родился этот вихрь злости, ненависти и осуждения. Он окончательно отодвинул несчастную тарелку с едой и скинул с себя одеяло, которое небрежно все это время укрывало плечи, и тяжелым взглядом начал сверлить уже изрядно надоевшую физиономию.

?— ?Ты собираешься убить меня?? Казуки вздрогнул. Этот взгляд и правда был грозен, так же Йошиацу смотрел на него в самые первые дни своего заточения. По спине пробежали мурашки, но отнюдь не от страха, внутри что-то щелкнуло. Он хотел ласково обнять глупого пленника и уверить его, что это не так. Но спускать излишнюю агрессию и враждебность не стал. Йошиацу не в том положении, чтобы вести себя так своевольно, и Казуки молчал, следя за каждым движением мужчины, выжидая.

Медленно Йошиацу поднялся на ноги, его тело тут же почувствовало прилив сил, а разум?— уверенность, что он в шаге от желанной свободы. И вся эта уверенность пошатнулась так же сильно, как и сам Йоши, получив смачную пощечину. Звук шлепка эхом отозвался в пустой комнате. Лицо горело. Казуки молчал.

?— ?Знаете, если бы я хотел убить Вас, то, наверно, вчера просто оставил бы Вас так?— захлебываться в своем говне и рвоте?,?— мягкая ладонь погладила пленника по медленно краснеющей щеке. Казуки тихо и четко произносил каждое слово, медленно повышая тон и с укором глядя на своего возлюбленного. Будто родитель ругал свое дитя.?— ?Оставил бы что-нибудь острое рядом, и, когда бы Вы пришли в себя, то точно сделали бы все сами?, — Казуки невинно улыбнулся.?— ?Но даровать такому жалкому человеку, как Вы, освобождение через смерть, я не собираюсь. Я ведь люблю тебя?, — он робко коснулся чужих губ. Ведь ему так нравились эти легкие поцелуи, как в детстве, когда он целовал своего брата, а тот хмурился. Йошиацу впал в ступор. Тело уже не чувствовало ту легкость, что прежде, теперь конечности словно налились свинцом. И легкий толчок Казуки в плечо повалил Йоши на пол. Все, о чем теперь он мог думать, – вчерашний вечер. Отвратительные воспоминания о том, как он слизывал чертово карри с чужих рук, как организм, не видевший столько дней никакой еды, переставал слушаться, как его выворачивало на пол. Он даже не знал, было ли хоть какое-то осознание в тот момент? Он ненавидел себя. Хотел снять с себя живьем кожу. Хотел умереть. Казуки прав. Если бы вчера он оставил жертву в таком состоянии, то она бы просто убила себя из последних сил.

Стеклянным взглядомнадзиратель наблюдал за душевной агонией пленника: за дрожью в его теле, за тем, как он, подобрав под себя ноги, прижимался к холодной стене и часто, судорожно дышал, уставившись куда-то в одну точку.

Кажется, он окончательно сходил с ума.— ?Бедный Йошиацу-сан. Бедный, жалкий Йошиацу-сан?.Казуки присел рядом и осторожно потянулся к возлюбленному, прижал к себе, погладил. Теперь Йоши снова послушный. Теперь Йоши сам цепляется за Казуки, ведь ему больно, плохо. Казуки не убьет его. Казуки его любит.Думая о своих причинах жить, Йошиацу думал о группе. Но теперь весь его мир – это четыре обшарпанные стены, приоткрытая дверь, котацу и человек, который иногда приходил к нему.

Сознание будто отключилось. Он уже не помнил толком, как поел, помнил лишь, что было вкусно. Помнил, как Казуки со своей надоедливой заботой просил быть аккуратнее, хотя все уже остыло к моменту трапезы. Помнил, что Казуки тоже поел. Помнил, что пожаловался ему на скукоту и Казуки обещал принести книги, если Йоши будет хорошо себя вести. Мыслей противиться не было. Мыслей не было вообще. Помнил, что Казуки остался на ночь, потому что обещал. Помнил, что Казуки обнимал всю ночь и шептал о любви. Помнил, как посреди ночи вышел в коридор. Помнил, что впервые увидел кухню. Такую же потертую и старую, как и вся квартира в целом. Помнил, что вернулся обратно в комнату и запер за собой дверь.

Помнил, так?— спокойнее.