Posthumae admiratione tenetur memoriae (1/1)

Он въехал в город задолго до рассвета. В темноте, огороженная добротным красным кирпичным забором, протестантская церковь высоко закинула узкий шпиль, вверх, стремясь быть услышанной богом. Не убирая левой руки от руля, он набожно перекрестился и помолился за ее упокоившуюся душу. Ее смерть в хаосе событий показалась ему самой нелепой и фатальной ошибкой. Но пути господни неисповедимы.Когда ему было 17 или 18, впрочем, какая разница, он и подумать не мог, что его жизнь сложится так и никак иначе. Что привычные джинсы и футболка сменятся на реверентку* (как называли ее русские старухи протестантки, заставшие, наверное, сотворение мира и открытие первого Макдональдса. Штат Калифорния). ?Таб шорт? стал его привычной одеждой, если не сказать, что второй кожей. Черная ?пасторская рубашка? была вечным, непереносимым трауром и горем, и снять ее можно было теперь только с мясом и костями. Но теперь все будет иначе. Ведь он приехал для того, чтобы изменить все. Он приехал, чтоб вытащить его из невыносимой огненной геенны. Видит бог, что с человеком делают наркотики и барбитураты. Он и сам не заметил, как старенький Кадиллак подъехал к их старой школе. Табличка перед зданием уже выцвела и пожелтела. Он кинул на знакомое до боли место долгий, задумчивый взгляд, а затем вжал педаль до упора.*** Он не мог вообразить свое утро без хорошенького бокала мартини. Ему доставляло невыносимое удовольствие следить за тем, как похожий на юбку бокал наполнялся чистой жидкостью, прозрачной как вода. Когда услужливый клиент добавлял денег, то в неизменно холодном мартини плавала вишенка. И ее общая краснота с вопиющими мягкими боками и косточкой напоминала ему его самого. Казалось, сними он с себя всю эту мишуру, макияж и побрякушки он будет как эта вишневая косточка. Голый и брошенный в прозрачной жидкости. И никому не нужный. Очень скоро мартини сменилось кокаином. Белый порошок, выдаваемый за чистый товар, на деле оказывался какой-то бурдой. В нем четко проглядывался вкус амфетамина. Впрочем, он так скоро приобрел зависимость от этой дряни, что перестал даже поливать дерьмом дилеров большого и малого Джонсов, толкавшим кокаин 20 долларов за грамм. Дешево и сердито, и не кокс вовсе. Запираясь в туалете, в дешевом ночном клубе, он до посинения втирал псевдококс в десны. Его глотку распирали рыдания, и он мазал слезы напополам с соплями. Затем ополаскивал заметно исхудавшее, скуластое лицо руками и на ощупь шел к блестящей глади танцпола. Приход был его единственным верным другом. Он всегда приходил на танцпол и обнимал его мягкими лапами. И жизнь становилась на секунду легче. Но иногда из мягких, львиных лап вылезали когти. И тогда ему приходилось отменять все. По кровати он метался как бешеный. Из его носа то и дело лилась кровь. В такие минуты он мог бы отдать свою душу почти задаром. Всего лишь за пару грамм кокаина. Пускай разбавленного и грязного как задница негра. И тогда он обзванивал всех знакомых дилеров соглашаясь на завышенную цену и секс втроем. Иногда и вчетвером. Лишь бы волшебная легкость не покидала его ни на миг. Он с трудом мог бы вспомнить, когда от кокаина перешел к героину. Вертлявая Лили-Роуз предложила ему первую дозу, и он тут же окунулся в новое, странное ощущение с головой. Шприц был общий на целую компанию проституточек (помоложе да потребовательней), а героин четко бил в голову. Героин был похож на огромного плюшевого медведя. Он тянул в свои мягкие объятия, обещая защиту, надежность и ласку первому встречному. Но и он приносил проблемы. От ломки ему сносило крышу. Он готов был бить себя по лицу и рвать ногтями кожу за вожделенный шприц, наполненный до упора белым нагретым порошком.Сначала сдали нервы. Его руки теперь постоянно тряслись, и на них проступали крохотные темнеющие точки-следы постоянного приема героина. Он был то на взводе, то прибывал в невыносимой апатии. Смех сменял слезы. Бессонные ночи и сигаретный дым вызывали в памяти самые болезненные воспоминания, и ему казалось, что кто-то невидимый протыкает его легкие тысячью ножей. Тогда он принимался кашлять до крови. Его все время знобило. К врачам он обратился слишком поздно. Молодая, бодрая медсестра бравшая анализы заявила, что он пришел катастрофически поздно. —?Ваш ВИЧ вошел в стадию СПИДа,?— поясняла с притворным сожалением она,?— Ваш организм просто не в состоянии бороться. Он истощен. Услышав об этом, он опустил голову. Не помня себя, он снял голубые бахилы и пошел в место, которое теперь называл домом. Старая, с пожелтевшими от старости обоями, комната встретила его хаосом. Повсюду лежали упаковки от шприцов и пустые банки от алкогольного коктейля ?Меморан?. В некоторых на поверку оказывалось немного сладкой мутно-розовой жижи. Он брезгливо отбрасывал банку в сторону. Порывшись в одной из прикроватных тумбочек (ее украшало полуразбитое стекло в белой рамочке), несколько полупустых флаконов духов и флакон Диор ?Chance?, пахнувший сладким забытьем, он, наконец, нашел то, что искал. Маленькая упаковка снотворного должна была помочь ему. Вытащив из серебристого блистера все пятнадцать таблеток, он засунул их в рот и проглотил разом. Не запивая.*** Через два квартала он очутился у старого покосившегося дома, последнего приюта его любовника. Хлопнув дверью Кадиллака, он направился к дому через тернистый розовый сад. Он нервничал и теребил в правом кармане четки. Подойдя к бежевой, свежевыкрашенной двери пахнувшей ольхой, он постучал. Ему никто не открыл. Тогда его глаза приметили маленький кружок звонка, и он нажал, что есть силы.Дверь приоткрылась. На пороге перед ним стояла молодая тонконогая женщина. -О, святой отец, вы решили начать обход? —?в ее голосе слышался смех. -Д-да,?— неожиданно замямлил он,?— А вы сюда как давно въехали? -Неделю назад,?— бойко улыбнулась незнакомка.- До нас, хозяйка сказала, жил какой-то парень. Да вроде умер, на кровати, говорят, нашли. И повсюду снотворное. Он молча повернулся и закрыл за собой дверь.