Глава четвертая. Гайард (1/2)

Розовый, белый и золотой – таким единогласно описывали путешественники Гайард, столицу провинции Пуантен. Гайард веселый, Гайард беспечный. Город, наполненный радостью и сиянием, привольно раскинувшийся на склонах холмов. Герцогский замок Аскалрен, устремивший свои шпили и башни вверх, к безоблачным небесам. По стенам тянулись виноградные лозы, широкие центральные улицы и запутанные переулки старинной части города плавились от летнего зноя. Женщины стирали белье в общественных фонтанах, бронзовые богини с улыбкой прислушивались к болтовне смертных. На рынках голосили торговцы, наперебой расхваливая свой товар, над замком реяло знамя с горделиво выступающим золотым леопардом.

Сегодня на город опустилась тень, сотканная из широких полотнищ черного и лилового крепа. Исчезли перекинутые через улицы цветочные гирлянды и балаганы уличных лицедеев. С лязгом опустились решетки арены для боя быков и поля конных ристалищ, на дверях театров повисли замки, обвитые черными лентами. За одну ночь мастеровые поспешно разобрали красочные карусели на Каменном проезде и трибуну Певческого поля. Ничто в ближайшие седмицы не должно напоминать горожанам о веселье и радости.

Город прощался с дамой Эйкар. Траурный кортеж герцогини растянулся на несколько кварталов. В бесконечной, шаркающей ногами, всхлипывающей и перешептывающейся шеренге рука об руку шагал весь Гайард – от знати голубой крови, их жен и сыновей, до мастеровых, торговцев, уличных побирушек и обливающихся искренними слезами гулящих девиц. Процессия трижды обошла город, дав возможность всем и каждому бросить свое погребальное подношение под ноги вороным коням – от роскошных букетов до медных монет, от шелковых лент до восковых табличек с текстом поминальной молитвы.

Белый гроб в золотых и серебряных украшениях проплыл по рукам осиротевших подданных, заняв место в усыпальнице рода Форальеров. Рядом с пустым возвышением, которое герцог предназначал для себя самого. Семейство Адалаис попыталось робко настоять на том, что герцогиня должна покоиться рядом со своей родней, но, пристальней глянув на Леопарда, Эйкары дружно прикусили языки.

На полу мавзолея по щиколотку лежал мягкий слой розовых, алых и белых лепестков. Священники Митры и Иштар пропели над усопшей молитвы, прося богов быть милостивыми к Адалаис Эйкар, справедливо вознаградив герцогиню по делам ее. Сомкнулись половинки чеканной серебряной решетки, преграждавшей вход в усыпальницу, и, согласно традиции, Просперо своеручно повернул в замке мудреный ключ. Мертвое – мертво. Как сказала дама Хавьер, Адалаис ушла тихо и спокойно, во сне. Просто вздохнула в последний раз, обмякла и затихла. Невесть отчего Просперо надеялся, что в посмертии к Адалаис вернется былая красота, но герцогиня так и осталась старой, измученной женщиной. Тихо плакавшие фрейлины облачили госпожу в белые и алые одеяния, придворные кавалеры поместили тело в вычурный гроб, и теперь она там – спит за серебряной решеткой. Наконец она сможет отдохнуть. Ее душа свободна, ее путь окончен.

Ее супругу предстояло идти дальше, влача свой тяжкий груз в одиночку.

И судьба не собиралась давать ему поблажку.

Ночь кончины Адалаис выдалась на редкость богатой событиями. Явившийся с печальным известием дворецкий (следом за которым увязалось не меньше десятка придворных сплетников) застал Леопарда в постели с мессиром Майлдафом, бардом с Полуночи. Тьореда в своей жизни видывал и не такое, ограничившись только неодобрительным кряхтением. Свитские понятливо прикинулись страдающими врожденной слепотой и немотой – но тихие, исподволь слухи уже наверняка просочились. По здравому размышлению, следовало поскорее отослать Льоу прочь или оставить в опустевшей Ферральбе, да только Просперо не смог противостоять искушению. Вместе с остальным двором Лиессин перебрался в Гайард, разумно стараясь держаться в отдалении. Он расстался с горским нарядом, и теперь, затянутый в камзол и штаны траурных оттенков, почти не отличался от молодых придворных. Растрепанная белая грива стала аккуратно заплетенной косой, анриз был накрепко заперт в шкафу.

Неприятности на этом не исчерпались. Обходя сады Ферральбы, ночной дозор наткнулся на тело зарезанной леди Розевиты Уэльван и труп покамест остающегося неопознанным человека, весьма смахивающего на члена Серой Гильдии, убийц по найму. Наскоро проведенный допрос показал, что ни родня, ни прислуга леди Розевиты понятия не имели, зачем дама заполночь разгуливала по отдаленной части парка. С мессиром Уэльваном герцог беседовал сам. Уэльван был донельзя расстроен кончиной одной из многочисленных племянниц, но Просперо остался в убеждении, что огорчение вассала было несколько наигранным. Уэльван отчаянно пытался что-то скрыть. К сожалению, двору было нужно отправляться в путь, но Просперо намеревался продолжить дознание в Гайарде.

Пользовавшие Пейру диа Эйкара лекари сошлись на том, что молодой человек наверняка останется жив, но вряд ли сможет в ближайшие годы заговорить: неведомый яд успел выжечь ему горло и язык. Фулжент ходил мрачнее тучи. Некогда болтливый, теперь он стал на редкость молчаливым. На поминках Адалаис он отказался от законного права произносить речь, доверив почётную обязанность Кламену. Молодой человек превосходно справился, растрогав слушателей до слез и воспев добродетели Адалаис так, что казалось – он говорит о воплощении богини Милосердия, сошедшей на землю в облике пуантенской герцогини.

Пламенная и трагическая речь окончательно убедила Просперо в правильности выбранного решения.

На следующий день после поминок герцог, воспользовавшись случаем, созвал представителей знатнейших родов Пуантена. Был проведен краткий ритуал усыновления. Кламен диа Эйкар, прикоснувшись к воде, хлебу и огню своего нового дома, сменил имя, став Кламеном Форальером. Торжественную публичную церемонию с вручением парадного меча и символического ключа от дверей Пуантена герцог решил провести осенью, по окончании срока траура.

Благородное общество малость поворчало насчет того, что стоило собрать всех кандидатов и учинить полноценные испытания с состязаниями, но в целом одобрило выбор сюзерена. Теперь Кламену предстояло повсюду сопровождать Леопарда, вникая в состояние дел провинции – как тех, что были известны всем, так и тех, о которых знал весьма узкий круг посвященных. Кламен с утра до вечера, не поднимая головы, корпел над бесконечными списками, отчетами и докладами, сознавая, каких усилий и затрат стоит благополучие провинции. Кламен трудился в поте лица, сумрачный Золотой Леопард давал ему наставления, притихший Гайард складывал букеты к ступеням усыпальницы Адалаис.

Барон Юсдаль так и не собрался в дорогу. И Меллис не позволил уехать. Ненаглядная дочь сидела под замком, испытывая на родителе обширный арсенал женских способов добиться желаемого. Она дулась и заливалась слезами, прибегала к логике и поминала через слово родительскую любовь. Угрожала повеситься на поясе от своего платья в туалетной комнате и клялась написать пьесу, в которой Хальку Юсдалю будет отведена роль убийцы любимого ребенка. Барон Юсдаль оставался тверд в своем намерении не позволить дочери сломать себе жизнь. Всякий день он доставлял ей запас чистых платков и дешевых тарелок, дабы швыряться ими в порыве гнева в стены, и пропускал дочкины причитания мимо ушей.

– Образумишься, тогда выйдешь, – раз за разом твердил он. – Сможешь даже вернуться в Бельверус, но этому браку не бывать. Только через мой или твой труп.

Предостережения Халька Юсдаля оправдались. Городская стража явилась к герцогу с вестями о появлении в городе недоброй памяти брата Джеролано. Монах прибыл по Полуночному тракту в сопровождении трех или четырех десятков последователей. Они беспрекословно заплатили установленную входную пошлину, а в пределах городских стен разошлись. Часть спутников брата Джеролано остановилась на постоялом дворе ?Медная поварешка?, сам же проповедник обратился в странноприимный дом митрианского храма на Виноградной улице. Его впустили и дали комнату, а тамошний настоятель имел с ним краткую беседу. Брат Джеролано вел себя вполне благопристойно. Он и его люди посетили усыпальницу герцогини, где долго молились о душе дамы Эйкар, теперь же без особой цели шляются по городу. Время от времени брат Джеролано заговаривает с обывателями, выражая сочувствие по поводу кончины герцогини. Все отмечают его красноречие и искреннюю скорбь.

– Присматривайте за ним, – распорядился Просперо. – Пока он мил и вежлив с нами, мы будем милы и вежливы с ним. Но лучше шел бы он поскорей своей дорогой. Проповедовать стигийцам, к примеру. Или дикарям в Черных Королевствах. Там его быстро сделают мучеником во имя Митры Светоносного.

Интуиция твердила Леопарду, что брат Джеролано – не такой человек, чтобы мирно провести в городе несколько дней и удалиться восвояси. Бойкий монах наверняка что-то затевает. Вопрос в том, какой именно пакости от него ожидать и когда – завтра или через месяц-другой, когда обыватели привыкнут к проповеднику и перестанут настороженно коситься вслед? А вдруг брат Джеролано решит, что тут чудесные места и решит надолго обосноваться в Гайарде?

?Это моя провинция и мой город. Я в любой миг могу вышвырнуть его за ворота, – отмахнулся от назойливых мыслей герцог. – Джеролано – всего лишь странствующий монах-проповедник, которым несть числа. Да, он может досаждать, как зудящий над ухом комар, но счесть его серьезной угрозой??Новости из Тарантии не радовали и настораживали. Несмотря на это, Просперо составил официальное послание королевскому двору о том, что своею властью избрал себе преемника, снарядил гонцов и отправил их в столицу. Пять дней туда, пять обратно – и неизвестно, сколько его посланцам придется дожидаться аудиенции. Возможно, король вообще не узнает о новостях из Пуантена. Однако совесть Леопарда чиста: он исполнил свой долг, оповестив сюзерена о своих деяниях. Придерживаясь буквы закона, герцог Пуантенский должен был бы сперва испросить королевского дозволения на усыновление молодого человека… но Просперо решил поступить по-своему. Тарантийскому двору сейчас не до тонкостей пуантенского престолонаследия. Будь Конан в здравом уме, он наверняка одобрил бы выбор Пуантенца. А ежели сейчас король, пребывая в горестях, не согласится с решением давнего друга и соратника… Что ж, он будет бороться за свое право – силой закона, а если понадобится, то силой оружия.

Последнее соображение было Леопарду весьма не по душе. Пуантен и Аквилония, восставшие друг на друга? Страшный сон и ночной кошмар, которым надлежит бессильно развеяться при свете дня. Мир, только мир. Он найдет способ договориться с Конаном, в каком бы плачевном состоянии тот не пребывал. Киммериец вырублен из слишком твердого камня, чтобы смерть любимой жены вынудила его разум покрыться трещинами. Он справится с этой душевной болью. Не сразу, но справится. Конан не может сойти с ума, варвар с рождения был воплощением расчётливого здравомыслия. Да, сейчас ему скверно – как скверно самому Просперо. Но любая скорбь со временем утихает, а рана – затягивается.

Особенно если сыскать надежное заживляющее средство.

На второй день после похорон герцогини Леопард отправил дворецкого разузнать, не привлекая лишнего внимания, где в Аскалрене обретается мессир Майлдаф. Выяснилось, что Льоу нашел себе угол в комнатах младшей прислуги. Многоопытный мессир Тьореда тяжко вздохнул, переселил темрийца в пустующую угловую мансарду неподалеку от герцогских покоев и посоветовал вести себя тише воды, ниже травы. Спустя еще пару дней Леопард потребовал мессира Майлдафа к себе, и чтобы бард непременно прихватил с собой анриз.

Тьореда, прослуживший дворецким Форальеров без малого десяток лет и наперечет знавший всех симпатий его светлости, в кои веки позволил себе укоряющее замечание. Город и провинция в трауре, даже бои быков отменили, а вы требуете музыканта в покои!– Адалаис нравились его песни, – не возмутился справедливым упреком старого слуги Леопард. – Она говорила, они помогают ей забыться. Может, и мне помогут. Он будет только петь, ничего больше. Сходи за ним, Тьореда, и не ворчи, как сварливая нянька.

?Только петь, так я и поверил, – причитал про себя дворецкий, ковыляя по ступенькам винтовой лестницы в мансарду. – Расскажите кому иному. Да если вашу светлость оставить в одной комнате с эдаким красавчиком, быстро станет не до песен. Обождал бы хоть месяц, а там творил, чего захочется и с кем захочется. Времена-то сейчас такие… тревожные. В городе беспокойно. Слишком много зорких глаз, слишком много длинных и злых языков. Проповедник еще этот, ворона дурная. Там слово, здесь другое. Все наперебой твердят, мол, его светлость развратник, каких поискать, и жену свою сжил со света. Не успели ее схоронить, он опять тащит к себе кого-то… Но это ж ведь его светлость. В нем слишком много жизни, чтобы долго предаваться скорби, и он в том дурного не видит… Ему надо развеять тоску по даме Адалаис, вот он и нашел способ. Ох, опять ночевать под дверями, чтоб его светлость не побеспокоили в неудобный момент…?Лиессин явился, строгий и почти неузнаваемый в черном наряде небогатого пуантенского дворянина. Певучий анриз скрывался в дощатом коробе, обтянутом порыжелой кожей.

– Присаживайся, – Просперо указал на низкий разлапистый табурет с мягким сидением. Лиессин остался стоять, зеленый взгляд был наполнен подозрением и недоверчивостью. Леопард удручённо вздохнул – похоже, от него требовали объяснений с признаниями. – Хорошо, как пожелаешь. Для начала – приношу свои извинения. Я ни в коей мере не рассчитывал, что той ночью все обернется именно так, – Льоу чуть заметно кивнул. – Чтобы ты не сомневался – мое отношение к тебе осталось прежним. Я по-прежнему желаю тебя – всего, целиком, включая тело и душу. И нынче это желание стало куда сильнее, чем прежде. Я буду не против, если ты останешься при моем дворе… но я понятия не имею, чего хочешь ты сам, теперь, после того, что было между нами – уйти или остаться.

– Остаться, – после долгого и тягостного молчания выбрал Лиессин. Леопард одобрительно кивнул – право слово, сметливый и не склонный терзаться по пустякам молодой человек нравился ему все больше и больше – и напомнил:– Ты сознаешь, какие слухи рано или поздно закружатся вокруг твоего имени?– Да наплевать, – Льоу безрадостно улыбнулся и все-таки опустился на предложенный табурет, поставив короб с анризом рядом. – В глазах ваших придворных я с самого начала был дикарем и варваром. Не все ли едино, что еще скажут обо мне?

– Мне не все равно, – заверил Просперо. – Не хочу, чтобы мои привязанности оборачивались против тебя. Мы будем осторожны… – протянув руку, он дотронулся до волос Льоу, неспешно разделяя жесткую косу на отдельные пряди. – Сыграй мне. Просто сыграй, что-нибудь по твоему выбору, ладно?

Щелкнули замки на деревянном коробе. Вытащив гулко звякнувший анриз, Лиессин привычным движением уравновесил его на колене, огладил лебединую головку на расписном грифе. Откинувшись в глубоком кресле, Просперо следил за быстрыми движениями перебиравших струны пальцев. Льоу ткал негромкую мелодию, узором вплетая в нее голос, зачаровывая простотой обыденных слов:

Хочешь знать, как они жили?Так и жили, как воду пилиИ береза у самого их окназелена была, зелена.У них было всего одно лето,и они растворились в нём…Хочешь знать, о чём они пели?Они пели, как в воду глядели.И в слиянии ртов в полуночный час,И в сиянии тёмных глазвозникало безумное лето,и они растворялись в нём…Так и жили они в те пчелиные дниполагая, что осень их не осенитжелтолиственной сенью, зима не войдётв ту страну, где потоки тревог и невзгодрастворялись, впадая в лето,забывающее обо всём…Невесть каким образом бард всегда безошибочно угадывал, что именно желает услышать Золотой Леопард. Его музыка дарила долгожданное успокоение. Навевала спокойные, прохладные сны, нашептывая о том, что все обойдется. Мелодия лилась, Просперо грезил наяву, не смыкая глаз, верный Тьореда нес караул под дверями. Порой дворецкий тягостно вздыхал, как старый цепной пес, никогда не ведавший отдыха и без устали стерегущий хозяйское добро.

За дверями герцогских покоев и в самом деле только пели. После наступления полуночи Лиессин Майлдаф выскользнул в коридор и ушел. Унося единственный за вечер мимолетный поцелуй, холодно горчивший на губах, да память о прикосновении ладони Леопарда, растрепавшей его шевелюру.

Спустя пару дней Просперо счел, что одних поцелуев недостаточно. Герцог по-прежнему вникал во дела провинции, присутствовал на Малом совете, вел долгие беседы с новоиспеченным приемным сыном – а вечером мановением руки отправлял Тьореду за мессиром Майлдафом. Леопард не делал тайны из своих намерений, он стремился заполучить Льоу в безраздельное владение, а бард ничуть не возражал. Просперо стал его наставником, и Льоу быстро усваивал науку страсти нежной.

Дворецкий считал ниже своего достоинства подглядывать, но, когда стихали диковатые переливы струн северной арфы, мессир Тьореда выходил на открытую галерею. Рассеянно созерцая дремлющий город внизу и краем уха внимая тому, как господин занимается любовью с новым амантом. Судя по долетающим вскрикам и стонам, этим двоим было хорошо и сладко вдвоём, под влажным покрывалом душной летней ночи. Под утро Лиессин покидал герцогские покои – Тьореда опасался случайно взглянуть в шальные, бешеные от жажды и страсти глаза – его светлость ненадолго забывался сном, и вскоре вскакивал, требуя одеваться.

От наступившей жары в кварталах Гайарда то и дело что-нибудь вспыхивало: мусорная куча на задворках трактира, запертый на лето дровяной сарай, сеновал над общественными конюшнями. Горожане мчались с ведрами тушить огонь, по улицам стлался разъедающий глаза и ноздри, воняющий паленой древесиной сизый дым. Он проникал даже сюда, пятная грязными разводами розовые стены Аскалрена и копотью оседая на белом мраморе. Гайард горел и раньше, но пожары никогда не вспыхивали в таком количестве, как нынешним летом. Просперо распорядился увеличить количество городских стражников и бдеть в оба – на случай, если участившиеся пожары есть следствие людской злонамеренности, а не досадной случайности. Схватить на месте преступления пока никого не удалось. Город продолжало заволакивать густой дымной пеленой.

Тарантия хранила гордое молчание. Ни гонцов, ни письма с голубиной почтой, ни весточек от пуантенских соглядатаев при королевском дворе, ничего.

– Я больше не могу, – скорбно заявила Меллис Юсдаль. – Я скоро сойду с ума. Я не в силах больше читать, я не могу вышивать, не могу рисовать. У меня все валится из рук. Мне жарко. Все вещи, вся моя одежда постоянно липкие и влажные, стоит принять ванну – и я опять мокрая с ног до головы! У меня не высыхают волосы и непрестанно болит голова. Мне нужно выйти на свежий воздух.

Она обессиленно упала в кресла, тоскливо глядя в голубое небо за высоким и узким окном:– Клянусь, я не собираюсь никуда убегать – у меня нет для этого ни возможностей, ни денег. Папа, давай прогуляемся. Еще один бесконечный день в четырех стенах доконает сначала меня, а потом тебя.Хальк, сам мучимый беспощадной жарой, испустил тягостный вздох выброшенного на берег и подыхающего мучительной смертью кита. Он уже понял, что перестарался в стремлении удерживать Меллис подле себя. Дочь страдала, но одна мысль о том, чтобы спуститься по сотням высоких ступенек Аскалрена и бродить по истекающим жарой улицам повергала Халька в трепет. Его просто-напросто хватит удар, а Меллис не сможет ему помочь.

– Если не хочешь идти сам, найди кого-нибудь, кому ты доверяешь! – не отставала Меллис. – Любой из свитских его светлости охотно сопроводит меня, а после прогулки вернет на место. Целой и невредимой. Папа, у меня такое ощущение, словно меня варят заживо в кипящем масле!

– Позвони, – сипло попросил Хальк. Меллис дернула витой шнурок, вдалеке задергался на шпеньке колокольчик, вызывая прислугу.

– Вина со льдом, – потребовал барон Юсдаль от явившегося лакея. – Известите мессира Майлдафа о том, что я желал бы видеть его. Пусть заглянет к нам, можно прямо сейчас.

– Зачем тебе понадобился мессир Майлдаф? – удивилась Меллис.

– Чтобы отгонять от тебя злых мужчин и посторонних собак, – проворчал любящий отец, вытирая лоб насквозь мокрым платком.

– А мне казалось, ты… э-э… изрядно недолюбливаешь его, – осторожно заикнулась баронетта, – это потому, что к нему благоволит его светлость, да?– Тебя это не касается, – пресек расспросы въедливой и не в меру любознательной девицы Хальк. – Тебе достаточно знать лишь то, что Лиессин – сын моего давнего знакомого... и тебе не удастся испробовать на нем свое обаяние.– Какая досада, – Меллис выразительно закатила глаза. – Ах, мне совершенно нечего противопоставить обаянию его светлости… Почему все лучшее достается именно мужчинам? Это несправедливо!– Меллис! – негодующе взревел барон Юсдаль.

– Что, папа? – кротко отозвалась дочь. – Пожалуйста, не делай секрета из того, что известно всем. Его светлость решил приблизить к себе барда с Полуночи. Должно быть, за красивые глаза и длинные ноги. Если тебе интересно, я тоже нахожу, что у мессира Майлдафа красивые глаза. А еще он замечательно поет. Все остальное, как ты мудро заметил, пустые сплетни. Но все-таки не считай меня наивной дурочкой, не видящей дальше собственного носа. Мне кажется, или в дверь стучат?..Вино со льдом и Лиессин Майлдаф прибыли одновременно. Темриец, явно не подозревая о скрытой неприязни барона Юсдаля к его персоне, сказал, что его отец частенько поминал книжника из Тарантии, поражаясь его обширным познаниям, и с удовольствием согласился проводить Меллис по городу. Он сам намеревался сегодня пойти посмотреть Гайард, где еще прежде не бывал.

Когда молодые люди поспешно удалились, Хальк щедрой рукой плеснул себе холодного вина, удрученно размышляя, не ошибся ли в выборе спутника для дочери. Может, Лиессин и проводит ночи в герцогской постели, однако на миловидную девицу бард глазел с вполне искренним восхищением. Что, если юнец схож вкусами с Леопардом, для которого нет разницы в том, кого обхаживать – женщину или мужчину?

?Меллис умная девочка, она не наделает глупостей, – попытался убедить себя барон Юсдаль. – Все глупости, какие она могла натворить, ею уже сделаны. Она просто ушла на прогулку. Она под присмотром. Вечером она вернется?.

Он наполнил кубок по второму разу. Руки тряслись.

Отпущенные на свободу, Лиессин и Меллис вприпрыжку проскакали по лестницам герцогской резиденции, выбежав в большой нижний двор. На въездных воротах их придержали караульные, потребовав назвать свои имена и причину, по которой они направляются в город. Выслушав, старшина караула пожевал губами, отечески посоветовав держаться центральных улиц и не забредать в старинные кварталы, какими бы любопытными и мирными они не казались.– Неладно нынче в Гайарде, – проворчал страж Аскалрена. – Сидели б вы лучше в замке. Если что – со всех ног бегите обратно. Да, и в Каштаны не суйтесь. Там с самого утра что-то полыхает, никак потушить не могут. Ну, ступайте, – он махнул рукой.

Свежий ветер с Хорота, неторопливо несущего мимо города свои воды к морю, немного разогнал жару и едкое марево. Над той частью города, что уступами сбегала к речному берегу, медлительно колыхался дымный серый столб с оранжевыми сполохами в основании. Опасливо поглазев издалека на пожарище, молодые люди направились по широкой улице к центру города, где сосредоточились особняки зажиточных горожан, конторы известных торговых домов, ювелирные и антикварные лавки – все, чем славится Пуантен. Многие витрины были закрыты ставнями и задернуты черным крепом, но кое-кто все же открыл торговлю – траур там или нет, а жить надо. Рассеянно перебирая украшения на подсунутом лотке, Меллис косилась в сторону спутника и размышляла: отчего столь привлекательный молодой человек предпочитает общество Золотого Леопарда, а не какой-нибудь роскошной красотки? Хотя, если вдуматься, ни одна знакомая Меллис красотка не годилась великолепному пуантенцу даже в подметки. Может, мессир Майлдаф в самом деле влюбился? В точности как герои саг Полуночи. В королевской библиотеке Тарантии хранилось несколько свитков. Пользуясь возможностью, Меллис прочитала их все и задумалась над причудливым образом мыслей творцов саг. Скальды со смаком описывали долгие, кровопролитные поединки или походы отрядов героев за тридевять земель, с истреблением чудовищ и разгадыванием хитроумных загадок. Десятки подвигов ради того, чтобы получить руку прекрасной дамы. Сама дама, ее желания и устремления ровным счетом никого не интересовали. Сказитель мимоходом ронял несколько слов о пригожести ставшей женой героя-победителя девицы и начинал дотошно перечислять ее приданое – быков и коров, коней и колесницы, штуки тканей, золотые браслеты и перстни с каменьями. Зато разнообразных друзей героя или преданного юного колесничего неведомый сказитель воспевал с пылом, ощутимым даже сквозь пергамент.

?Наверное, это потому, что женщина – всего лишь ценный трофей и будущее вложение средств. Настоящим другом может быть только равный тебе, то есть мужчина?, – глубокомысленно рассудила баронетта Юсдаль. Ей очень хотелось поговорить на эту тему с человеком, разбирающимся в тонкостях сложения саг куда лучше нее, но Меллис не знала, как бы половчее начать разговор. А вдруг мессир Майлдаф оскорбится ее замечаниями?

Улица разлилась в огромную площадь, полупустынную по нынешнему жаркому времени, с многоярусным фонтаном посередке. От гладких булыжников под ногами исходила ощутимая волна жара. Путники забежали в тень и пошли в обход площади, глазея на вычурные фасады старинных зданий. У начала узкой щели уводившего с площади переулка рядом со своей тележкой маялся от жары продавец холодной воды и сладостей. Леденцы на палочках размякли и потекли вязкими ручейками, вода согрелась, но все-таки это была вода. Молодые люди купили по кружке, и, пока они жадно пили, Меллис бросила взгляд в глубины переулка. Там виднелась еще одна площадь, где разбрасывал искры золотой солнечный диск на шпиле митрианского храма. Под стенами сбилась пестрая кучка горожан.

– Что это там? – поинтересовалась Меллис. Продавец воды оглянулся через плечо:– Проповедник из Тарантии, должно быть. Он еще вчера обещался речь говорить. Вот, видно, собрался наконец, – торговец поспешно ухватился за оглобли, приподнимая тележку с места. – Надо бы ближе подкатиться. Пить-то в такую жару все хотят, даже проповедники.

– А как его зовут, ты случайно не знаешь? – Меллис вернула продавцу опустошенную кружку.

– Брат Джеролано, – не замедлил с ответом торговец. Баронетта Юсдаль неблаговоспитанно присвистнула:– Надо же! Я и не знала, что брат Джеролано перебрался в Гайард. Послушаем?

– Кто таков сей проповедник? – спросил Майлдаф. В Темре недолюбливали монахов любых чужеземных богов, Льоу совсем не тянуло слушать чужие разглагольствования, но раз дама пожелала…

– Некоторые называют его новым Эпимитрусом, – разъяснила Меллис. – В Тарантии он призывал священников вернуться к заповедованной Митрой бедности, перестать тратить золото на беспрестанное украшение храмов, но раздать его нуждающимся. За это верховный жрец выставил его прочь из города. Брат Джеролано отправился проповедовать по аквилонским провинциям и теперь добрался сюда.

– Гм, – Лиессин почесал переносицу. Лезть в потную, крикливую толпу ужасно не хотелось. – Только не очень долго, ладно?

– Конечно, – согласилась Меллис. Огляделась по сторонам и предложила: – Поднимемся вон туда. И видно лучше, и слышно, и никто не толкается.

?Вон туда?, приглянувшееся баронетте, было высокой террасой торгового дома под вывеской ?Шагаранте и компаньоны?. Отсюда площадка перед входом в храм была как на ладони. По ней из угла в угол расхаживал тарантийский скандалист и ревнитель веры, на ходу помавая увесистым коротким посохом. При каждом резком повороте подол темно-лиловой рясы с белым подбоем стремительно взметывался, точно большая и хищная птица махала крылом, готовясь взлететь. На вид брату Джеролано можно было дать около пятидесяти лет. Макушка его то ли преждевременно облысела, то ли была небрежно выбрита, о былой шевелюре напоминали только клочки пегих волос. На узком лице с тяжелой нижней челюстью вызывающе торчал горбатый нос и мрачно поблескивали темные глаза, глубоко запавшие под выступающими бровями. Физиономия проповедника выглядела бы весьма зловеще, кабы не забавно оттопыренные уши, сквозь которые порой розовато просвечивало солнце.

Зато голос у него был незаслуженно хорош. Лиессин искренне позавидовал такому, мечте всякого филида – рассказчика историй. Умеренно низкий, раскатистый, тембром – словно бархатистая ткань, хорошо слышимый из любого угла площади. В замкнутом помещении такой голос будет прямо-таки ощутимо подавлять слушателей и увлекать за собой, не позволяя ни отвлечься, ни задуматься над внутренней сущностью речей проповедника. Брат Джеролано не мямлил в поисках нужного слова и не заикался. Его фразы были отточены, как лезвие меча хорошей ковки, и разили метко пущенными стрелами. Майлдаф отметил, что число людей на площади, несмотря на жару и едкий дым близкого пожарища, постепенно растет. Надо бы уходить, но Меллис так напряженно внимала проповеди, что было жестоко теребить девушку в попытках увести прочь.

Темриец вслушался. Брат Джеролано изъяснялся с непривычным, лающим акцентом, порой меняя ударения, отчего знакомые слова в его устах приобретали несвойственное им звучание. Требовалось время, чтобы привыкнуть к своеобразию его речи и начать улавливать смысл.

– …Истинно поведаю вам о том, что открылось мне в пророческих видениях! Отец наш Митра Светозарный не ведает предела любви к смертным детям своим. Как всякий отец, он желает блага отпрыскам, наставляя их добру и обучая ремеслу, отвращая от злодеяния когда примером своим, а когда и отцовской властью. Почтительные дети внимают голосу родителя и его наставлениям, передавая их своим детям. Жизнь их светла, безмятежна и заслуживает восхваления. Иное дело – непочтительные отпрыски! Те, что смеются над родителем своим, твоя злое и худое и похваляясь повсюду: не будет нам никакой расплаты! Говорю вам – как отец вразумляет чад своих, так и небесный отец наш пошлет однажды вам наказание за проступки ваши! Будет то наказание тяжелей самого тяжелого камня и горше смерти!

Толпа прерывисто вздохнула. Никто не орал, не свистел, не пытался высмеять проповедника или метнуть в него гнилым яблочком.

– Ваши серебряные цепи сделаются тяжелее мельничного жернова, дорогие наряды обожгут раскаленным железом, браслеты обернутся ядовитыми гадами и кровь вскипит у вас в жилах от их укусов! – выкрикивал брат Джеролано, и пыльное марево над площадью мелко дрожало, переливаясь. – Неправедно нажитое вами золото потечет кровью, спорынья прорастет в вашем хлебе, и саранча пожрет ваш виноград! Вы позабыли все, чем учил вас святой Эпимитриус, чьими устами говорил сам Светозарный! Вы предались бесконечным удовольствиям и наживе, погрязли в блуде, отвратили свой слух от кротких увещеваний! В скорби своей по гибнущим душам Светозарный коснулся меня обжигающим сиянием, повелев идти и кричать глухим в уши, проклиная вас, ибо грядет день божьего гнева, суда и очищения! – Сейчас начнут скулить и выспрашивать, что сделать, чтобы небеса простили их, – пробормотал сквозь зубы Лиессин и решительно потряс Меллис за плечо: – Пойдем. Этот монах мне не по душе. Его речи отдают дурным безумием. Они таращатся на него так, словно готовы по первому слову броситься в реку или войти в огонь. Меня это пугает.

– Конечно, – согласно кивнула побледневшая Меллис, но не тронулась с места.

– Брат, брат, наставь нас! – завыли в толпе. Майлдаф увидел неподалеку пожилого мужчину в дорогих одеждах, по виду не иначе как главу процветающей торговой или мастеровой гильдии. Несколько ударов сердца купец стоял, покачиваясь, как оглушенный бык на арене, потом рухнул на колени и принялся сдирать с шеи витую золотую цепь с множеством подвесок. Ему бы догадаться снять украшение через голову, но торговец упрямо дергал и дергал цепь, разрезая себе пальцы в кровь, пока одно из звеньев не погнулось. Цепочка шелестящей змейкой стекла с шеи бывшего владельца. Мужчина собрал ее в горсть и брезгливо отшвырнул в сторону. На потной, залитой слезами щекастой физиономии появилось выражение несказанного облегчения, сродни блаженству или наконец-то достигнутому плотскому удовлетворению. Красивая женщина рядом с ним одно за другим стягивала с палец кольца и безразлично роняла на камни, завороженно внимая проповеднику. – Чем нам заслужить господне прощение? Мы виноваты, но мы жаждем искупления! Помолись за нас, укажи нам дорогу!..

– Да гоните его поганой метлой из города, – не выдержал Лиессин, у которого достало ума произнести это вполголоса.

– Между прочим, в некоторых вещах он прав, – стоявшая рядом Меллис расслышала слова собеседника.

– Кто – он? Он вопит о том, чего не разумеет, и нахально разглагольствует от имени бога, которому нет до нас никакого дела. Видения, ха! – презрительно фыркнул темриец. – Он просто морочит им голову!

Брат Джеролано гневно вскинул свой посох, устремив его к солнечному диску.

– Вы все повинны, все без исключения, одни более, другие менее, одни словом, другие делом! Но как за шалости детей осуждают родителей, так за ваши провинности должно быть спрошено с того, кто повелевает вами! С вашего правителя, презревшего законы людские и небесные! С распутника в герцогской короне, что свысока плюет на ваши горести! – навершие посоха указало на дымный столб, расплывающийся над Каштанами. – Разве он сделал что-нибудь для бедных людей, лишившихся крыши над головой и последнего имущества? Нет, он не слышит их жалоб! Чем он занят в дни, когда всякий в провинции скорбит по ушедшей герцогине, образцу добродетельной супруги и праведной женщины? Ему показалось недостаточным бесчестить ваших жен и дочерей! На глазах у подданных он предается гнуснейшему из пороков, сыскав для удовлетворения своей похоти шлюху мужеска пола!

Меллис вздрогнула, словно задремала с открытыми глазами и внезапно проснулась. Лиессин сглотнул, подобравшись и ища взглядом кратчайший путь к бегству. Толпа раздраженно ворчала, переминалась с ноги на ногу. Пуантенцы привыкли закрывать глаза на увлечения своего сюзерена, коли во всем остальном он был не самым худшим из правителей. Но сейчас сторонний человек негодующе тыкал им в лицо грязным бельем с герцогской постели, грозя небесными карами за чужие проступки и требуя ответа.

– Герцог в своем праве! – несмело выкрикнул кто-то. Брат Джеролано молниеносно развернулся на голос:– В своем, да неужто? Святой Эпимитрус учил нас тому, каким дОлжно быть достойному правителю! Кто пренебрегает заботой о подданных, кто забывает о небесном праве – того да постигнет справедливая кара! Возмездие недостойному – вот ступень к вашему искуплению! Воздаяние и публичное признание в пороках – вот что спасет вас! Отыщите в своих душах силы отринуть презренного! Докажите, что с вами необходимо считаться, что никому не позволено бесконечно унижать вас, потакая своим извращенным прихотям!

– Меллис, – сквозь зубы окликнул девушку темриец. – Беги.

– Зачем? Никто не причинит нам вреда, – заупрямилась баронетта Юсдаль.– Да, я говорю именно о них, имеющих дерзость во всеуслышание отрицать свою вину! – указующий перст негодующего монаха ткнул в сторону замерших на крыльце молодых людей. – Вон они стоят, обнявшись и насмехаясь над вами, две герцогские потаскушки!

– Это неправда! – возмутилась Меллис. Дочь хранителя архивов, выросшая среди книг, она поклонялась разуму и здравому смыслу, уверенная, что в любой ситуации можно договориться миром. – Мы просто шли мимо и хотели послушать проповедь! Вы священнослужитель, а несете чушь, клевеща на честных людей!Быстро наклонившись, Лиессин вытащил спрятанный за высоким голенищем кинжал, молча сгреб девушку за руку и поволок вниз по ступенькам. Пока колеблющаяся толпа не приняла решения, превратившись в единое многоголовое злобное создание, и не сомкнулась, перекрыв им дорогу к спасительному переулку, у них остается шанс. Пусть крохотный, но его нельзя упускать. Он в ответе за Меллис, он должен вернуть ее отцу.

Первому же самонадеянному глупцу, протянувшему руку в неуверенной попытке остановить бегущих, Майлдаф заехал локтем под дых. Горожанин икнул и попятился, сложившись вдвое. Опомнившаяся Меллис резво бежала впереди, подхватив юбки и стуча каблучками по камням. Следующего из загородивших путь Льоу наотмашь полоснул кинжалом по лицу и похвалил сам себя, услышав за спиной истошный визг. Где-то вдалеке надрывался брат Джеролано, требуя схватить и покарать нечестивцев.

До толпы дошло, что беглецы не беззащитны и не намерены так запросто сдаваться. Двое набросились на Меллис, двое попытались схватить темрийца за руки. Девица заголосила, на удивление ловко пинаясь. От правого нападающего Майлдаф увернулся, левого ткнул кинжалом, молясь о том, чтобы их удачи хватило еще на самую малость. Кто-то грузно повис на плечах, Льоу резко сунул клинком назад, попав в мягкое и податливое. Меллис пропала, сгинув за оскаленными, разъярёнными физиономиями горожан, теперь смахивающими на морды жаждущих крови хищных тварей. Брат Джеролано швырнул им кость, указав, на кого можно выплеснуть скопившуюся злобу.

Перехватив кинжал покрепче, Лиессин беззвучно проклял себя за то, что вышел в город без меча. Куда подевалась его способность предчувствовать? Отец и друзья обучили его нескольким уловкам, полезным в кабацкой драке и в случае, если ты вечером один на лесной дороге, а из кустов вылезают зловещие типы с не самыми лучшими намерениями. Льоу слишком привык полагаться на то, что ремесло барда защищает его лучше самой крепкой брони. Но сегодня всем было наплевать, кто он такой. Выставленный кинжал пока удерживал самых рьяных блюстителей чужой нравственности от нападения, но противостоять толпе не в силах даже величайшие из героев. Лиессин понимал, что через несколько ударов сердца его собьют с ног и сомнут – но, коли ему выпала судьба уйти так быстро и нелепо, он постарается захватить с собой кого-нибудь. Меллис, что с ней, отчего она не кричит, может, ее уже прикончили?

Он зарычал, ощущая, как голова становится пустой и легкой. Все неважное и ненужное, отвлекающее внимание, отступило, уходя, и в крови вскипело веселое безумие сражающихся. Льоу сожалел только об одном – что не успел добраться до зданий, тогда у него была бы защита со спины. А теперь надо кружить, медленно поворачиваясь, отпугивая быстрыми выпадами самых назойливых и рьяных. На миг Лиессину показалось, будто он различает всадника, затаскивающего Меллис на седло – и горожане бросились вперед, живой стеной сомкнувшись вокруг. Из безумной дали донесся пронзительный визг свистков городской стражи.

Дозорные на воротах Аскалрена с подозрением уставились на незнакомого верхового в запыленной дорожной одежде, удерживавшего поперек седла сомлевшую девицу. Всадник осадил устало хрипящего коня и прокричал:– Пошлите скорей за бароном Юсдалем! Скажите, я привез его дочь. Барышню помяли в толпе…

Десятник караула от души ругнулся. Распорядился впустить верхового с обморочной девицей, погнал свободного от службы гвардейца за бароном и крикнул:– Вместе с ней должен был быть приятель, молодой парень с белыми волосами – не видели такого?

– Чудо, что я еще успел заметить и вытащить госпожу, – саркастически отозвался всадник. – Там у вас какой-то монах так запугал толпу божьим гневом, что люди ничего не соображают. Рвут всех подряд, ровно бешеные псы. Когда я выбирался оттуда, как раз примчалась городская стража и принялась лупцевать правых и виноватых. Кто-нибудь в силах присмотреть за моим конем?

Появился Хальк, от волнения, жары и быстрой пробежки по лестницам налившийся багровой дурной кровью. Пошатнулся, увидев впавшую в беспамятство дочь на руках незнакомца.

– Она жива, – поспешно заверил напуганного отца неизвестный спаситель. – Покой, холодные примочки и уксус – и она быстро придет в себя. Куда?..– За мной, – Хальк, позабыв о возрасте, разыгравшейся подагре и тысячах крутых ступенек, повел незнакомца в свои покои.Меллис устроили в полутемной спальне, растерли виски уксусом, положили на лоб смоченное в холодной воде полотенце, поднесли к ноздрям флакончик с остро пахнущей нюхательной солью – и девушка, судорожно дернувшись, распахнула глаза. Увидев отца и осознав, что она в безопасности, баронетта горько, по-детски, разрыдалась, икая и причитая: ?Папа, они его убили! Убили, я своими глазами видела! Папа, так нельзя, этого не должно быть! Они сошли с ума, папа, и убили его, растерзали на кусочки!..?

Растерявшийся барон Юсдаль попытался успокоить плачущую дочь и выспросить, что произошло, но не преуспел – Меллис стало только хуже. Девушка задыхалась, мотая растрепанными кудряшками, в панике цепляясь за руки Халька и бессвязно умоляя о помощи. Над плечом Халька протянулась рука с наполненной темным вином чаркой. Спасший Меллис незнакомец прошипел: ?Маковый отвар. Не разговаривайте с ней, заставьте выпить, не то сейчас на ее вопли сюда ползамка сбежится!?

Сочувственно бормоча, Хальк умудрился втиснуть чарку в дрожащие руки девушки. Половину отвара Меллис расплескала по кровати и собственной одежде, остальное выпила, стуча зубами о краешек серебряного бокала. Всхлипывая, свернулась клубком посреди разворошенных покрывал и стихла. Барон Юсдаль опасливо прислушался к ее прерывистому дыханию, прерываемому бесслезными всхлипываниями.– Теперь она должна крепко заснуть, – произнесли за спиной Халька. – Когда проснется, ей станет лучше. Или не станет, если выяснится, что ее приятеля действительно прикончили. Мессир Юсдаль, нам нужно поговорить. Прямо сейчас. Не волнуйтесь, барышне Меллис ничего не угрожает.

Ошарашенный и туго соображающий Хальк, спотыкаясь, послушно побрел вслед за незнакомцем в гостиную. Здравый смысл угрюмо твердил о том, если с Лиессином Майлдафом случилось скверное, виновникам придется иметь дело с Золотым Леопардом. С разъярённым Леопардом, расчетливым и кровожадным в своей мести. Просперо захочет узнать, какого ляда его ненаглядный певец под ручку с дочерью старого друга отправился шататься по городу. Услышав ответ, Просперо вполне может счесть Халька Юсдаля косвенным соучастником трагедии.

– Но я же не знал… – пробормотал Хальк. – Неужто я стал бы рисковать жизнью дочери только ради того, чтобы насолить тебе?– Простите, что вы сказали? – напомнил о себе незваный гость. Барон Юсдаль опомнился:– Кем бы вы не были, мессир, я до конца жизни буду благодарен вам за своевременное вмешательство и спасение Меллис. Жизнь дочери для меня бесценна, и я умоляю вас – назовите свое имя и скажите, чем я могу вознаградить вас? Я сделаю все, что в моих силах…

– Я так не думаю, – перебил излияния Халька незнакомец. Барон Юсдаль осекся и пристальней вгляделся в сидевшего напротив человека. Торопливо перебирая в памяти события, даты и лица, пытаясь сообразить, не сталкивались ли они когда-нибудь.

Мужчина, доставивший Меллис, был ровесником Халька, но сохранился лучше и выглядел лет на десять моложе. Похоже, уроженец Немедийских земель или Пограничья. Коротко стриженные каштановые с рыжиной волосы, внимательно прищуренные карие глаза. Нос, похоже, когда-то был сломан в драке или в бою. Узкие губы, белый, давно заросший тонкий шрам под нижней. Запоминающееся лицо, однако его обладателя Хальк никогда прежде не встречал.

– Тейз, – представился гость. – Тейз ван Кайпере из графства Мерревизер. Прежде чем вы попытаетесь меня прикончить, выслушайте. Я так полагаю, что вы, как некогда и я, пребываете в изрядном заблуждении… Мессир Хальк, только что вы порывались меня вознаградить, – раздраженно добавил он, заметив, как Хальк шарит глазами по гостиной в поисках чего-нибудь увесистого или острого. – Уделите мне немного вашего драгоценного времени. Оно и будет моей наградой.

– Слушаю, – с неохотой выдавил барон Юсдаль. У воздыхателя Меллис хватило наглости самолично явиться за ней? Что ж, в качестве благодарности мерзавец не будет убит сразу. Возможно, Хальк даже оставит его в живых. Но пусть не рассчитывает заполучить руку Меллис лишь потому, что оказался в нужный момент в нужном месте!

– Начну с главного – я никогда не имел намерения жениться на вашей дочери, – отчеканил немедийский проходимец. – Она очаровательная, умная, прекрасная девушка. Я желаю ей всяческого счастья, но единственное чувство, которое я могу к ней испытывать – отеческое.

Хальк начал медленно подниматься из кресла. Вот, значит, как. Никогда не имел намерений. Бедная девочка примчалась аж из Бельверуса, уверенная в своем избраннике и готовая ради него насмерть рассориться с отцом, а он даже не имел никаких намерений!

– Вы меня не так поняли, – у Тейза ван Кайпере достало мужества не сбежать перед лицом надвигающейся грозы. – Мессир Юсдаль, вы же знаете вашу дочь. Она возвышена душой и судит о жизни по книгам, частенько принимая желаемое за действительное. Мне очень жаль ее разочаровывать, но Меллис так отчаянно стремилась поскорее стать любимой, что выдумала себе любовь. Она настолько уверовала в свою выдумку, что втайне от матери поехала к вам в Гайард, просить о благословении. Леди Цинтия, испугавшись за дочь, попросила меня отправиться следом за Меллис, найти и привезти домой. Разумеется, я и мои люди тотчас отправились в путь… и, кажется, успели вовремя.

– Но Меллис говорила мне… – озадачился Хальк. – Говорила, вы завсегдатай дома ее матери и ухаживаете за ней…– Естественно, – скривился Тейз. – Как же иначе. Она дочь Цинтии, как я могу быть нелюбезен к ней… если надеюсь в будущем стать ее отчимом?

– Ах, вот в чем дело, – медленно проговорил барон Юсдаль.

– Именно, – с явным облегчением подтвердил ван Кайпере. – В леди Цинтии Целлиг. Я в любом случае собирался ехать в Гайард, чтобы получить точный ответ на вопрос, по-прежнему ли вы считаете себя ее супругом, а ее – своей женой? Ведь вы уже лет пять пребываете порознь. Послушайте, я знаком с Цинтией с тех далеких времен, когда мы оба были детьми и жили по соседству. Тогда я намеревался сделать ей предложение. Но моя родня встала на дыбы и потребовала брака с другой, угрожая лишить меня наследства и имени. Пришлось уступить. Цинтия же встретила вас и решила, что обрела свое счастье. Она уехала в Аквилонию… и вот теперь, спустя столько лет, вернулась. Конечно, я должен был попытаться!– Вы любите Цинтию, – Хальк, казалось, вертит эту незамысловатую идею и так, и эдак, рассматривая с разных сторон.– А как ее можно не любить? – удивился его замешательству Тейз. – Она поразительная женщина. Возможно, единственная в своем роде. И она готова согласиться на мое предложение.– Но вы-то женаты, – напомнил барон Юсдаль.– Больше нет, – ван Кайпере оскалился в невеселой ухмылке. – О чем на днях получил официальное свидетельство за подписью и печатью нотариуса королевской гербовой палаты. Могу показать, если вы не доверяете словам. Моя бывшая получила во владение два замка и прилегающие к ним земли. Отныне я совершенно свободен.

– Что же вам тогда нужно от меня? – надтреснуто осведомился Хальк.

– Благословения, разумеется, – дернул плечом Тейз. – А Цинтия желает получить ваше своеручное подтверждение тому, что вы признаете брак расторгнутым. Я не настаиваю на немедленном ответе, но хотелось бы побыстрее. Боюсь, с этими религиозными неурядицами выезд из Гайарда станет несколько затруднительным. Также я хотел бы забрать Меллис и вернуть ее в материнские объятия. Невинной девушке не место там, где вот-вот вспыхнет свара во имя бога.– В этом я с вами согласен, – барон Юсдаль поскреб отросшую щетину. Вот оно как все обернулось. Признаться, втайне он ожидал подобного исхода. Он сам виноват, возлюбив книги и сочинение историй более живой женщины. Цинтия имеет право на свое счастье на закате дней. Пусть даже рядом с таким пронырливым типом, как граф Тейз ван Кайпере. Какой смысл тянуть и откладывать неизбежное? Он разошелся с Цинтией, и недостойно удерживать ее призраком былого союза.

Хальк вытащил из ящика стола лист пергамента, на котором давеча пытался написать вступительное слово к будущей книге. Ножом с плоским лезвием аккуратно стер две строчки, выведя поверх них признание в капитуляции. Ощутив, как где-то вдалеке натянулась до отказа и порвалась тоненькая нить, точно струна на арфе Лиессина. Они с Цинтией так долго были единым целым, породили двух детей, а теперь их дороги расходятся.

Тщательно расписавшись, Хальк заверил росчерк оттиском печати с фамильным гербом Юсдалей, и молча подвинул бумагу Тейзу. Немедиец церемонно склонил голову, по достоинству оценив поступок барона Юсдаля, и задумчиво протянул:– Меллис. Кому-то придется объяснить ей истинное положение дел. Бросим монету или предпочтете доверить эту печальную миссию мне?– Я отец, мне и разрушать воздушные замки ее мечтаний, – тяжело вздохнул Хальк. Тейз тщательно свернул драгоценную бумагу, сунув ее за пазуху. – Я поговорю с ней и посмотрю, в силах ли она удержаться в седле. Мне будет спокойнее, если нынче же вечером вы оба покинете город – а пока будьте моим гостем, – он обвел рукой гостиную.– Я бы вздремнул немного, – признался ван Кайпере. – И перекусил. Благодарю за заботу. Дайте знать, когда барышня будет готова в путь.

Он ушел, а Хальк, осторожно приоткрыв дверь, заглянул в спальню. Он рассчитывал застать Меллис крепко спящей, но, похоже, отвар не подействовал. Девушка сидела посреди постели, закутавшись в покрывала и тускло глядя перед собой.

– Я все слышала, – ровным, безжизненным голосом произнесла она. Сердце Халька ухнуло куда-то вниз, в пропасть, наполненную острыми ледяными осколками, готовыми вонзиться в трепещущую живую плоть. Барон Юсдаль вошел в спальню, притворив за собой дверь и обессиленно привалившись спиной к створкам. – Боги, какой же я была дурой. Ты прав, отец, я всего лишь маленькая девочка, ничего не разумеющая в жизни. Сегодня по моей вине погиб хороший человек. Другой, которого я полагала своим возлюбленным, оставил меня. Он ничего ко мне не испытывал. То, что я по неопытности сочла любовью, было просто вежливостью и желанием понравиться моей матери, – она вцепилась растопыренными пальцами в волосы, с отчаянием пробормотав: – Я всего лишь хотела выйти из комнаты! Отец, как мне теперь жить?

– Научись быть сильной, – Хальк понимал, что совет не ахти, но измыслить что-то другое он был не в состоянии. – Научись признавать свои ошибки и исправлять их.

– Как я могу исправить чужую смерть? – тоскливо вопросила у балок под потолком Меллис.– Ты видела тело? – ответил вопросом на вопрос Хальк. – Нет? Тогда не убивай надежду прежде времени. Молодой Майлдаф родом из племени, что до последнего цепляется за жизнь. Он мог уцелеть и скоро вернется в замок.

– Ты обманываешь меня, – отрицательно качнула головой Меллис. – Ради благой цели. Но обманываешь. Под ногами толпы не выживают, – ее плечи мелко задрожали, но голос пока еще не срывался. – Что вы решили сделать со мной?

– Граф Тейз предлагает доставить тебя в Бельверус. К матери, которая сходит с ума от беспокойства, – Хальк помолчал. – Я же хочу предложить нечто другое. Я знаком с одной из служительниц храма Великой Матери в Ианте. Сестра Араминта многое повидала – и закулисье театра, и изнанку придворной жизни, и то, как неофиты становятся верховными жрицами и первосвященниками. Она поможет тебе разобраться в себе и своих чувствах, пока твоя мать и Тейз… ну, ты понимаешь. Им ведь тоже нужно побыть наедине и привыкнуть друг к другу после стольких лет разлуки. При храме есть нечто вроде приюта для женщин, желающих уединения и укрытия от мира. Поживешь там, пока не решишь вернуться.– Ианта, – равнодушно повторила Меллис. – Что ж, пусть Ианта. Великая Мать охотно утирает слезы всем страждущим, – она уткнулась лицом в колени. – Отец, мне так плохо. Все было просто и понятно, и вдруг в один миг так страшно переменилось. Как будто с мира разом облезла позолота, и я увидела его гниющие кости. Этот ужасный монах на площади… он кричал, что мы все погрязли в беззаконии и Создатель накажет нас. Отец, я плохая?

– Ты лучше всех, – Хальк обнял дочь за узкие плечи, прижав к себе. – Просто судьба… она порой такая сволочная сука с острыми клыками, прости на грубом слове. Ты мирно идешь по своим делам, а она вылетает из-за поворота и хватает тебя за горло. Можешь задрать лапки и сдаться, надеясь, что она пощадит тебя. Можешь бороться. Возможно, ты погибнешь. Но хотя бы погибнешь, сражаясь.

– Я не умею сражаться, – всхлипнула баронетта. – Мне с детства твердили, что если я буду вести себя подобающим благородной девице образом, со мной никогда не случится ничего дурного. Беды обойдут меня стороной. Я старалась быть доброй и милосердной, не завидовала и не клеветала… Еще утром я была самой счастливой дурочкой в Гайарде, а теперь сижу здесь и мечтаю о смерти.

– Наверное, тут есть и наша вина, – удрученно признал Хальк. – Мы думали, что всегда сможем защищать тебя. Но ты незаметно выросла, а мы состарились. Как любые родители, мы мечтали уберечь тебя от мирских горестей. Учили тебя этикету и грамоте, но совсем не научили, как нужно встречать опасность. Мне жаль, милая. Теперь я способен только утешать тебя, но учиться тебе придется у сестер Великой Матери.

Отец и дочь сидели рядышком на постели, плечом к плечу. Меллис тихонько плакала. Хальк, как в былые годы, гладил ее по голове, приговаривая, что все обойдется – и не верил ни единому своему слову.

Последнее, что отчетливо видел Лиессин – ослепительное солнце в задымленном небе и яркий блик на широком лезвии кинжала. Но солнце вывернулось наизнанку, обуглившись, и мир исчез. Он потерял опору под ногами и рухнул в фиолетово-черную бездну.

Бесконечный полет вниз и вниз закончился тем, что Майлдаф всей тяжестью грохнулся спиной вперед на угловатое и твердое. Тьма поредела, в ней закружились белесые пятна, похожие на перекошенные рожи с раззявленными в издевательском смехе ртами. Под каркающий хохот из темноты соткалась пучеглазая физиономия проповедника с оттопыренными ушами. Брызгая слюной и скалясь гнилыми зубами, брат Джеролано надрывно выкрикивал:– Вот он, обрекший себя на проклятие во веки веков! Презренный червь без чести и совести! Какое наказание избрать тому, кто добровольно сделал себя прибежищем блуда и выгребной ямой? Смерть? Нет, смерть ему придется заслужить! Пусть вечно терзают его демоны, которых он призвал себе на погибель! Войдите в него чрез те позорные врата, что он открыл, возьмите его, и да сбудется по слову моему!Тьма навалилась со всех сторон, удушающая и колючая, как мокрое шерстяное одеяло, спеленав не хуже погребального савана. Издалека долетали смутные отголоски многоголосых воплей и истошный визг. Пленник судорожно дергался, до смерти напуганный полнейшей невозможностью шевельнуть хотя бы пальцем. Что-то липкое и холодное обвилось вокруг его лодыжек, рывком, до хруста в копчике, раздвигая ноги и задирая их вверх.

Он лежал, беспомощный, распластанный и униженный, замерев в отчаянном ожидании неминуемой кары. Высоко над ним плыл серебряный полумесяц, такой лживый в своей чистоте, единственное светлое пятно в окружающей темноте.

В его сжавшуюся задницу с размаху загнали по меньшей мере корабельный таран, обросший ледяным крошевом. Льоу заблажил, срывая голос, позабыв о гордости и достоинстве. Ледяной таран сокрушительно двигался взад-вперед, сминая внутренности в склизкое месиво, вышибая дух и раздирая напополам.

– Навсегда, навсегда! – злорадствовал брат Джеролано, и голоса призраков вторили ему дружным хором. – Вот все, что тебе осталось! Разве не этого ты хотел? Терпи, глядишь, еще и понравится!

?Это будет длиться, пока я не сдохну, – отчётливо понял Льоу в кратком промежутке между ударами. – А потом начнется сызнова, потому что здесь нет смерти. И меня здесь тоже нет. Это дом кошмара, место моих страхов. Но я могу уйти отсюда. Я смогу. Я смогу?.

Таран двинулся на новый приступ, иззубренным ножом полосуя живую плоть. Несколько мучительных ударов сердца Лиессин ощущал его глубоко внутри себя, отчаянно собирая в комок волю для рывка прочь. Единственного, потому что второй попытки к бегству могло и не быть. Он мог навсегда затеряться в темноте и собственных воплях, в царстве боли и отчаяния, под холодным светом обманчивого месяца.

Он вынырнул из тьмы, как задыхающийся пловец выныривает из глубины на поверхность, сознавая, что чудом избежал гибели. Над головой нависали тяжелые, в облупившейся краске, балки мансарды. Он лежал на жестком топчане, одетый в рубаху с чужого плеча и великоватые штаны, и укрытый собственным пледом в зелено-алую клетку. Лившийся в полукруглое окно свет был окрашен в медовые тона позднего вечера.

– Меллис, – отчетливо выговорил темриец.

– Ага, девицу помнишь, стал-быть, – добродушно пробасили над ухом. – А собственное имя как, из головы не вышибли?