28 (1/1)

—?Что это? —?спросил Квентий, подозрительно принюхиваясь. —?Козленок по-кофийски, с горными травами, грибами и сладкими клубнями,?— ответствовал Конан, с философским смирением разглядывая залитые кисло-сладко-липким даже на вид медовым сиропом куски нежного жареного мяса, аккуратными горками выложенные на блюдах в обрамлении сморщенных грибов и вяловатых клубней?— все-таки не сезон. —?Дорогущая, между прочим, штука. В таверне за такую порцию с тебя не меньше золотого стребуют. Если вообще взашей не погонят. Это был именно козленок по-кофийски. Его специфический аромат ни с чем не спутаешь, Конан еще с порога унюхал, да всё поверить не мог в такую подлость судьбы. Это был новый козленок. С тем, которого подала не в меру расторопная и услужливая кухарка ночью, Конан справился. Придраться-то ведь было не к чему?— настоящий козленок по-кофийски, как и заказывали. Даже не пересушен. Стало быть, надо есть. Вот он и ел. Давясь и запивая тошнотворный привкус варёной в меду и жутко наперченой солонины целыми кувшинами разбавленного вина. А кухарка, похоже, решила, что ночное угощение знатному гостю понравилось. Еще бы! Ведь в одиночку слопал все целиком, до последнего кусочка! Вот и расстаралась и на завтрак тоже, угодить пытаясь. Конан поддел ножом клубень, выковырял грибочек. Хорошо еще, что ночная трапеза закончилась уже засветло, есть пока не очень хочется. И хорошо, что не заказывал он на завтрак ничего конкретного, а потому есть вот это вовсе не обязательно… —?А ничего! —?пропыхтел Квентий, за обе щёки уплетая кофийский деликатес. —?Сладкое и жирное! И остренькое! Самое то, что мне сейчас надо… Поганое, однако, у них тут вино. Голова, что твой колокол. И опять надолго замолк, чавкал только. Конан ждал. Хотя понимал уже, что ждать толком нечего?— не стал бы Квентий тянуть, если бы что-то обнаружил. —?Ничего,?— подтвердил начальник внутренней стражи, с шумом обсасывая последнюю тонкую косточку. —?Мы с ребятами обошли все здешние постоялые дворы, ни одной таверны не пропустили, можешь быть уверен. Никаких следов. Да и стражники на воротах то же самое говорили, такой странный караван они наверняка бы запомнили. Не было их здесь. Раньше где-то свернули. Голос у него был уже почти нормальный, а вот в глаза своему королю он по-прежнему старался не смотреть. И выглядел виновато. Хотя это вовсе не он, а Закарис утверждал, что мимо Сарка Нийнгааль проехать не сможет, а уж там ее доблестные асгалунские стражники в два счета… А ответвлений от основного тракта по пути много было, это он помнил. Правда, назвать их торными дорогами было бы трудно?— так, козьи тропы, лошади не пройдут. Но пустынные горбачи?— это тебе не лошади, они на таких склонах даже ходу, говорят, не сбавляют, ноги у них так устроены, что легко преодолевают чуть ли не вертикальные склоны. А тропок этих направо, к горной гряде, много уходило. И до Труб Шайтана, и после. И пойди разберись, есть ли свежие следы на старых камнях? —?Будем возвращаться? Голос у Квентия подчеркнуто нейтральный. Боится высказанной не вовремя эмоцией подтолкнуть к неправильному решению. Мальчишка. Не понимает еще, что бывают обстоятельства, когда правильных решений просто нет, и выбирать приходится из двух заведомо неправильных. Или даже не приходится выбирать, потому что все уже выбрано за тебя… Конан покачал головой. —?Нет. Цубрахэш обещал поставить сотню копейщиков и столько же конных. Негусто, но населения у них немного, сам видишь. К тому же он обеспечил провиант, да еще и за треть цены. А то, я слышал, наши уже подворовывать стали. —?А! —?Квентий пренебрежительно отмахнулся. —?Это не наши! Это местная шемитская шпана из Гхазы да Баалура балует, они там у себя на границе привыкли все проблемы набегами решать, вот и… Ты не беспокойся, их еще тогда повесили, в назидание. —?Нет,?— Конан шутки не поддержал, смотрел хмуро. —?Теперь они тоже?— наши. Хотя бы на время этого похода, но?— наши. Цубрахэш дает проводника до развалин города Иб. Так что завтра с утра уходим. Нечего нам тут больше делать. И нашим?— нечего.*** Когда-то очень давно, еще в раннем-раннем детстве, отец казался всемогущим. Почти богом. Он всегда приходил на помощь, если случалось что-то действительно страшное?— ломалась драгоценная игрушка или на первый раз надетое почти взрослое платье отвратительная младшая сестрица сажала не менее отвратительное жирное пятно своими вечно грязными ручонками. Он всегда приходил на помощь, стоило только позвать. А часто так даже и звать не надо было… Кутаясь в меховую накидку, Атенаис шла по берегу озера?— босиком, по самой кромке воды. Ленивые волны щекотали поджимаемые пальцы, на темном песке за спиной оставалась размытая цепочка следов. Вода была ледяная, ноги почти потеряли чувствительность, но было слишком приятно идти вот так?— босиком, по самой кромке озерной воды. Слишком приятно, чтобы обуваться.

Приставленная Нийнгааль девка?— то ли служанка, то ли страж?— брела поодаль, особо не приближаясь, но и не теряя из виду подопечную. Ну и ладно! Зато есть кому тащить мокрые полотенца, грязную одежду и обувь?— на тот случай, если ноги замерзнут окончательно. Вода в горном озере была ледяная, но какое же это наслаждение?— вымыться после стольких дней путешествия! Пусть даже и вода холодная, а вместо нежнейших губок и ароматнейших притираний для удаления грязи с тела?— пучки жесткой травы, песок и кусочек каким-то чудом обнаруженного на берегу мыльного корня.

Уроки Нийнгааль по травам не прошли даром?— Атенаис сразу же узнала маленький кустик с узкими листиками и толстеньким стволиком в перетяжках. Только вот корешок у него оказался совсем крохотным, не больше мизинца. Только-только и хватило волосы промыть. Ну и ничего. С кожи грязь отлично и глина с песком стирает. Даже еще полезнее получается?— стареющие модницы из такой глины себе притирания для лица делают, на ночь накладывают, чтобы морщин не было. Выглядит страшно, но, говорят, действует. Атенаис, конечно, про борьбу с морщинами думать рановато, но подобными вещами лучше озаботиться пораньше, чтобы потом вдруг поздно не оказалось. Отец всегда смеялся над этими глиняными притираниями, называя их не иначе как ?масками?. И рассказывал, что в какой-то далекой стране есть такой обычай?— накладывать перед похоронами на лицо умершему человеку особую маску, изготовленную по форме этого лица. У них там считается неприличным представать перед богами с непокрытым лицом, вот и прикрывают его, кто чем может. У богатых и знатных эти маски из золота и серебра, с драгоценными каменьями, у тех, кто победнее?— из меди. А у самых бедных маски эти были из глины?— глины полно по берегам рек, она ничего не стоит, маску из неё может сделать своему умершему родичу и последний нищий. Вот и получалось, что тарантийские знатные дамы словно бы равняли себя с последними нищими далекой страны. Причём?— мертвыми нищими. То-то отец так смеялся! Вот тогда-то она впервые и поняла, что отец?— никакой не бог. А просто человек. Со своими слабостями и недостатками. Более того?— мужчина. А, значит, многих вещей понимать просто не способен. А если не способен он даже понять?— то какой от него можно ждать помощи? Для купания она отошла довольно далеко от лагеря, и теперь вот возвращалась, не особенно, впрочем, торопясь. Торопиться к шумным нийнгаалевским девкам и пугливым стражникам ей не хотелось. Если бы не наступающий после близкого уже заката холод, потихоньку напоминающий о себе промозглым дыханием озера, она вообще бы не возвращалась. Так и осталась бы здесь, прямо на берегу. Хотя бы до утра. Понятно ведь, что на более длительный срок ее никто не отпустит… Они вышли к этому горному озеру вчера, уже под вечер. Все были вымотаны до предела, даже выносливые горбачи казались уставшими. Одна лишь Нийнгааль оставалась верна себе?— свежа и прекрасна, как всегда. На нее, похоже, не действовали ни тяготы утомительного пути, ни ослепительное сияние близких горных вершин, от которого слезились глаза и болела голова, ни разреженный воздух высокогорья. Сама же Атенаис к этому времени впала в некоторое подобие полусонного оцепенения. Она никак не могла до конца проснуться?— и, вместе с тем, никак не могла до конца и уснуть. Даже в самую глухую ночную пору, когда становилось невидно вытянутой перед собою руки и Нийнгааль была вынуждена объявлять недолгую остановку?— на два-три поворота клепсидры, пока чуть-чуть не развиднеется и можно будет безбоязненно продолжать путь. На таких привалах не ставили шатров и костров не разводили. Даже горбачей не рассёдлывали. Просто укладывали их прямо на землю, вместе с поклажей, чтобы тоже отдохнули?— животным отдых требовался не меньше, чем людям. Походных шатров давно уже не было?— их сняли еще внизу. По горным тропам не пройти двум горбачам в ряд, да еще и с растяжкою между ними. Так что люди валились рядом с мохнатыми теплыми боками, сбивались в кучу, накрываясь чем только можно. Все равно к утру тело коченело и было трудно разогнуться. Да и воздуха не хватало?— когда Атенаис еще могла спать, ей постоянно снилось, что она тонет и никак не может вздохнуть. И она то и дело просыпалась, отчаянно хватая широко раскрытым ртом разреженный воздух. Так что, может, это и к лучшему, что последнее время она никак не могла заснуть? Озеро Атенаис увидела еще с тропы. Но сначала не поняла, что это?— именно озеро. Просто среди серо-зеленых камешков на рыжеватом столе плоскогорья лежал один ярко-синий голыш. Так и ехала какое-то время, глядя?— но не понимая, да и не особо стараясь понять. Пока, после очередного поворота тропы, все вдруг не встало на свои места?— рыжеватый стол оказался высокогорной долиной, серо-зеленые камешки?— огромными валунами, почти что скалами, а маленькая синяя галька между ними?— Большим Шартоумским озером. Днем в горной долине было жарко. Атенаис так сомлела под тяжелой накидкой, что даже слезть не могла. Так и сидела между теплыми мохнатыми горбами улегшегося на отдых зверя. И наблюдала сквозь полуопущенные веки?— то ли наяву, то ли во сне,?— как слуги под руководством Нийнгааль разводят на берегу, у самой воды, огромный костер. Вообще-то они много костров разводили. Но?— поодаль. И не таких больших. А этот же был просто огромен, и откуда только столько дров взяли, здесь же не растут деревья, одни малорослые кустарники? Неужели снизу тащили? Зачем? Нийнгааль никому не доверила поджигать свой костер, сама с огнивом возилась. Но недолго. Огниво, наверное, заговоренное было. Как и сами дрова?— огонь взвился мгновенно, с первой же искры, наверняка без какого-нибудь поджигающего заклинания не обошлось. На фоне яркого дня пламя казалось почти бесцветным, только плавился, дрожа, воздух над оседающей горою дров. И тогда Нийнгааль кинула в костёр щепотку странно пахнущих трав. И запела. Наверное, это все-таки был сон. Потому что черный дым, поваливший от костра, не уходил в небо и не рассеивался. Он клубился над озером, тягучий и непрозрачный, набухая огромной бесформенной кляксой, и в своей непрерывной подвижности казался почти живым. И вырисовывалась из него фигура?— то ли невероятно толстого человека в плаще со множеством длинных развевающихся шарфов, то ли непонятного многоногого зверя. А потом Нийнгааль вскрикнула особенно пронзительно, и озеро словно бы мгновенно замерзло, сделавшись зеркалом. И отразились в нем и расплывчатая черная фигура, и яркое небо, и скалы, и сама Нийнгааль со вскинутыми руками. Только вот смотреть на ослепительное зеркало было больно.Атенаис прикрыла слезящиеся глаза?— только на мгновение, чтобы не так резало! И заснула уже по-настоящему. Она не видела, как догорал дымный костер у кромки воды. Не видела, как от черной тучи над озером к стройной женской фигурке на берегу протянулось щупальце, и просиявшая Нийнгааль, задрожав от восторга, всем телом качнулась вперед, принимая дымное прикосновение. Щупальце мазнуло её по лицу, по плечам и груди, по животу и вниз. Высшая жрица вскрикнула. Но не от боли?— так кричат только самые умелые жрицы Деркэто во время высшего пика исполнения своего богинеугодного ритуала. Щупальце исчезло?— то ли растаяло, то ли просто отдернулось обратно в черную тучу над озером. Нийнгааль упала, словно оно было единственной ее опорой, а земля уже не казалась достаточно прочной под внезапно ослабевшими ногами. Какое-то время с губ ее продолжали срываться сдавленные отрывистые стоны, а тело сотрясаться в конвульсиях, но постепенно все стихло. Суетящиеся у костров служанки и стражники не обращали на происходящее ни малейшего внимания. Они словно бы вообще не видели. Словно костер на берегу и упавшую на самой кромке воды фигурку отделяла от общего лагеря высокая стена, невидимая со стороны высшей жрицы и уснувшей Атенаис, но совершенно непрозрачная со стороны прочих. Нийнгааль потребовалась почти половина оборота клепсидры, чтобы перестать стонать и корчиться, придти в себя, выровнять дыхание и подняться на подламывающихся ногах. Прежде чем вытряхнуть из одежды песок, она низко поклонилась черной туче над озером. Выпрямившись же, почтительно склонила голову?— словно получила некое послание, только ей одной адресованное. Потом высшая жрица Деркэто подошла к горбачу, на спине которого спала Атенаис, и долго смотрела на спящую девочку. Смотрела с удовлетворением и некоторой долей тревоги. Так смотрит командующий на свое войско перед генеральным парадом?— что бы где бы тут еще подтянуть, чтобы уж все оказалось окончательно точно и наверняка? Она даже слегка нахмурилась, тревожа гладкую кожу лба некрасивыми морщинами. Наконец, как видно, на что-то решилась, даже кивнула сама себе. И быстро нарисовала испачканным в золе пальцем на лбу спящей несколько закорючек, сложившихся в странный значок, похожий на кривобокого толстенького паучка. После чего улыбнулась удовлетворенно и с сознанием до конца выполненного долга отправилась отдыхать. Общение с Повелителем выматывало всегда, а уж когда он дарил достойным счастье своего прикосновения?— сил не оставалось вообще. Но оно того стоило и ни одна из верховных жриц, хоть раз удостоившаяся, никогда не жалела о потраченных силах. Наоборот?— каждой клеточкой тела жаждала испытать это снова и снова, остро, безумно, до зубовного скрежета, до сведенных судорогой коленей. Любая, которую удостоили хоть раз, была готова на что угодно. Не за прикосновение даже?— за смутную на него надежду. Повелитель одаривает редко и дает не больше, чем способна вынести жалкая человеческая плоть. Но плоть глупа, она хочет еще и еще. Вот даже и сейчас. Ничего, уже скоро. Повелитель обещал, эта маленькая слишком умненькая красотка ему понравилась… Атенаис не проснулась. Она смертельно устала, и потому проспала остаток дня и всю ночь. Её не тревожили, только накрыли теплым одеялом?— ночи у озера были такими же холодными, как и на перевале. А вот днем стало жарко?— во всяком случае, на солнце. В тени же грязноватыми оплывшими кучами лежал еще прошлогодний снег, так и не стаявший до конца за короткое горное лето. Но на солнце пекло не хуже, чем в пустыне?— Атенаис, собственно, и проснулась-то от невыносимой жары, задохнувшись и вконец упрев под теплыми одеялами. И сразу же поняла, что ей необходимо искупаться.***