Часть 2, Глава 9: Пионер-парк (1/1)

Его вкус. Его смех. Его улыбка. И не та, предназначенная для камер, для фанатов, для сцены. Улыбка, которой он, похоже, одаривает только меня.Но факт в том, что он мог бы одарить ею кого-то другого, если бы хорошенько постарался. Если бы мы приложили усилия к тому, чтобы разорвать все связи, вместо того, чтобы позволить себе вернуться к тому, что было, снова и снова находить друг друга.Возможно, мы просто обленились, став романтиками. Мы думаем, что старая страсть — самая сильная, на всю жизнь. Что она та единственная.Но что насчет вон того парня? Или, может, его или его, или его? Разве один из них не может оказаться тем самым? Разве они не могут быть лучше?Нет. Не они.Только он. Его вкус, его смех, его улыбка. Год за годом.Не они.Поэтому мы уже даже не пытаемся полюбить кого-то другого. И, быть может, у нас получилось бы, возможно, но... Его вкус, его смех, его улыбка.И никто не сравнится с ним. У большинства нет совершенно никаких шансов.И, скорее всего, этим утром у них тоже нет шансов. Только не после прошлой ночи, когда мы с ним... Господи, я едва могу думать об этом. Это давит на меня, пока я жду, наблюдая за по-глупому счастливыми туристами, суетящимися на небольшой площади, глазеющими на архитектуру эпохи Возрождения, которой полон Рим.Никто из них вчера не переспал со своей утерянной любовью.А даже если и переспали, никто из них не смог признать, что эта любовь утеряна. Вот в чем разница между ними и мной.Спенсер приходит в полдень, как я ему и сказал. Он выходит из такси, его взгляд первым делом падает на великолепный фонтан Треви и на туристов вокруг него, делающих фотографии, бросающих в фонтан монетки, загадывая желания. Затем он замечает меня, курящего у магазина в ожидании его. Он даже не знает, что я сделал, но почему-то я испытываю укол вины при виде него. Он узнает. Он будет меня осуждать.Спенсер направляется прямиком ко мне, останавливается, чтобы пропустить бегущих мимо него детей. Я отвожу взгляд, бросаю сигарету и наступаю на нее, когда он подходит ко мне. — Ну и загадочный же ты человек, а?— Я подумал, что это место легко будет найти. — Я наблюдаю за парой, позирующей на фоне фонтана с мраморными статуями, которые мертвыми взглядами смотрят на площадь. Туристы улыбаются для фотографии. А статуи — нет. — Ну что, завтрак?Спенсер кивает, и я наугад выбираю одну из узких мощеных улочек, достаточно широкую только для одностороннего движения машин и тротуара.До того как пришел Спенсер, я подслушал, как одна американская туристка жаловалась своему мужу, что итальянцы не знают, как строить нормальные дороги. Я решил, что она идиотка — это ведь древнее место. И дороги здесь древние и перепутанные, словно паутина. Чем больше что-то стареет, тем хаотичнее оно становится. Тем сложнее в этом разобраться, контролировать это.Казалось бы, все это знают.Но затем я снова думаю о прошлой ночи, и, похоже, что я и сам едва это понимаю.Вскоре мы натыкаемся на крошечное кафе и находим угловой столик в задней его части. Плевать на вид из окна.Спенсер заказывает две чашки кофе, расстегивая куртку. — Ты же знаешь, что через полчаса нам нужно быть на месте, — говорит он мне, и да, я знаю.Я не могу смотреть ему в глаза. Я только покусываю нижнюю губу, тревожно постукивая пальцами по столу. Я вижу, что нас ждет в будущем: дневное выступление, которое закончится где-то на закате, чертовски долгая поездка в Барселону, ещё один концерт и всё. Мы полетим домой — Спенсер полетит с нами, он так решил. Раз уж его работа с The Police окончена и он скучает по дочери. А у меня стыковочный рейс в Бостон из Чикаго, оттуда я доберусь до Мачайаса. Не знаю, куда мне ещё податься. Когда Вики заказывала билеты на самолет на прошлой неделе, я просто сказал, что все мои вещи в Мачайасе, и никто ничего не спрашивал. Я опустил то, что не знаю, вернусь ли я когда-нибудь, хотя у меня такое впечатление, будто остальные предположили, что я просто заберу свои вещи.И всё же, тур совсем скоро закончится. Ещё немного, совсем немного, и он закончится.Возвращается официант, ставит на стол наши чашки с кофе. — Grazie, — говорит Спенсер, бросая короткий взгляд на мужчину, ожидая, пока он уйдет. Когда это происходит, Спенсер спрашивает: — Что случилось?Я всё так же стучу пальцами по столу. У меня снова мелькает в голове: его вкус, его смех, его улыбка. Его шепот, когда он говорил, что хочет, чтобы я кончил в него. И поэтому я трахал его жестче. Жестче. Жестче.Теперь наступило утро. Теперь я больше не обманываю себя, не теряюсь в похоти.— Прошлой ночью я переспал с Брендоном.И вот оно, вот я признался, и все мы можем снова безумно разочароваться во мне.Видите, такой он, этот Райан Росс: одна ёбаная ошибка за другой.— Ну, это я знаю, — произносит Спенсер, закатывая глаза. Я перестаю барабанить по столу. Смотрю на него с удивлением, думаю, так ли это очевидно — ведь я принял душ, как только вернулся в свой номер, смыл с себя Брендона. Может, мои губы всё ещё выглядят так, словно их слишком много целовали. Спенсер качает головой из-за моей глупости. — Брендон вчера едва отводил от тебя взгляд. Я уловил определенную атмосферу — не сразу, но да. Так что я подумал, что вы собирались, ээ... — Он замолкает. Он поэтому так внезапно решил уйти? — То есть вас выдало это, но ещё вы не давали спать Лео, поскольку он был в соседнем номере, так что да. Он ныл об этом, когда я наткнулся на него ранее. О, он ничего не расскажет, — добавляет он, когда я испытываю тревогу. — Просто мы оба с ним знали, поэтому вот.— Это было так очевидно? — спрашиваю я, задаваясь вопросом, на сколько всего я не обращал внимания, как сильно я отрицал для себя то, что явно происходило между Брендоном и мной. Как мы спали на диванах, как он заигрывал со мной в Мюнхене — я просто искал этому объяснения в отчаянной попытке сохранить нашу дружбу, которой на самом деле никогда и не было. Но это оправдывало нас. Нас нужно оправдывать.— Нет, это было не так очевидно, — пренебрежительно отвечает Спенсер. — Ты оставил для меня сообщение на стойке регистрации, чтобы я встретился с тобой после того, как ты исчез — вот, что очевидно. — Он делает глоток кофе. Мой же остается нетронутым. У меня нет аппетита, такое ощущение, будто моя способность хотеть чего-либо пропала. — Что, всё... — начинает он, явно не зная, что сказать. Он почесывает щеку, его борода издает шуршащий звук. — Всё было так плохо?Не каждый друг стал бы расспрашивать о сексуальной жизни своего лучшего друга с другими мужчинами, поэтому тут я должен отдать Спенсеру должное. В этот момент я осознаю, что он всегда держал меня за руку. Чтобы не дать мне зайти слишком далеко, когда прославились The Followers, чтобы вывести меня на сцену, когда я не хотел выступать, наши пальцы соприкасались, когда мы делили сигареты бессонными ночами, когда я чувствовал себя слишком жалким, чтобы спать, и у этих страданий не было ни формы, ни причины, ни имени, но его это не смущало. Он никогда не жаловался. И, в конце концов, ему это надоело, но то была моя вина. Я ни разу не притормозил, чтобы сказать ему спасибо, так ведь?Но теперь Спенсер вернулся. Темы поменялись, но он по-прежнему здесь. Слушает. Он станет тем самым, кто будет произносить речь на моих похоронах, и, думаю, он даже искренне сможет сказать обо мне что-то хорошее.Я вовсе не такой невезучий, каким я всегда притворялся.— Нет. Нет, всё было... — начинаю я, снова переживая произошедшее. Его кожа, его стоны, всё это... во мне разгорается пламя, прямо у меня в груди. — Таких слов ещё не изобрели, чтобы это описать. — Спенсер ничего не говорит, не осуждает, не любопытствует. Но дело не в том, что секс был хорош. Это не важно. — Это было ошибкой. Мне не стоило этого делать, но он был там и он хотел меня, а я хотел его, но это... Мы уже через это проходили. И ни к чему хорошему это нас не приведет. Мы всегда всё портили. — Мои ладони сжимаются в кулаки.— Может, в этот раз всё иначе, — предлагает Спенсер, и я ценю это наивное предположение.— Разве? Мы всё так же врем всем направо и налево, включая друг друга, и мы всё такие же эгоистичные, а я по-прежнему не в себе и точно не в... Разве я в состоянии попытаться снова быть с ним? Если он вообще хочет этого, может, ему просто хотелось секса, то есть...— Люди начинают сходить с ума, — задумчиво произносит Спенсер, — когда не позволяют себе заполучить то, чего им так хочется.Я фыркаю, в основном потому, что он слишком часто использует это напыщенное "люди", имея в виду меня. Но при этом он прав, прав в том, что я хочу Брендона. Но чего хочет сам Брендон? Что помешает нам снова всё просрать?— Даже если он хочет того же, — медленно говорю я, но даже тогда мне кажется, словно я перегибаю палку. — Чёрт, даже если Брендон хочет того же... я всё равно не могу. Потому что я не могу снова потерять его, Спенсер. Блять, представь, что, если... если мы будем вместе, мы наконец-то будем вместе и всё будет хорошо, мы со всем разберемся, представь, что он будет со мной, я буду принадлежать ему, а он — мне, а потом... потом представь. На секунду. Что я потеряю его после всего этого. — Даже когда я просто произношу это, мне кажется, будто моя история внезапно заходит в мрачный тупик. И потом — ничего. — Я не переживу, не в этот раз. Больше не переживу.Спенсер выглядит серьёзным, и я ценю то, что он понимает всю тяжесть ситуации. — Так не теряй его.Я смеюсь.

— Какая замечательная идея. — Качаю головой. — Я потеряю его. Это мой единственный талант, единственное, в чем я преуспел. Я всё испорчу, как всегда, и в этот раз всё будет даже хуже, чем обычно. Я сделаю ему так больно, что это даже описать невозможно.— Не хочу быть мудаком, — неуверенно говорит Спенсер, — но я думаю, что ты уже делаешь ему больно.Он многозначительно смотрит на меня, и я знаю, что он прав. Мне интересно, как я вообще умудрился заставить себя встать с той кровати. Воспоминания об этом размыты. И я представляю, как просыпается Брендон — это уже должно было произойти. Так что вот он проснулся, а меня там нет. Только мое отсутствие.А ведь Брендон ясно дал понять, что он хотел, чтобы я был там, он хотел, чтобы я остался.Я представляю, что он почувствовал, когда понял, что меня нет. Спенсер прав: скорее всего, я и так уже делаю Брендону больно.Я вздыхаю, закрывая лицо руками. — Блять, мне не стоило спать с ним. Сука. У нас всё было нормально, мы понимали друг друга, знаешь? Друзья. Всё было хорошо, разве нет? Или же это было просто... просто жалким прикрытием, причиной оставаться рядом друг с другом, потому что мы настолько отчаялись?Это риторический вопрос, и Спенсер не пытается дать на него ответ. Я стараюсь успокоиться. Стараюсь рассуждать здраво, но какой от этого сейчас толк?— Если он хочет, чтобы мы были вместе, — наконец говорю я, — и если я попытаюсь быть с ним, в конце концов я потеряю его. А если я не стану пытаться, то потеряю его прямо сейчас. Обожаю свои варианты. Просто обожаю то, что... он — единственный вариант. Единственный, и у меня никогда не выходит сделать правильный выбор.Спенсер качает головой. — Может, ты просто слишком серьёзно это воспри...Но затем он замолкает.Я уходил из групп из-за Брендона. Я рвал связи, разбивал сердца, переезжал в другие страны и разбивал автобусы. Хотим ли мы на самом деле знать, на что ещё я способен?Спенсер сосредотачивает свое внимание на кофе, и я расцениваю это как "нет".— У нас всё было хорошо, — тихо говорю я. — Я думал, что у нас наконец-то всё было хорошо, но потом мне нужно было всё испортить. Поэтому я либо причиню ему боль сейчас, либо позже. Нужно просто выбрать вариант, при котором ему будет не так больно. Нужно просто выбрать вариант, при котором мне будет проще пережить это.Спенсер не поднимает на меня взгляд, когда говорит: — Мне жаль.Он больше не пытается убедить меня, что в этот раз всё по-другому.Поэтому я и попросил его прийти.Он честен.***Мы приходим с опозданием, но этим утром Спенсер и так предупредил Майка, что мы можем не успеть. Выступление будет в клубе на подвальном этаже, и, когда мы спускаемся, мы натыкаемся на Дика, который тут же говорит: — Райан, тебя ищет Брендон.Я останавливаюсь, оцепенев, и понимаю, что мне становится тяжело дышать. Чувствую, как нагревается кожа. Я не хочу видеть Брендона. Я не хочу встречаться с ним, не хочу этого столкновения. Не хочу видеть его лицо, когда буду уходить.— Ээ, да. Спасибо.Дик спешит прочь, а Спенсер ничего не говорит.В клубе низкий потолок и черные стены, из-за чего он кажется более замкнутым, чем он есть на самом деле. Мы подходим к микшерному пульту, и я вижу уже готовую сцену на другом конце помещения, с четырьмя стульями для Джона, Спенсера, Брендона и Даллона. Брендон будет играть на гитаре, поэтому мне не нужно выходить на сцену, и это хорошо. Сомневаюсь, что я вообще смог бы. Спенсеру нужно будет всего лишь играть на бубне.Майк и Джон разговаривают со звукооператором, но наше прибытие привлекает их внимание. — А вот и вы, — произносит Майк, но не кажется радостным. Он вздыхает. — Что ж, сегодня хреновый денёк. Слышали новости?Я медлю. Новости?Но Спенсер отрицательно мотает головой, и Майк говорит: — Йен ушел из группы.О. Не то, чего я ожидал.Джон выглядит грустным, а Майк добавляет: — Не то чтобы это было прямо-таки неожиданно. Он прислал факс и... Он очень искренний, можете прочесть, если хотите. Я знаю, что ему жаль, но... Вроде как дело в том, что он больше не может быть частью музыкальной индустрии, не с его прошлым наркозависимого. Он планирует поправляться, поэтому он решил уйти.— Жаль это слышать, — произносит Спенсер, и я киваю, чтобы дать понять, что он говорит за нас обоих.Джон пожимает плечами. — Времена, они меняются*, верно? — Но Джон расстроен и это очевидно. Йен был в His Side с самого начала. Группа никогда не существовала без него. — Брендон хуже всех с этим справляется.Тогда во мне острой болью отдается чувство вины. Это та ситуация, в которой я нужен Брендону как друг, чтобы ему было с кем поговорить, чтобы помочь ему пройти через это. Ещё вчера я мог быть этим человеком. Теперь же я сделал всё только хуже.Мне следовало оставаться в Мачайасе. Теперь я понимаю это.Джон смотрит на меня и говорит: — Он тебя ищет, кстати.— Да? — встревоженно спрашиваю я. — Он в порядке?— Он знал, что это случится, как и все мы, но он всё равно расстроен. Но у него сейчас интервью.И слава, блять, богу за это.— Мне правда жаль насчет Йена, дружище. — Я сжимаю плечо Джона. Джон всегда был исключительно добр ко мне, а я не всегда отвечал ему тем же. Но, по крайней мере, His Side берут перерыв после окончания этого тура, у них будет время найти кого-то на место Йена. Возможно, у них даже получится убедить Йена вернуться.Мы находим Даллона, Сиски и Лео в гримерке, они обедают и готовятся к выступлению. Лео смотрит на меня, вскинув бровь, и это явное "что ж, этим утром я однозначно вижу тебя в новом свете", и я отвожу взгляд, чувствуя неловкость от того, что он слышал нас. Разве мы вели себя так громко? Он слышал только кровать или и Брендона тоже, или, может, даже меня? Но Лео ничего об этом не говорит, просто продолжает менять струны на одной из гитар Джона. Я беру одну из своих, сажусь в углу и рассеянно играю, чтобы показаться занятым.Я правда всё запутал, но я стараюсь сформулировать то, что собираюсь сказать Брендону. Или, возможно, стоит просто его игнорировать — я оставил его одного, может, этого намека было достаточно?— Райан, ты здесь! — говорит Юрген, входя в комнату. — Брендон искать тебя, ja? — Он пристально смотрит на меня, чтобы убедиться, что мы понимаем друг друга. Я чувствую, как внутри меня что-то обрывается.— Ладно. Спасибо. Понял.Брендона явно не устроил молчаливый намек, который я ему дал.Интересно, сколько человек Брендон попросил найти меня.Я чувствую на себе взгляд Даллона, но стараюсь ничего не выдавать — он же не знает о прошлой ночи. И всё же, чувство вины практически невыносимо.Клуб отделен от гримерки всего одной стеной, поэтому мы слышим, как заходят люди, в основном итальянская пресса. Выступлением будет скучный акустический сет из шести песен. Парни не воспринимают это всерьёз, они праздно болтают, но теперь уже подтвержденная потеря Йена портит общий настрой. Брендона всё ещё здесь нет, но интервью не могут длиться вечность, и поэтому я решаю пройти в клуб, поторчать у микшерного пульта, раздражая звукооператора, а затем поболтать с несколькими фанатами. Я рад, что не нужен на сцене, что сейчас мне не нужно быть с группой. И только когда до выхода парней остается всего несколько минут, я иду в гримерку, чтобы пожелать удачи группе, которая только что потеряла участника, спустя всего несколько дней после того, как их ударника задержали за то, чего он не делал. Я, может, и мудак, но мне не всё равно.Я не хочу смотреть на него, когда вхожу, но сложно тут же не заметить, где он: Брендон встает, словно от моего прихода в его организме срабатывает какой-то сигнал тревоги.Парни продолжают разговаривать. Они не заметили.Брендон остается стоять в другом конце комнаты, его взгляд сосредоточен на мне, а выражение его лица... это вопрос, вот что это такое. Чёрт, он даже не пытается скрывать этого. Он выдает всё одними только глазами: настойчивость и озадаченность. Недоумение. Он спрашивает меня, куда я подевался, что случилось, почему я избегал его. И это выражение такое честное, что я совершенно не в состоянии выдержать его взгляд.Спенсер был прав: я уже причинил ему боль.Майк говорит: — Ладно, народ, соберитесь в круг! — и мы собираемся, даже я, вытягиваем ладони к центру круга, мы обещаем отжечь, как и всегда, вот только я ничего не говорю, и Брендон тоже молчит. Он пытается установить зрительный контакт, а я занят тем, что избегаю его.Когда мы опускаем руки, Брендон спрашивает: — Мы можем поговорить?Он обращается ко мне. По-прежнему смотрит на меня. Остальные хмурятся.— Ээ, сейчас? — спрашиваю я.— Да, — отвечает он, кивая. Бросает короткий взгляд на остальных. — Наедине?Майк говорит: — Нам нужно выступать, Брендон.Брендон сердито смотрит на своего менеджера. — Они могут подождать...— Не могут, — говорит Майк. — Итальянская пресса. Они очень нетерпеливые.Но Майк смотрит на меня с выражением "ну и что ты наделал", и я быстро притворяюсь, что меня очень заинтересовала... стена, да, какая же, блять, интересная стена.Майк начинает выгонять группу из гримерки. — После? — быстро спрашивает Брендон, с напряженным взглядом. Я киваю.Это даст мне немного времени, чтобы придумать, как я могу расстаться с ним как можно осторожнее.— Ладно, — говорит он, так много смысла вкладывая в это единственное слово.Он уже почти у двери, когда я говорю ему вслед: — Эй, Брен?Он мгновенно останавливается, смотрит на меня с надеждой на лице. Он задерживает дыхание — буквально.— Слышал о Йене. Мне жаль.Выражение его лица меняется. Он кажется как никогда озадаченным.— Спасибо.— Ага. — Да. Ладно. — Удачи там, — выдавливаю я, а он реагирует так, словно я только что послал его нахуй. Но Майк уже выталкивает его сцену, и я выдыхаю, чувствую, как всё вокруг меня рушится, заваливая меня.Остальные тоже выходят, и в итоге остаемся только Сиски и я. Парень покусывает нижнюю губу. Ничего не говорит. Он мог бы, я уверен, что он с легкостью всё понял, но он решает не делать этого, и я благодарен за это. Но он выглядит крошечным, сжавшись. Кажется грустным.Я говорю: — Пойдем посмотрим на выступление.Акустический сет — это притворство. Они играют шесть песен, только фанатам не наплевать. БЯ не хочу находиться в этом автобусе. Не хочу находиться в этом салоне. Не хочу находиться там же, где и он, не хочу видеть его, не хочу слышать его голос.Мне хочется смыть с себя всё, все прожитые мной дни, мое прошлое.Он не любит меня.Для него, любовь — это игрушка или средство манипуляции. Можно вбросить её в разговор, когда это удобно. Что ненормальный парень вроде него может знать о любви?Я — легкая добыча.Ему скучно.А это — развлечение.Я остаюсь в салоне автобуса с парнями, потому что, если я пойду к своей полке, меня легко будет загнать в угол. Поэтому я остаюсь здесь, где парни курят травку, пока мы уезжаем из Италии, но я в этом не участвую — пассивное курение не считается. Но остальные уже под кайфом, они несут всякую чушь, о туре, о Йене, а я сижу в конце дивана, поближе к передней части автобуса, с бутылкой пива в руке. Я уже давненько с ней сижу. И парни не пытаются вовлечь меня в разговор, они не пытаются разговаривать с Брендоном, который сидит на противоположном конце дивана напротив, в основном поглядывая на меня. И поначалу это неловко для всех, но затем они обкуриваются, и только мы с Брендоном остаемся трезвыми.Я больше не собираюсь оставаться с ним наедине.Он выглядит так, словно хочет поговорить. А толку от разговоров? И раз уж он так меня любит, то почему бы ему просто не сказать это? Заявить об этом перед всеми?Встань. Расскажи об этом всему миру.Докажи свои слова, не разбрасывайся ими, словно пустыми обещаниями.Но он этого не делает. Сидит там и ничего не говорит. Как и всегда.В конце концов, напряжение становится невыносимым даже для меня, неугасающие злость и боль режут меня изнутри. Чувствую себя таким обманутым и осмеянным.Я выдумываю какое-то убогое оправдание, будто мне нужно поговорить с Юргеном о чем-то важном вроде расхода топлива, и исчезаю в передней части автобуса. Юрген оборачивается через плечо и улыбается мне, но не пытается заговорить. Я держусь за подголовник его сидения и смотрю на темную дорогу впереди, говорю что-то глупое вроде "Хотел взглянуть на вид", как будто он вообще меня понимает. Но он только кивает.И я остаюсь с ним, чтобы передохнуть, чтобы сбежать от постоянных попыток Брендона установить зрительный контакт. С меня хватит.Значит, ему жаль.Это "жаль" ничего не меняет, чёрт возьми. Не дает мне причин поверить ему.— Тебе нравится водить? — спрашиваю я, отчаянно желая думать о чем-то другом.— Да, очень! — говорит Юрген.— Когда-то я был за рулем наших автобусов. Когда я ещё не был так знаменит. Однажды даже разбил автобус.Юрген мычит в ответ, признак того, что он меня не понимает. — Очень хорошо!— Это была примитивная реакция напыщенного влюбленного творца на потерю, — говорю я, глядя на дорогу впереди, на то, как она стала почти черной, когда солнце село. Я почти ничего не вижу, но сейчас слева от нас море, блестящая в лунном свете вода. Средиземное — не то чтобы тут поблизости были ещё какие-то моря. — Тот автобус я хорошенько помял. Когда умудряешься что-то настолько сильно разъебать, уже не важно, что будет дальше.— Дальше Барселона, — отвечает он, теперь уже несколько неуверенно, словно ему становится неловко от моей болтовни.— Да, я знаю. Спасибо, приятель.Он кивает, и, похоже, на этом наш разговор заканчивается, потому что он снова сосредотачивается на дороге. Теперь мне придется вернуться в салон, где сейчас Брендон, и я знаю, что он будет смотреть на меня, но я не знаю, какого хрена он от меня хочет или чего он ждет.И кто теперь ведет себя высокомерно и самонадеянно?Но я когда разворачиваюсь, чтобы уйти, я едва не врезаюсь в Брендона, который, очевидно, решил пойти за мной. Он многозначительно загораживает проход, останавливая меня. Я смотрю ему за плечо, вижу, что Джон и Даллон смотрят в нашу сторону, и быстро бормочу: — Не надо.Что бы там ни было, я не хочу знать.Он же, в свою очередь, встревоженно смотрит на спину Юргена, но немец всё равно ничего не понимает. Голос Брендона звучит нетерпеливо, когда он шепчет: — Теперь моя очередь умолять? Ты этого хочешь?— Нет, — тихо шиплю я.Я ничего от него не хочу, только чтобы он оставил меня в покое. Блять, разве он не понимает, что сейчас я не могу находиться рядом с ним?— А чего тогда? — отчаянно спрашивает он, и он стоит слишком близко ко мне, как будто считает, что теперь у него есть на это право. Потому что мы переспали, потому что он признался мне в любви. В любви. Ну разве не замечательно?— Ничего. Я ничего от тебя не хочу, — тихо говорю я, и он слишком быстро моргает.— Я знаю, что облажался, — говорит он, и да, это уж, блять, точно. — Но мы можем хотя бы поговорить об этом? Ты отталкиваешь меня, если бы ты только...— Потому что разговоры о наших чувствах всегда были нашей сильной стороной, — парирую я.— В этот раз всё иначе, — тихо отвечает он. Он заблуждается на этот счет точно так же, как и Спенсер.— Не иначе. Мы уже рвем друг друга на куски.Ему нечего на это ответить.Игры, в которые мы играем, с каждым годом становятся только жестче. Вот и всё.Я проталкиваюсь мимо него, и он не пытается меня остановить.