Часть 2, Глава 8: Одна точка (продолжение) (1/1)

— Сегодняшний вечер — для влюбленных, — говорит Брендон публике в Риме на следующий день, и они восторженно кричат ему в ответ. — Поэтому, если вы пришли на концерт одни, я надеюсь, что вы уйдете с кем-то. Взгляните на тех, кто стоит рядом с вами! Да, давайте, посмотритена них! — Он ждет, пока публика послушается его, а я настраиваю гитару, пока он говорит. Спенсер смеется, сидя за ударной установкой — он никогда не слышал, чтобы Брендон столько болтал. Я не делал ничего подобного во времена The Followers, никогда не пытался развлекать, объединять, менять чьи-то жизни. — Стоящий рядом с вами человек привлекательный? Сексуальный? Готов поспорить, что да. Так что пощупайте их, полапайте, для меня! Потому что сегодняшний вечер — вечер страсти, любви и секса... — они начинают кричать даже громче, — ...и эта песня — наша последняя, и она о сексе и ещё кое о чем. Она называется Wandering Lips. Мы — His Side, и мы желаем вам приятного вечера!Брендон поворачивается к Спенсеру, тот понимает намек и начинает играть. К разным частям установки Спенсера приклеены листы с табулатурой, но пока что он ещё ни разу не ошибся. Он и не ошибется — он один из самых лучших музыкантов, с которыми я имел удовольствие работать. Для остальных, наверное, странно поворачиваться и видеть не Боба за ударной установкой, но для меня естественно видеть на этом месте Спенсера. Кому ещё там быть? И хотя это, возможно, не совсем правильно, посередине концерта я решаю, что это мое самое любимое наше выступление. Пол сцены украшают цветы, брошенные сюда во время концерта. Римляне те ещё романтики.Брендон тоже снова стал прежним собой, он полон сил, его голос лучше звучит. Он поет "Твой вкус не похож на чей-либо другой", и несколько девушек в переднем ряду выглядят так, будто сейчас упадут в обморок. Он повторяет припев, снимая микрофон со стойки — пора делить его с Даллоном, пора их губам оказаться в чрезмерной близости друг от друга. В последнее время они перестали это делать, потому что Брендон оставался у своей микрофонной стойки, двигаясь намного меньше обычного, так как он болел. Теперь же он начинает прокладывать хорошо знакомый ему путь в сторону меня и Даллона.— О, что же я сказал? — спрашивает он у публики, и в ответ мы получаем рев, кричащий "твой вкус не похож на чей-либо другой", и Брендон проказливо смеется, в дерзкой манере, присущей его привычному сценическому образу. Во многих смыслах это — не он, всего лишь эффектность и харизма, но часть этого образа — ядро Брендона, просто с завышенной уверенностью в себе. Это чертовски сексуально и так сложно игнорировать.— О, ты, детка, ты, ты, ты, — поет Брендон, но не проходит мимо меня, направляясь к Даллону. Он останавливается слева от меня и поет публике, слегка наклоняясь, когда он берет высокую ноту. А когда я смотрю на Даллона, он и не ждет, чтобы Брендон подошел к нему. С прелюдиями покончено, Даллон развернулся направо, играя для стоящих там фанатов, в попытке игнорировать Брендона.Стоять между ними оказывается неловко, и я стараюсь не смотреть ни на кого из них.А затем песня приближается к концу, их возможность спеть вместе уходит. Но Брендон пристально смотрит на меня, пока я играю финальную часть песни, и он улыбается, широко и радостно, чуть ли не безумно. Такое ощущение, будто он улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ — как же мне устоять, когда его улыбка чертовски заразительна? Его глаза блестят, он полон энергии, и я знаю, что ему нравится это выступление. А это говорит о многом, когда в группе не хватает его ударника и гитариста.К этому моменту, конечно же, об аресте Боба уже сообщили везде. Майк переживал, что это скажется на публике, уничтожит нашу репутацию: нет. Фанаты счастливы видеть нас и не кажутся расстроенными из-за отсутствия Боба, потому что, когда мы заканчиваем выступление на бис, и Спенсер встает со своего места, толпа скандирует его имя. Спенсер выглядит так, словно он не знает, что об этом думать, но при этом он изумленно и довольно улыбается, от него словно волнами исходят положительные эмоции, достигая нас. Учитывая, что это первое выступление His Side без Боба, всё проходит довольно-таки хорошо.Когда всё заканчивается, мы все испытываем облегчение и волнение. Этот концерт мог пройти отвратительно, а у нас уже была череда плохих выступлений. Но мы охуенно справились, и я не знаю, что именно нам в этом помогло — что мы со Спенсером так естественно чувствуем себя, находясь на сцене вместе, что Спенсер просто настолько хорош, что Брендон наконец оправился от фарингита, или всё вышеперечисленное. Но мы там зажгли. И, только оказавшись за кулисами, мы облегченно вздыхаем, обнимаемся и похлопываем друг друга по спинам. Слава, блять, богу.— Это было офигенно! — радостно и громко произносит Спенсер, когда мы возвращаемся в гримерку, передавая по кругу бутылку виски.— Ты справился лучше, чем мы могли хотя бы надеяться, — говорит Брендон, пока Майк расхваливает нас. Брендон всё посматривает в мою сторону — мне так кажется, я не уверен. Тот огонь, что я видел в его глазах на сцене, никуда не делся, и теперь мне становится не по себе из-за него. Он смотрит на меня потому, что я смотрю на него? Кто кого ловит и на чем?Я натягиваю улыбку и разговариваю с Джоном о выступлении. Игнорирую бабочек в животе и мантрой звенящее в голове "что происходит?".А ещё думаю о том, как мне избежать того, что происходит, чем бы оно ни было.Завтра у нас ещё один концерт в Риме, но это будет дневное акустическое выступление, и мы будем играть перед парой сотен человек. Вход будет только по приглашению, мероприятие для журналистов и светских людей, организованное местной радиостанцией, которая также устроила несколько конкурсов, чтобы туда могли пройти и некоторые настоящие фанаты.Так что из города мы не уезжаем, но вещи собрать всё равно надо. Роуди — ну, теперь только Дик и Лео, поэтому к ним присоединяются Сиски и Даллон — остаются, чтобы собрать оборудование, а все остальные отправляются в отель. У меня появляется отчетливое впечатление, будто сейчас Даллон воспользуется любым поводом находиться подальше от Брендона и меня.Нас забирает лимузин, отчего мы чувствуем себя очень важными. Нас переполняет возбуждение, кажется, будто празднования не избежать, но, в то же время, веселиться без Боба и Йена было бы неуместно. Мы однозначно не хотим признавать, что группа работает лучше с таким составом, нежели с официальным. И поэтому, когда мы приезжаем в отель, Джон говорит, что ему нужно пойти позвонить Кэсси, а Майку нужно позвонить Вики, чтобы рассказать, как прошел концерт без Боба. Спенсер, однако, полон сил и настаивает на том, чтобы мы хотя бы просто посидели. Это первое наше с ним совместное выступление за последние четыре с половиной года — это стоит отметить. Может, пропустим по стаканчику, а потом пойдем спать.— Пойдем в мой номер, — говорит Брендон, и Спенсеру нравится эта мысль. Они оба немного пьяны, но не слишком.— Мы же не хотим разнести там всё, — отвечаю я, пытаясь притормозить. Не думаю, что это хорошая идея.— Но ведь мы как раз-таки хотим, — смеется Спенсер, и я настороженно следую за ними. Брендон болтает со Спенсером и постоянно дружелюбно улыбается мне, а я начинаю думать, не кажется ли мне всё это.В итоге мы оказываемся в гостиничном номере Брендона, сидим на огромной кровати, пьем и курим. Мне тяжело хоть немного скучать по Бобу, когда рядом со мной Спенсер: знакомый, которого я знаю совсем недолго, против давнего лучшего друга. Мы играем в карты, и это ничего, совсем не плохо. Брендон явно поработал над своим навыком игры в покер за последние годы, потому что вскоре я уже должен ему сотню баксов. Это неприятно — дело принципа. Он ухмыляется и говорит, что хочет мой пиджак.— Мой пиджак? — с изумлением переспрашиваю я.— Он мне нравится, — говорит он, держа сигарету между губами. Он ведь уже видел этот пиджак во время этого тура, помятый, коричневый, подходящий к брюкам. Он выжидающе смотрит на меня.Я снимаю пиджак, сидя на кровати скрестив ноги. — Ладно, забирай. Но он тебе не подойдет, он сшит на заказ.— Да, ты точно гей, — бормочет Спенсер, разглядывая свои карты. Я сердито смотрю на него.— Это трофей, — задумчиво отвечает Брендон, надевая пиджак с довольной улыбкой на лице. Честно говоря, на нем он тоже неплохо смотрится, поверх обтягивающей белой футболки, которую он надел после концерта. Затем он улыбается Спенсеру. — Ладно, Смит, ты следующий.— О, ну давай, попробуй, — говорит Спенсер и, к моему удовлетворению, надирает Брендону зад. — Жалко, что я вам нужен всего на три концерта, — произносит Спенсер, когда Брендон достает свой бумажник и неохотно отдает деньги. Спенсер кладет их в карман и продолжает: — Я мог бы заниматься этим какое-то время — нагибать тебя в картах, я имею в виду. — Брендон выглядит оскорбленным до глубины души. Спенсер собирает карты с кровати, с его лица не сходит довольная улыбка, когда он собирается уходить.— Я пойду с тобой, — говорю я, зная, что мне стоило бы воспользоваться этой возможностью хорошенько выспаться в приличном отеле.— Да? — спрашивает Брендон, когда я встаю с кровати, на которой примялось постельное белье. Брендон остается сидеть и смотрит на меня грустными глазами. — У нас ещё осталось вино.На прикроватной тумбочке стоит приветственная бутылка красного вина, открытая и пустая на две трети.— Нет, спасибо. Но я воспользуюсь твоей ванной, если ты не против.— Ладно, зануда, — отвечает он, а Спенсер смеется.Я пересекаю комнату и захожу в маленькую, но чистую гостиничную уборную, на тумбочке в ряд стоят мини-бутылочки с шампунем. Я закрываю дверь, слышу голоса Спенсера и Брендона. Беру пластиковый стаканчик, совсем неуверенный, можно ли пить воду из-под крана, но всё равно наливаю и пью. Вытираю лицо, смотрю на свое беспорядочное отражение в зеркале: на рубашке виднеются пятна — к концу тура можно забыть о существовании чистых вещей. У меня растрепаны волосы, корни немного жирные после выступления. Мне не помешало бы сходить в душ. На нижней губе видны едва заметные красные пятна от вина. Я выгляжу беспокойно — и чувствую себя так же.Ещё два выступления, а потом мы полетим домой.Мне интересно, что же это будет значить, теперь, когда мы признали, что скучали друг по другу. Приедет ли он как-нибудь в Мачайас, хотя мне так сложно представить его там. А ещё мы, в полном одиночестве — словно мы сами напрашиваемся на неприятности.Нет, переполненные помещения, переполненные бары. Там мы можем существовать. Говорить. Делиться. Просто быть там, не скучать друг по другу. Я буду приезжать в гости в Чикаго. Там Джон. Там Сиски. Конечно, я буду приезжать. Буду спать у него на диване или... возможно, мы вместе будем спать на диване, и это будет ничего. Но только поздно ночью и после пары бутылок пива, когда мы будем слишком уставшие, чтобы шевелиться. И мы никогда не будем это обсуждать.Меня это устроит, если это устроит его.Когда я выхожу, Брендон сидит на кровати, снимая носки и уже сняв обувь.— Спенсер уже ушел? — спрашиваю я, и Брендон кивает. — Ох.Он смотрит на меня, его глаза прикрывают несколько свисающих прядей. Его волосы никогда ещё не были такими длинными.Затем он привычно бросает обувь в угол — привычно не для этого номера, а для отелей в целом.— Спенсер — классный парень. Не помню, чтобы он был таким классным, — говорит он, теперь уже более серьёзным тоном, а не таким беззаботным, каким он разговаривал, пока здесь был Спенсер. И всё же в его словах есть что-то, что напоминает мне, что сейчас было бы разумным уйти.— Ну, он становится лучше с годами. Как вино.— Но он всегда вел себя странно рядом со мной. Или начал себя так вести в тот день, когда застукал нас. — Он широко улыбается, словно теперь это приятное воспоминание, даже если тогда это было тяжело. — Но сейчас он ведет себя нормально.— Тогда дело было не в тебе, а во мне. Ему понадобилось время, чтобы привыкнуть к тому, что его лучший друг любит члены и всё такое.— Не то чтобы ты тогда это признал, конечно же.— Нет, это было бы слишком просто, — бормочу я. Почему-то в мои слова просачивается сожаление, а сейчас уже слишком поздний час для откровений. — Ну, спасибо за вино и за компанию. И за то, что украл у меня пиджак. — Он всё ещё на нем.Он пожимает плечами, словно это пустяки, но есть что-то ещё, и поэтому я жду. Он говорит:— Ты мог бы остаться. — Его голос звучит мягко, словно бархат.У меня внутри что-то обрывается. Для чего? Чтобы выпить ещё вина? Маловероятно. Я знаю этот тон, знаю, чего он хочет.Я думал, он знал, что это — запретная зона. Я думал, что он понимал это.— Нет, спасибо. Мне не стоит брать в привычку засыпать где попало, так что. — Я указываю в сторону двери, стараясь перевести всё это в шутку. То, что мы каким-то образом снова начали спать вместе — буквально — и то, что это не... Это не здоруже, чем до этого, и мой член болезненно пульсирует, всего в считанных мгновениях от оргазма. Но я дышу, просто дышу, обвожу носом его челюсть, его шею, оставляя дорожки из поцелуев на его теле, пока он приходит в себя.Его ладонь накрывает мой зад, останавливая меня, пока я остаюсь в нем. Между нами грязно и липко, но мне нравится видеть его таким, успокаивающимся после оргазма. Нравится то, какой он узкий, как некоторые его мышцы подрагивают, как он пахнет — всё это сокровеннее чего-либо ещё, что я знаю.Я хочу знать его такого. Чтобы я мог увидеть его в любом помещении, в барах, в студиях, на сцене, в клубах и знать, что у меня есть возможность видеть и чувствовать его такого. Хочу знать, что он испытывает то же самое, хочу то ощущение безопасности от того, что мы оба знаем, что это — наше и что оно никуда не денется.— Блять... — Он замирает, пытаясь перевести дыхание, носом прижимаясь к моим волосам и вдыхая. — Господи, вопрос, наверное, неуместный, — шепчет он подрагивающим хриплым голосом, пока я ласкаю его правую ключицу, пробуя на вкус его соленую кожу. Я поднимаю на него взгляд и вижу, что ему сейчас сложно даже разговаривать. Он пристально смотрит на меня. — Как у тебя это получается всё лучше и лучше?Я фыркаю ему в подбородок и целую его там, а он разражается смехом — бессмысленным смехом, и я замечаю, что его щеки снова влажные. Но я инстинктивно шиплю, потому что от этого смеха у него напрягаются мышцы, и некоторые из этих мышц сжимают мой член, и внезапные вибрации заставляют меня толкнуться в заманчивое тепло по-прежнему пульсирующим стояком. Это мгновенно заставляет его замолчать, с его губ срывается только тихое "ох".У него всё ещё стоит. Уже не так сильно, но эрекция не прошла.Я облизываю его опухшую нижнюю губу, а он трется своим носом об мой, пытаясь найти подходящий угол для поцелуя.— Всё ещё хочу тебя, — говорю я, не отстраняясь от его губ.— Чёрт, — судорожно выдыхает он и кивает. Просит.Но наши движения теперь более плавные, почти ленивые, не такие отчаянные. Я нахожу хороший ровный ритм, подходящий нам обоим. Его ступни упираются в матрас, ноги широко раздвинуты, чтобы мне было удобнее. Он не убирает руку с моего зада, словно хочет убедиться, что я остаюсь именно там, где он хочет; другой рукой он держит меня за шею. Поцелуи влажные и глубокие, и я, блять, просто теряюсь в его вкусе, в том, как он постоянно притягивает меня к себе, желая большего.Я начинаю делать круговые движения бедрами, когда замечаю, какую реакцию это у него вызывает. Угол меняется каждый раз, когда я почти выхожу, затем толкаясь обратно внутрь. — Нравится? — спрашиваю я, потому что он почти затихает, издавая только рваные отчаянные вздохи. Теперь, когда он уже кончил, он податливее, но я пиздец как возбуждаюсь, когда осознаю, что его член снова твердеет.Ему даже не нужно говорить ?да?, но он всё равно отвечает. — Да. — В этом единственном слове есть что-то невыносимо честное, словно он признает что-то совершенно другое. Он облизывает губы. — Да. — Он посасывает мочку моего уха, пока я держу ровный ритм, и он говорит: — Блять, я хочу, чтобы ты кончил в меня, Рай, хочу, чтобы ты заполнил меня...Он замолкает, но ему даже не нужно заканчивать это предложение. Оно словно пробуждает во мне что-то первобытное, усиливая мои толчки. Он хочет этого, я хочу этого... Мы оба хотим этого, нуждаемся в этом. Мой рот устал, но у него такой прекрасный вкус, я не могу перестать целовать его, и мой член входит в него, болит в предвкушении разрядки, и в нем так, блять, хорошо, что я ни за что не останавливался бы. Кровать трясет в такт моим движениям, со лба вниз по лицу стекает пот, а он... Блять, он начинает двигать бедрами мне навстречу, чтобы я входил ещё глубже.— Брен, твою мать, — выдавливаю я из себя, а он начинает двигаться мне навстречу даже сильнее, и медленные толчки превращаются в жесткие, наши тела сталкиваются. И во мне что-то растягивается, вытягивается в такую тонкую струну, бурлит и кипит, и мои яйца так сильно поджимаются, а он говорит:— Да, давай, чёрт, хочу видеть тебя, ты даже не знаешь, какой ты горячий, твою мать, Райан, ох блять, блять, — потому что потом он опережает меня.Он кончает — без предупреждения, без каких-либо признаков. Его рука едва гладила его член, но вот он кончает, выгибаясь всем телом, сперма словно выстреливает. В этот раз он кончает не так сильно, две струйки и затем ещё немного, но его так накрывает, что он начинает дрожать. И именно тогда я тоже кончаю, едва не теряя сознание. Я толкаюсь в него чуть ли не с неистовством, случайно толкая его вверх на кровати. И я кончаю в него, кончаю, продолжая трахать его, выжимая из себя всё. Проходит целая вечность, по крайней мере, складывается такое впечатление, но это приятное чувство остается, даже когда я заканчиваю. И, как в дурмане, я чувствую, как он целует меня, запустив обе ладони мне в волосы. Оргазм сотрясает меня, разбивая на части, и в этот момент ничего не имеет смысла, ничего, кроме него.Брендон, похоже, приходит в себя раньше, чем я, после того, как мы оба кончили, возможно, потому что его оргазм во второй раз был не таким сильным. Я дышу ему в щеку, стараясь взять себя в руки. Тогда он целует уголок моего рта, и этот поцелуй такой нежный и ласковый, что это разрывает меня на части. Его рука легонько поглаживает мою шею.Я ложусь на него, всё ещё не выходя из него, но он не жалуется. Наоборот, он обнимает меня, и мы прижимаемся друг к другу, обмениваясь нежными поцелуями.— Ты в порядке? — спрашивает он наконец, и я киваю после короткой паузы, которая потребовалась моему мозгу, чтобы понять вопрос. Настолько в порядке, насколько это возможно после такого.Я рассеянно целую его подбородок, и единственное, что сейчас действительно имеет значение, это желание касаться его, целовать его, гладить его светящуюся золотистым кожу. — А ты?— В полном, — тихо отвечает он. У меня в груди разгорается жар из-за чего-то в его тоне.Я выхожу из него, когда мой член уже не такой твердый, и он стонет, но не морщится. Я не собирался смотреть между нами, но всё равно смотрю, вижу, как из него вытекает белая сперма. Мой истощенный член проявляет интерес к тому, чтобы снова возбудиться от одного только этого вида, но, к счастью, передумывает.Но Брендон весь грязный, белые капли на его груди и животе, в его лобковых волосах, а теперь и между его ног. Я делаю попытку вытереть его живот ладонью, но он качает головой и берет мою руку. — Оставь. Всё нормально.И если он говорит, что всё нормально, то, должно быть, так и есть. Поэтому я забиваю, ложусь рядом с ним на кровати. Он поворачивается ко мне, наши ноги всё ещё переплетены, тела всё ещё словно склеены. Он молча изучает мое лицо, заправляет пряди мне за ухо, и выражение его лица такое открытое и ласковое, не думаю, что я когда-нибудь видел его таким. Почему-то это помогает — увидеть, что ему легко, что он, кажется, доволен. Во мне что-то бурлит, что-то, у чего есть множество вопросов, но он улыбается, поэтому не важно.— Лучше этого только то, — говорит он тихо, — что утром мы можем это повторить.Когда мы проснемся вместе.— О, так ты уже всё решил, а?Но он кивает, хотя мои слова были всего лишь шуткой, ничем серьёзным. Его нос касается моего. — Вроде как да, решил.Мне хочется верить ему.И когда он целует меня, я целую его в ответ, потому что это так легко, потому что это так соблазнительно. Потому что так приятно верить, что он действительно всё решил.Это будет впервые.***Но вот до утра ещё несколько часов, а некоторые ночи длятся слишком долго. Достаточно долго, чтобы туман рассеялся, чтобы внезапно проснуться не в своем номере.Меня не удивляет то, что я в его постели, под одеялом. Я не поражен тем, что просыпаюсь в его надежных объятиях, что он прижимается ко мне сзади, держа поближе к себе, дыша мне в шею. С чего бы мне удивляться, когда это так приятно, успокаивающе, идеально и когда это он? И тогда возвращаются воспоминания, и я едва могу их сдерживать. Он пахнет мной, а я пахну им. Прямо как он и хотел.И я хочу разбудить его, целовать его, пока он не проснется, медленно и нежно. Снова взять его.Но я не знаю, который сейчас час.А ведь время — это важно. Потому что утро неизбежно, оно наступит, и с этим ничего не поделать. Солнечный свет прольется на наши уставшие тела. И мы встанем. И он улыбнется. И мы будем целоваться. И я пойду в душ. А потом мы снова займемся сексом, а потом... а что будет потом?Потому что наше время в этом номере подойдет к концу.Поэтому мы оденемся, выступим, сядем в автобус и...И что потом?Ведь туры заканчиваются, и у нас больше не будет гостиничных номеров и мест, в которых мы могли спрятаться. Мы даже живем в разных штатах, хотя, я полагаю, расстояние для того и существует, чтобы его преодолевать, но это всего лишь предположение. Это всего лишь глупые мысли о чем-то неопределенном, о чем-то, что мы даже не до конца признали. Он говорит, что всё решил, но история говорит об обратном.И у нас недостаточно времени, чтобы притормозить и понять, что же это такое.Он равномерно дышит, щекоча мою кожу. Я люблю его. Такое ощущение, будто это чувство сметает всё на своем пути и становится сутью моего существования. Я люблю его, когда мы вместе лежим в его постели, и я люблю его, даже когда это не так.Я люблю его, даже если это не взаимно.Я облажался.От осознания этого я лежу в темноте и смотрю куда-то перед собой, пока время ускользает, это прекрасное время, крадущее его прекрасные вздохи.Его раскрытая ладонь лежит у меня на груди, грея мою кожу.Он обнимает меня крепко и уверенно, я понимаю это, когда пытаюсь встать, пытаюсь выпутаться. В груди горит пламя, а в животе зарождается тошнотворное чувство, и я не могу смотреть на него, не могу вынести этого.Но я разбудил его, прежде чем вообще успел толком пошевелиться, конечно же, и он ласково трется носом о мое плечо. — Куда ты? — сонно шепчет он. Он целует мое плечо сухими губами, ещё не до конца проснувшись. И этот поцелуй мягкий и нежный, прикосновение, предназначенное только для влюбленных, и я сглатываю.— В ванную. Сейчас вернусь.— Ммм, ладно.И он отпускает меня.Кожу обдает прохладой, когда я вылезаю из-под одеяла, но дело не только в том, что я больше не чувствую его тепла. Волоски по всему телу встают дыбом, а тошнотворное жжение внутри становится таким сильным, что мне приходится присесть на край кровати на несколько секунд, прежде чем я снова начинаю четко видеть перед собой. Прежде чем эта отвратительная боль утихает.А она утихает. Блекнет. И я встаю с кровати, двигаюсь как можно тише, боясь потревожить его. Он остается в постели, не открывая глаз, не просыпаясь. Под одеялом, где тепло.Мои штаны лежат у кровати, и я поднимаю их.Я нахожу свою обувь и носки и поднимаю их.Я нахожу свою майку и поднимаю её.Я нахожу свою рубашку, теперь с оторванными пуговицами, и поднимаю её.На полу у двери валяется мой коричневый пиджак.Теперь это его. Он может оставить его себе.Я захожу в ванную, закрываю дверь, включаю свет. Одеваюсь под ярким светом флюоресцентных ламп, от которых у меня болят глаза. И я одеваюсь быстро, но мне всё равно кажется, будто я застрял в каком-то сне, в котором всё вверх ногами, и мои руки не похожи на мои. Но я не смотрю, не смотрю на себя в зеркало. Но краем глаза я всё равно вижу отражающегося в нем человека, парня, которому двадцать восемь лет, его каштановые волосы взъерошены, кожа вокруг его рта покраснела от многочисленных отчаянных поцелуев, парня, пытающего застегнуть рубашку, на которой осталось всего несколько пуговиц.Я не буду смотреть на него, потому что этот человек совершил глупость. Он должен был понимать, он должен был помнить.Брендон, что ж... Брендон не может мыслить здраво. Не тогда, когда дело касается меня, разве не это мне когда-то сказали? Я — самая главная его слабость. Я годами играл с ним и потом поплатился за это. И я поехал с ним в тур, и он простил меня, и я переживаю за его здоровье и сплю с ним на диванах, остаюсь допоздна, чтобы поговорить с ним, остаюсь с ним наедине — я по-прежнему играю с ним, вожу его за нос. Что ещё он мог подумать?Но я знаю лучше. Правда. Я совершил ошибку, но клянусь, теперь я умнее. И поэтому именно я должен был проследить за тем, чтобы мы не наступили на те же грабли. Со всей этой ситуацией с Йеном, Даллоном, Бобом и всем прочим, Брендон был не в себе, он не в лучшей форме, и я знаю это. Именно я должен был держать наши отношения под контролем.Но у меня не вышло.Брендон по-прежнему спит, когда я выхожу из ванной. Мои глаза привыкают к темноте, и я вижу, что он обнял мою подушку и теперь спит, свернувшись клубком вокруг нее. Забавно, что он начал так делать, обнимать вещи во сне. Это что-то новенькое. Я этого не понимаю.Но я понимаю остальное: не до конца прошедшие чувства, тур, одиночество, возбуждение, слабость, вино, то, что я обходился с ним по-особенному, давал ему понять, что я всегда буду считать его особенным.Я понимаю, как это произошло, и я знаю, что будет дальше: край пропасти, резкое падение во что-то настолько темное и губительное, что мы не можем повторить эту ошибку. Я не могу. Потому что мы снова погружаемся в этот порок, и я опять окажусь на промерзшем зимнем пляже, ветер будет трепать мои волосы, я буду ещё более разбитым, ещё большая часть меня останется с ним, а его со мной не будет. Не будет. И он... Господи, я даже не знаю, с чего начать.Он спросил, сколько ещё раз он должен испытать желание поцеловать кого-то и игнорировать его. Мы уже выяснили сколько.Но продолжать совершать одну и ту же ошибку можно только определенное количество раз, прежде чем один из вас поймет это, прежде чем один из вас осознает, что для вас обоих нет времени. Нет места для того, что вы чувствуете. Нет будущего.Я знаю — слишком поздно, но я знаю. Я чувствую на плечах вес от украденного нами времени. На самом деле это время закончилось у нас ещё несколько лет назад.Поэтому, когда я направляюсь к двери, это не отступление и не бегство. Это опыт.Я открываю дверь тихо, совсем тихо — щелкает замок. Ничего не происходит. Он не просыпается. Я не передумываю.Ничего не происходит.Но на дверной ручке висит знак "Не беспокоить", и я моргаю, глядя на него, и только тогда представляю: то, как он проводил Спенсера до двери, пока я был в уборной, прощаясь с ним. То, как он обернулся через плечо, чтобы проверить, не вышел ли я. То, как он знал, что я попался. И потом то, как он повесил этот знак снаружи, закрывая дверь, запирая нас.Он и не собирался позволить мне уйти.Глупо, как же, блять, глупо...Но я оставляю знак на ручке. Уважаю его просьбу.Закрываю дверь, ухожу прочь.Больше не беспокою его.