17.0 - Вырезанная сцена ?Анальная кара? (1/2)
- Ну, раз никто не хочет, - вздохнул Миша, берясь за пряжку ремня и начиная расстегивать. - Тогда придется мне.
И направился к Киёши. Тот как раз очнулся. И понял, что зря. Очень-очень зря. Потому что Коллинз был единственным, кто на протяжении всей этой истории пока не получил удовлетворения. Опиумом его успокоили, развязав язык, за решетку кинули, потом пришлось ютиться на каком-то одеялке на полу в чужой квартире, больше похожей на офис, чем на жилое помещение. Он мерз под дулом пистолета, выдумывал хитроумные планы, вел заумные переговоры, а какова награда?- Не смей, - подал голос с пола Киёши.
Коллинз оглянулся и понял, что их оставили одних. Отпустил пояс, переступил через упавшие к ногам брюки, почесал подбородок.- Сам встанешь в позу, или мне тебя отшлепать?Поднял ремень, складывая вдвое.- Ты не посмеешь! Не посмеешь… - пятки наследника ?Мориямы? взбили мусор, поднимая в воздух известково-бетонную пыль.- Я понимаю, - выдвинул Миша подбородок, закатывая глаза. - Обстановка не для вашего утонченного вкуса, нет шелковых простыней, но воздух свежий, а звезды светят так таинственно и романтично…О том, что сам он, голый от пояса и ниже, в одних туфлях на носок, далек от романтичности и утонченности, Миша подумал, но отмахнулся от такой мелочи. В конце концов, он любил делать все не совсем нормально. А еще лучше – и вовсе не нормально. Так что и это заброшенное, недостроенное здание, и этот наследник, в дорогущем костюме посреди битого стекла и остатков костра вполне его устраивали, как и угрозы, слетающие с уст японца-метиса с голубыми глазами.- Будь проще, - улыбнулся каким-то своим мыслям, совершенно пропустив мимо ушей довольно длинную и возмущенную тираду. – На позицию, сучка.Ремень подрагивал в руках Коллинза, словно ему было невтерпеж пусть его в ход.Киёши подтянул ноги, понимая, что имеет дело с человеком, у которого явно не все дома. А с сумасшедшими его разговаривать не учили, но сам он уже уяснил – любые разумные доводы или угрозы для них пустой звук.
Миша вздохнул. Наклонился. И дернул за ноги.
Киёши попытался хоть за что-нибудь зацепиться, но только почувствовал, как в руку врезается стекло. Его протащили по мусору на животе.Едва скольжение прекратилось, попытался посмотреть через плечо, но тут же ощутил жгучую боль в боку. Этот сумасшедший его пнул!
- Перевернись.Послушно перевернулся на спину.
Коллинз присел на корточки, откидывая полы пиджака и добираясь до ремня на брюках. Связанные за спиной руки никак помешать ему не могли, как и связанные ноги, но Киёши попытался снова повернуться на живот. Но Коллинз просто уперся в его бок ногой.От такого унижения Киёши готов был расплакаться. Еще никто и никогда не смел обращаться с ним как с вещью. А этот америкашка – обращался. Он не спрашивал больше ничего, не просил и не требовал. Он просто его ворочал, расстегивал ширинку, спускал брюки до колен, мало заботясь о том, что стекло впивается в нежные ягодицы, еще какой-то мусор колет, пачкает идеально гладкую кожу, а дорогой костюм превращается во что-то мятое, разодранное все о тот же мусор и стекло.Но Киёши решил молчать. У его жертв почти всегда был выбор, но иногда он лишал их этой привилегии, как лишили сейчас его самого. Он понимал, что сделать ничего не может. Этот сумасшедший… свое еще получит. Потом. Только быстрее бы закончил и свалил.- Знаешь, я не садист, - зачем-то сообщил Коллинз, спустив его брюки и нижнее белье до колен. – Но я не люблю, когда кто-то причиняет боль моим друзьям.
Киёши вздрогнул, когда пальцы коснулись члена. А когда Миша поднял с пола осколок стекла и, оттянув кожицу с головки, приставил к ней, хрипло выдохнул.- Ты? Не садист?!Он чувствовал сжимающие член пальцы, чувствовал, кажется, прикосновение чего-то холодного, но боль не настигала, а ее ожидание казалось все мучительнее. Дыхание, биение сердца – все ускорилось в несколько раз, но Коллинз медлил.- Не делай этого, - попросил, видя, как тот примеривается стекляшкой так и эдак. – Не… не надо.- Причинять боль моим друзьям могу только я, понимаешь? – тоскливо сообщил Коллинз и Киёши почувствовал укол.- Ксо!
Закинув голову, с шумом втянул в себя воздух. Плечи свело. Прямо перед глазами зависла Луна. Почти белая, равнодушная и холодная. Как он сам. Или каким он считал себя.Еще один укол, то ли надрез. И ведь не дернешься, когда держат за самое дорогое, но ягодицы непроизвольно сжимаются, пот прошибает по спине. Прикусил губу, втянул носом морозный воздух.
- Решил евнухом меня сделать?!- Думаю над этим, - не стал отрицать Коллинз. Он склонил голову набок и вдруг продолжил. - Знаешь, чувствую себя сейчас тем мальчишкой из прошлого, перед которым лежит перевернутый жук. Можно просто помочь букашке, перевернуть, но так хочется потыкать палочкой, раздвинуть жесткие крылья и добраться до прозрачных, тонких… возможно, поотрывать их к чертям.- Живодер.
Укол-порез. Вскрик. Собственное хриплое дыхание, но вовсе не от возбуждения. А если от возбуждения, то явно не сексуального. Но самое страшное - это взгляд Коллинза. Он смотрит, внимательно смотрит, и улыбается.- Мне нравится твой голос и твой акцент, - поясняет он.А пальцы на головке сжимаются сильнее, потом Миша отпускает член и демонстрирует Киёши руку, поднося к самому лицу и давая внимательно рассмотреть следы крови. Его крови.- Скотина, - остается только процедить сквозь зубы.
- Не обзывайся.Коллинз поднимается с корточек и пинает под ребра, и Киёши осторожно поворачивается, но не ложится на живот. Не хватало только членом улечься на этот мусор. К тому же, от него явно хотят не этого, так что сгибает колени, упираясь лбом в откуда-то взявшуюся деревяшку. Смотрит на свисающий между бедер собственный конец - хорошо, что темно и плохо видно, но опять хочется плакать. От жалости к себе. От злости. Но удар по пояснице вынуждает содрать колени, ибо ноги распрямляются, а живот и чресла входят в соприкосновение с мелкими камешками и прочим мусором.Слезы брызгают из глаз, дыхание вышибает из груди и что-то там натужно содрогается, не давая сделать новый вдох.А Коллинз уже подсовывает ботинок под бедро.- Поднимай зад, поднимай!Беспощадно приказывает. Киёши слышит его голос, но тело не желает подчиняться, разум отказывается. Тогда Коллинз сам наклоняется, и он чувствует сжимающуюся ладонь на яйцах, она тянет вверх. И он послушно подтягивает колени к животу, выпячивая зад. С него осыпается мусор, многочисленные ранки - порезы или просто ушибы, не видно -болят, покалывают. По щекам катятся непослушные слезы.И снова удар по пояснице. Снова содранные колени и что-то многочисленное острое впивается в живот, в член, в бедра.