Глава XII (1/1)

Тьма под веками понемногу отступала, и Николенька наконец обнаружил себя лежащим на узкой жесткой скамье за печью в стылом гулком одиночестве. Он был дома, в их с бабушкой старенькой лачуге, в темноте полной… Коленька моргнул, обнаружив, что полностью одет, и тут же воспоминания о вечере недавнем обрушились на него со страшной силою. Он был у Яшеньки,света своего, в покоях… тот от него… отказался, и словно темнота все вокруг поглотила. А потом кто-то привез его сюда… Все мысли Николеньки сейчас были о Яшеньке, что бросил страшное: ?Чужие мы?, и в глаза его заглянуть отказался. За что он с ним так? Чем провинился Николенька перед ним? Ведь любил же его, всем сердцем любил, всего себя готов был отдать, только уже не нужен он Яшеньке. Никакой не нужен… Но вдруг лукавит Яшенька? Вдруг все это сон дурной?..Размышления его нарушило протяжное, жалобное мычание. Зорька! Спохватился Николенька, с лавки поднимаясь. Она, родимая, не поена да не кормлена.И тут же застыл, с недоверием и ужасом на мешочек, на краю стола оставленный, глядя.Занятный такой мешочек?— кожаный. Видел он такие у купцов. Сердце Николеньки заныло нехорошо, заставляя рот открыть в безмолвном крике. Не мешочек то?— кошель. Дотянулся до него Коленка рукой дрожащей осторожно, словно к гадине подколодной, тесемки развязал. Так и есть?— серебро. Значит, откупился от него Яшенька. Пожалел сироту. Серебром одарил, чтобы с голоду не помер. Николеньке кричать хотелось, но сил не было. Не понимал он, как можно так с человеком живым… словно с тварью бессловесною. Попользоваться и за околицу вышвырнуть. Шаркая, как старый дед, башмаками в сторону стойла, Николенька приказал себе успокоиться и слезы горькие утереть. У него еще остались те, ради кого жить стоило?— бабушка да Зорька.Несколько дней темных слякотных Николенька из лачужки своей носа не казал, только хлопотал вокруг Зорьки, что самой родной вдруг стала, печь топил, сухари грыз старые, запивая молоком, да лежал на бабушкином месте, кутая плечи в ее тужурку и слезами в нее же капая. Не хотелось ему никого не видеть, не слышать. Хорошо, что соседи не беспокоили его, отчего-то за молоком боле не являясь. Но однажды ночью темной, без сна лежа по обыкновению, понял Николенька, что рано отчаялся. Надобно было ему для бабушки постараться. Ведь ежели не сможет он от Яшеньки помощи получить, то нужно идти к тому, кто выше всех на Руси… кто однажды красивым его назвал и в глаза так пристально глядел, авось и сейчас не откажет выслушать… Взбодрился Николенька от мыслей таких, но тут же сник, припомнив, как погнали его от ворот кремлевских стрельцы в последний раз, когда он пытался разузнать хоть что-нибудь о судьбе бабушки. До самой зари не уснул Николенька, пока не надумал к Степке сходить. Вот кто знает, как государю прошение подать, да расписать все верно и понятно. Как же он раньше не догадался?— дурень. Отругав себя за неумелость свою, смог наконец Николенька забыться сном зыбким, тяжелым, в котором обнимал его Яшенька, смотрел с любовью, а потом отталкивал, и летел Николенька в колодец страшный, бездонный, под смех его бархатный.***Сказано?— сделано. Утром, Зорьку подоив, обиходив и накормив, Николенька быстро собрался, и знакомой дорогою побежал к домику, в котором Степан с жинкой своею и ребетенком обретался.Открыла ему Марья в слезах вся, и сердце у Николеньки упало. Красные глаза заплаканные лучше слов всяких сказали ему, что беда случилась.Не успел Николенька ничего спросить, Марья его в дом затащила, за стол усадила, а сама к углу отошла, где сын с лошадкой деревянной играл.—?Арестовали Степку! Опричники ночью ввалились и забрали! —?не переставая слезы передником утирать, запричитала Марья. —?Оговорил его кто-то.—?Да как же это? —?промолвил Николенька, головой качая.—?Не знаю, он же у меня бесхитростный да доверчивый. Рубаху последнюю с себя снимет?— отдаст. Не мог он никакого злого умысла против государя учинить.Как ни пытался дальше Николенька расспрашивать, Марья только пуще ревела. Так и ушел от нее ни с чем, только оставил ей серебра из того мешочка, что за печкою припрятал, пообещав, что ежели чего о Степе разузнает, сразу оповестит.Шел Николенька от Марьи и ничего кругом себя не видел. В голове мысли нехорошие роились и в цепочки-дорожки укладывались. Вспомнил он вдруг, как Яшенька о Степане расспрашивал, разговор тот у реки со Степаном пьяным о бабушке и делах ее. Ох, неспроста все это. Неужто все это вина его, по глупости да неразумности оговорившего людей самых дорогих да родных? Но чтобы понять, надобно обязательно еще раз с Яковом встретиться, в глаза ему посмотреть и ответ в них увидеть. Приговор свой или оправдание.***Яков из угла в угол, как зверь кровожадный, метался по каземату холодному.Дело, что он уже решенным почитал, застопорилось вдруг, а все по причине несговорчивости ведьмы старой. Уж все они испробовали. И голодом морили, и огнем жгли, запугивали мешком сырым, каменным, где живьем сгниет… и зубы рвали по одному. Бесполезно! Даже девка та, что Марфу оговорила, никакого впечатления на старуху тертую не произвела. Усмехнулась только Марфа и плюнула в дуры сторону. И дыбу выдержала не пикнув. Яков невольно выдержкой ее восхитился, но ненадолго. Вскоре злость захлестнула его с головою, и решил он любым путем повиновения добиться.Была у него в голове мысль?— что поможет старой язык развязать, но откинул ее покуда Яков, поняв, что еще один человечек у него имеется для давления. Степан-писарь.Приказал Яков привесть Степана в каземат, где Марфу с пристрастием допрашивали, и, не дав тому в себя прийти, спросил ласково:—?Ну что, жить хочешь, Степушка?Тот глазами своими остекленелыми собаки побитой смотрел, но не на Якова, в котором давно уж признал ?доброго господина? из кабака, а на Марфу окровавленную, и даже моргнуть не в силах был.—?Хочешь. Все хотят. А значит?— поведаешь нам с Димитрием Ивановичем все, что знаешь про Марфу старую. Протокол к тому же у нас имеется, что за тобою в кабаке записан.Степан не шевелился и молчал, еле на ногах стоя. Голодный, избитый, с волосами всклокоченными, он еще более несуразным и худым казался рядом с Яковом в опричном кафтане его. Не применяли пока к Степке особых методов, причин не было. О себе он и так уже все поведал…—?Слышал ли меня? —?повысил голос Яков, внимание пленника к себе привлекая.Степан взгляд на него невидящий перевел, и по щеке его слеза скатилась.—?Почто вы с ней так? —?кивнул на Марфу окровавленную на лавке. —?Старуха же…Степан не договорил. Прилетела ему от Якова такая затрещина, что еле на ногах удержался, а на скуле отметина осталась от александрита грани.—?Ведьма она и государева преступница! —?рявкнул Яков, великолепие свое мигом теряя. —?Сам же знаешь, с кем зналась она.Степан головой покачал и снова замолчал.Яков с трудом ярость темную подавил. Мог он Степана этого в пыточную поволочь, но мутило его уже от крови запаха до головы кружения. А потому другой путь ему вдруг увиделся. Простой да быстрый.—?Себя не жалко, жинку с ребетенком пожалей.Степан вскинулся, глаза в ужасе распахнул, на Якова глядя, будто на черта, из преисподней явившегося.—?Или хочешь увидеть, как их вместе с тобой на каторгу отправят, точно преступников государевых и Марфы соучастников? Ведь роды-то у Марьи твоей Марфа принимала. Так?И сломался Степан. Голову на грудь уронил. Закивал часто. Все он расскажет, все подпишет.—?Только Марью с Егоркой не трогайте.—?Вот и молодец. Не пережили бы они каторги,?— почти ласково произнес Яков, удовлетворенно Димитрию кивая.—?Где и когда Марфу с Курбским видел?Рассказал все Степан. Все, о чем хотели слышать изверги эти, бабку старую пытавшие. Но не так много да подробно, как хотелось бы Якову.Марфа, даже услышав показания эти, ее оговорившие, молчала по-прежнему.Ничего Якову не оставалось, как сокровенным припугнуть. Тем единственным, за что переживает любое сердце женское. За родную кровинушку. За Николеньку.Пришел к ней Яков на дня исходе, спокойный обманчиво, с лекарем казематным, что раны ее осмотрел, и похлебкой свежей.Когда ушел лекарь, головою сокрушенно покачав на ступни обожженные, остался Яков с Марфой наедине. Та приподнялась на жалком соломенном тюфяке, не издав ни единого стона, и глазами своими его прожигала, но молчала.—?Что смотришь, ведьма? —?проговорил Яков, только чтобы тишину разбить тяжкую.Марфа растянула губы в ухмылке страшной, и в мутном мерцании свечи, что в мешке каменном единственным источником света являлась, лицо ее Якову показалось покойницы ликом.—?Черный ты, Яков… внутри тебя все черно… —?несмотря на рот истерзанный, четко произнесла Марфа.—?Это я и без тебя знаю,?— нарочито легко ответил Яков, подавляя дрожь голоса неприятную. —?А еще знаю я, как заставить тебя, коли по доброй воле говорить не хочешь.Марфа издала звук, больше похожий на смех хриплый, и Яков озверел.—?Думала, что обыграла меня? Ведьма! Что скажешь, если велю я внучка твоего в каземат приволочь, и сделать с ним все то же, что ты претерпела? А для начала просто… опричникам нашим его отдам. А что? Мальчик он красивый, они парни горячие, до юного тела охочие, а девки все по теремам сидят. Так что пощады Коленьке своему не жди.Молчала ведьма, но Яков почувствовал?— проняло старую. Вон, застыла изваянием искореженным, тело свое дряхлое ветошью прикрывая. Поняла, что не шутит он… и хорошо, что поверила.—?Волоки, ежели хочешь, —?вдруг проговорила Марфа. —?Какая из меня ведьма, коли я ведовскою своею силою не могу помочь ему.Яков впервые за время долгое дар речи потерял, на ведьму воззрившись в непонимании полном.А она продолжила:—?Изверг ты, Яков, но Николеньку тронуть не посмеешь. Ты ж его не ссильничал, хотя мог. Доверился он ласке твоей, а значит, не окончательно пропащий ты человек… если черноту свою победишь.Яков от наглости такой зубами заскрипел, но отступать и не подумал.—?Права ты, ведьма. Приручил и обласкал, но это теперь дела прошедшие… не от чувств великих, а для дела государева. Но если говорить начнешь об нужных нам людях, обещаю не трогать, и присмотрю за ним по мере сил своих. Понимаешь же, что отсюда тебе одна дорога? Кивнула ведьма.—?Хочешь свидание вам устрою?Марфа молчала долго, и Яков уже решил было, что ничего из хитрости его не вышло, как вдруг она с трудом, но заговорила:—?Согласна я на вопросы твои отвечать, князь, коли Николеньку не тронешь и в обиду не дашь. Да и ты, князь, себе на вопрос ответь, что тебя гложет.Повеселел Яков, поняв, что снова выиграл, а о болтовне старухи полоумной предпочел не задумываться.Заговорила Марфа со дня этого. Годунов едва записывать успевал, да только не было в показаниях ее ничего конкретного да больно крамольного.Все рассказала. Кого лечила, куда ездила, зачем встречалась. Только по сути это были просто сплетни бабьи?— просто чьи-то дружеские и приятельские связи. Ничего при Марфе важного покровители ее высокие особо не говорили… Но Якову и фамилий хватало. Опять Ловчиков, Вяземский, Сабуровы. Но последние с государем в Новгороде сейчас… А вот Гришка Ловчиков вернулся недавно?— Яков сам видел, как Гришка по Кремлю шастал. Болтал, что в Новгороде теперь жарко… Ибо восставших унимают оружием звонким… А его порезали чуток. Вот государь его и отпустил, чтоб в Москве пока отечеству служил…Ну, а раз Гришка здесь, и в этих ?дружеских? связях замешан, то его и решил Яков брать под белы рученьки.Якову Марфа была не нужна боле, как и выдуманное ведовство ее. Отправил он ее обратно в мешок холодный до времен лучших, и пообещал Николеньку привесть непременно.Только не знала Марфа, что обещание, данное ведьме старой, он исполнять и не думал.