Глава IX (1/1)

Очнулся Николенька от морока завораживающих глаз государя только тогда, когда оказался в покое уютном, свечами ярко освещаемом. Токмо ничего рассмотреть не успел, развернули его руки властные, до дрожи знакомые, и ухнул Николенька словно в омут с обрыва высокого в поцелуй: густой, сладкий, от которого в голове затуманилось снова, а колени ослабли вовсе. Яшенька целовал его, это не чудо ли… Ведь готовился Николенька к сердитой отповеди, а тут… нежность такая, что дух захватывает.?— Видишь, мой свет, совсем нет ни минутки свободной, чтобы устройством твоей судьбы заняться… Даже ночую я в Кремле! —?услышал Коленька сквозь звон в ушах, когда наконец перестали губы его терзать.На Якова глаза поднял, да чуть не задохнулся, увидев, с какой горячностью во взоре смотрят на него.Голос плохо слушался, но Коленька выдавил из себя главное:?—?Я шел про девку ту заику рассказать, соследил я ее…—?Все потом, соколик мой,?— отозвался Яшенька, ласково прядь непослушную за ухо Коле заводя. —?Сперва отогреем тебя да накормим… дрожишь как лист осиновый.Растекся Николенька по груди широкой теплой, двигаться и вовсе не хотелось. Почувствовал это Яков, на руки подхватил, на лавку, за стол, скатертью расшитой накрытый, усадил, волос взлохмаченный пригладил и сам рядом устроился.Пока осматривался Николенька несмело, старательно глаза от широкой кровати, покрывалами узорными укрытой, отводя, Яков свою думу думал. Оценил мальчишку Государь, а уж он, рядом с которым долгие годы был блистательный красавец Басманов, абы кого красивым не назовет… Мало того?— в Кремле ночевать оставил, чего ранее никогда не случалось, а значит это, что проникся Иоанн к Якову, а увидев Николеньку, и того более. Если правильно понял Яков, означает это особое расположение государево.Одиночество их нарушил Годунов, пришедший спросить, не надобно ли чего, и уведомивший, что банька уж спальником топится, а сейчас кушанья для трапезы вечерней принесут.Яков поблагодарил Димитрия, а увидев, как вконец засмущался жавшийся к нему Николенька, поцеловал в лоб легонько, успокаивая.—?Ну, полно, свет мой, не тушуйся. Тут не обидит тебя никто и принуждать ни к чему не будет. Слышал, что Государь сказывал? Робкий ты больно… уверенней быть надобно.—?Мне с вами ничто не страшно,?— пролепетал Николенька, в плечо, бархатом обтянутое, лбом утыкаясь.Вскоре зашли двое молчаливых служек и на стол быстрехонько накрыли.Поклонились и вышли. На них Николенька смотрел уже смелее, с интересом огромным из-под паутинки ресниц своих, и понял Яков, что заметил мальчишка статность их и красоту. Странным это не было ни для кого в палатах кремлевских. Любил себя государь не только вещами красивыми, но и людьми приятными окружать.Когда наедине они остались, Николенька продолжил комнату, богато убранную, взглядом исследовать, примечая и ковры заморские с алым да золотым узором на полу, и масляные навесные светильники в кованых красивых окладах с цветным литым стеклом. А Яков, понимая, что скоро банька истопится, решил сперва покормить мальчонку, что хрупким и легким был будто перышко.—?Николенька, скажи-ка мне, ты трапезничал сегодня?Мальчишка закивал так усердно, что понял Яков: не ел.—?Нехорошо обманывать.Коля поежился только, почувствовав, как рука, за плечи обнимающая, исчезла, и потупился, в стол глядя.—?Скучал я, Яков Петрович,?— попробовал оправдаться. —?Кусок в горло не лез.—?Это, соколик мой, не повод голодом себя морить. Неужто бабушка не замечает?—?Она в Коломну с утра отправилась… некому обо мне справляться.?Окромя вас? отчетливо в воздухе меж ними повисло.—?Вот как?Яков только подивился тому, как удачно для него все складывается. Вот только раздумывал он о том, как мальчишку на ночь в Кремле оставить так, чтобы бабка не прознала, как тут же все само собою устроилось. А значит, и вправду расслабиться можно… и мальчика отлюбить всласть, невинного такого, нежного, открытого для него только… Ведь это благодаря Николеньке Яков сейчас здесь, в покоях, только для особо приближенных предназначенных. Это для красивого Николеньки государь так расщедрился?—?и банька, и трапеза царская, и постель с шелковыми подушками… Никак Федю своего вспомнил во всей красе юности его. А раз так, то и он, Яков, расстараться должен, тем более что мальчик вон и сведения о девке добыл и… желанен…Спальник доложился, что готова банька, и исчез, словно и не было его.А Николенька, после оставшись наедине с Яшенькой, осмелел немного и уже с интересом на блюда, на стол выставленные, посматривал. Яков же, сам себя не узнавая, умилился вновь интересу радостному, на лице бледном проступившему. Как мало для счастья мальчишке надобно. Не заметил Яков, как снова в объятия свои Коленьку втянул и кормить стал с руки словно кукушонка, чувствуя, как тепло особое по всему телу разливается от прикосновения губ холодных к ладони его.Мальчишка оттаял и с удовольствием лепешку свежую анисовую жевал, сладким малиновым взваром запивая. Дивился потешно орехам да сливам в сахаре, язычком юрким с ладони подцепляя. Хотелось Якову впиться в губы эти сладкие, в охапку схватить да и не отпускать до утра самого, но отчего-то пугать напором не хотелось. Наоборот?— продлить тягучую эту истому перед блюдом главным.—?А теперь и в баньку можно, свет мой,?— поняв, что насытился Николенька и не дрожит больше испуганным зайчонком, проговорил Яков, заметив только, как напрягся мальчишка от предложения его, но не отшатнулся, лишь щеками привычно уже зарозовел. Яков тогда взял личико тонкое с чуть заметным пушком над верхней губою в ладони свои и поцеловал коротко.—?Можешь здесь разоблачиться или прямо в мыленке, до нее близко совсем через сени узкие. Сам дойдешь?Сглотнул Николенька и головой кивнул.—?В мыленке.—?Как пожелаешь, свет мой. Нужник рядом с мыленкой, если надобно. Ступай. Я приду…ежели хочешь,?— проговорил Яков осторожно, спугнуть боясь.Зря тревожился. Николенька глаза свои небесные на Якова поднял и кивнул решительно, улыбнувшись. Слова не шли с языка его от волнения великого.—?Ступай… —?повторил Яков, плоть свою, взбунтовавшуюся в предвкушении, приструня.Легко нужник найдя, Коленька поражен был устройству его. Каменная яма, обложенная отполированными досками в качестве сидушки, крышка с чугунной петлей, кувшин и чистые тряпки… Быстро дела свои сделав, Николенька в мыленку, крепко натопленную, прошмыгнул и замер, опять уюту и чистоте поражаясь. Пахло здесь распаренным деревом, можжевеловой хвоей и знакомым таким паром липовым и березовым. Белое полотно на лавку постелено было?— для того, как понял Николенька, чтобы сподобней сидеть было. Никогда он в подобных баньках, светильниками освещаемых, и не был, словно в сон попал сказочный.Дверь за спиной скрипнула и отворилась, чтобы явить Якова в одной рубахе и подштанниках.Сердце у Николеньки зашлось.—?Ты медлишь чего? Одежу в уголок сложи, к утру постирано будет, Димитрий сказывал, —?повелительно и чуть сердито проговорил Яков, и устыдился Николенька своей нерасторопности.Потянул было с себя рубаху, да запутался весь, ступнями голыми переступая по горячему и влажному, гладко струганному полу. Сапожки он в сенях догадался скинуть.—?Ну полно, дрожишь весь,?— Яков перехватил руки его дрожащие. —?Неужто боишься меня?—?Нет, вовсе нет.—?А раз нет, то дозволь помогу?..И было это так мягко сказано, что задохнулся Николенька от нежности, позволяя прикоснуться к себе, как никому до этого, доверился рукам, что тут же легко, едва касаясь, разоблачили его и к лавке подтолкнули, что белым платом устелена была. Сам же Яков рубаху с себя стянул, в одних портах оставаясь, и деловито начал воду горячую из чана черпать, да взвар мыльный, что душисто так пах чередою, ближе раскладывать. Смотрел Николенька во все глаза на фигуру крепкую, кожу смуглую, словно солнышком освещенную, крепкие мышцы, руки сильные… и дышал через раз, понимая, что разглядывание это просто для тела его грешного не проходит. Словно изнутри жар поднимался… стыдный да липкий. Как ночами бессонными за печкой, стоило только поцелуи с Яшенькой вспомнить.—?Укладывайся,?— повелел Яков. —?Сейчас разомнем тебя да распарим, чтоб хвори вышли все.Улегся Николенька животом на лавку и услышал, как плеснул на каменку Яков. Шипение недолгое и пар, дивно хвоею пахнущий, вокруг поднялся. Закрыл глаза Николенька и рукам мягким, но уверенным отдался. А Яков жалеть его не стал, решительно и широко спину узкую взваром мыльным растирая, да умело так, что расслабился вскоре Николенька, отпустил себя и позволил насладиться напором ласковых рук этих, обо всем забыв. Очнулся только когда Яков стал по имени его звать, но только для того, чтобы на спину повернуть. Хотел Николенька срам свой ладошками прикрыть, но не дали ему, продолжив разминать да нежить.—?Нет стыда в обнажении твоем, свет мой, как и в тела молодого желаниях…Распахнул Коленька глаза и только тогда приметил, что Яков тоже обнажился полностью, портки скинув, и тут же старательно зажмурился, чем смешок вызвал веселый, и пуще прежнего стушевался.Но помереть от стыда ему не дали. Яков отвлек его поцелуем неожиданным прямо в живот поджавшийся, и принялся ноги длинные намывать от коленки острой до самой пяточки.А потом протерли его поверх кожи, от чистоты скрипящей, веничком можжевеловым, ополоснули, по запаху видать, отваром липовым, и завернули в плат холщовый отчего-то ладаном пахнущий. Все это словно во сне чудесном происходило, потому как пьянила несказанно близость Яшеньки.Очнулся Николенька уже в комнатке знакомой, под одеялом невесомым, только светильники тут притушены уж были, лишь в углу лампада теплилась да свеча в изголовье. Осмотрелся Николенька и понял, что один он. Волосы еще влажные в плат укутаны, высокие подушки кругом, душистые да на диво гладкие… Тихо и тепло… как никогда не было в домике их с бабушкой старом. А где же Яков, Яшенька… Сердце вдруг оборвалось… Неужели одного оставил. И не мог решить Николенька, что чувствует… Боль? Непонимание? Облегчение?Но тут дверь, что из палат в спаленку вела, тихонько отворилась. Николенька поднялся и сел, в темноту вглядываясь, и тут же успокоился, увидев силуэт знакомый.—?Это вы…—?Я, свет мой, а ты что уж удумал? Что сбежал, тебя на растерзание Димитрию оставив?Николенька сжался от предположения такого, тотчас же устыдившись страхов своих.—?Я просто…—?Здесь я и не уйду уж боле… —?улыбнулся мягко Яков, блестя в полутьме обманчивой глазами. —?А чего же взвара ягодного не отпробовал, после баньки самое то… сторожно только, горло не застуди.Только теперь заметил Николенька, от заботы явной такой вновь обмирая существом всем, что Яков перед ним в одной рубахе длинной, а поступи его не слышно совсем, потому как ногами босыми он по коврам густым идет.Яков налил Николеньке из кувшина, что в изголовье стоял, взвар душистый с тонким ароматом земляники лесной, и пока пил тот послушно, под облако одеял пуховых скользнул.Николенька с наслаждением особым допил взвар, и Яков, приблизившись, мягко кубок из руки ослабевшей перехватил, в изголовье отставляя. Мальчишка близости такой не противился?— горячий, разморенный после баньки, мутным льдом глаз его поедая, и Яков замер на мгновение, втягивая носом чувствительным аромат волос Коленьки, что даже сейчас так дурманяще пахли вереском. Руки сами потянулись развернуть из кокона чистой ткани тело податливое. Под ней Николенька обнажен был абсолютно и по всему видно, даже не заметил того, только льнул сам?— руками и губами осторожно к Якову тянулся. И тот откликнулся на просьбу безмолвную. Поцеловал в губы, только уж не осторожно, а властно, жарко, уверенно проникая в шелковистый, пахнущий земляникою рот. Николенька застонал в поцелуй, неумело, но старательно отвечая. Яков в лицо порозовевшее вгляделся пристально, и встретив лишь ответный взгляд плывущий, о большем просящий, подмял под себя хрупкое горячее тело, откинул прочь влажные тряпки и разорвал поцелуй, внимательно разглядывая всполохи пламени в глазах морозных.—?Как ты, свет мой… страшишься?Яков сам не понимал, отчего спрашивает. Раньше ведь никогда не интересовался. Да что там?— не целовал вот так остервенело полюбовников своих-однодневок. Брезговал. А сейчас ему вдруг разрешение понадобилось от глаз этих…А глаза эти, еще недавно робкие, смотрели жарко и жадно, так, словно кроме его, Якова, на свете ни одной живой души не было. И страха не было в глазах этих. Совсем. Редкость у мальчишек юных?— тех, кому впервой была близость такая. Знал об этом Яков, потому как нетронутых ценил… но не помнил особо, потому как пугливы были да неумелы. А Николенька застенчивость свою отбросив, сам тянулся…—?Не страшусь.И снова Яков, себя не узнавая, выцеловывал шею эту хрупкую, ключицы острые, грудь высоко вздымающуюся, живот впалый, изгиб ребер проследив языка кончиком…А Николенька чутко так на каждое движение подавался, что сносил подчистую всю хваленую стойкость Якова. Стоны и вскрики тонкие, руки, за плечи отчаянно цепляющиеся, понять давали, как хорошо мальчишке. А уд трогательный, что рассмотреть удалось отлично в мыленке, хоть и прятался тогда в кудряшках темных, и вовсе окреп и вверх тянулся всей открытой своей шелковистостью. Не удержался Яков?— коснулся губами осторожно, а когда мальчишка ошарашенный дышать перестал, и вовсе всю длину вобрал, мягко, повредить боясь.Дернулся было Николенька, но Яков не позволил, до конца самого довел, до исступления, в себя терпкость густую принимая. Мальчишка же умница не единого крика себе не позволил, ладошку узкую прикусив. Яша, на руках подтянувшись, губы искусанные лизнул, шепнул хрипло, бедра узкие оглаживая:—?На живот поворотись и расслабься, сокол мой. Больно чутка будет… но боль эту мы с тобою вместе уймем.Николенька перевернулся покладисто, все еще в зареве наслаждения хмельного прибывая. Яков задохнулся от аромата, что шел от мальчишки, и казалось, что проникал тот под кожу его, иголками еловыми покалывал кончики пальцев, заставлял твердеть каменно и без того напряженный уд.Мальчишка ахнул сладостно, о простынь сбитую плотью чувствительной потираясь, и Яков, скрипнув зубами, накрыл всем собою шелковистую хрупкость спины его, в горячую податливую складочку пристраиваясь, ошарашенно себя на мысли ловя, что хотелось бы остаться ему вот так навсегда. Носом в волос темный уткнуться и забыться. Одернул себя Яков от мыслей глупых, заветный фиал из-под подушек вытащив. Поплыл по комнате аромат знакомый сандала заморского со свежими нотками шалфея и мяты. Перевернул Яков Николеньку на бок и, шею под влажными кудряшками нежно покусывая, к заветному решительно потянулся. Николенька замер лишь на мгновение, а потом принял прикосновение пальцев знакомых безропотно к месту срамному, лишь задышал глубоко и часто. Волны желания возрастающего омывали их обоих от макушки до кончиков пальцев. Николенька дрожал, цепляясь за руку, будто обруч медный поперек груди его сжимающую, голову откидывал, силясь поцелуй вымолить. Горячая пульсация от самого стыдного словно к сердцу, бешено бьющемуся, поднималась, по всему телу разносилась как пожар верховой. Не остановить никакою силою.Шелковистость да податливость внутри Николеньки Якова в райские кущи уносила, но не забывал он на поцелуи губ припухших отзываться, а уж когда совсем невмоготу стало, прошептал:—?Николенька, свет мой, впусти меня, не бойся, вот так… ты же любишь меня, сладость моя…Когда крепкий толстый уд ворвался в разнеженное нутро, Николенька обмер, вцепляясь в подушку влажную зубами. Не думал он, что так болезненно это будет. Словно с небес блаженных на мерзлую землю упасть. Но голос родной, бархатный, не дал слезам предательским пролиться.—?Потерпи, свет мой, привыкнуть тебе надо… тише, тише.Николенька всхлипнул, понимая, что передышку ему дали. Не двигается внутри его прут горячий, распирает только непривычно.—?Шшш… скоро совсем… хорошо будет.Почувствовал Николенька поцелуи на лопатках, от боли сведенных, и расслабиться попробовал, но не вышло ничего, покуда не почувствовал, как на уд его поджавшийся ладонь горячая легла и в кулак уверенно сжала. Несколько движений умелых, и задышал Николенька громче, сладким стоном боль непривычную отгоняя. А когда услышал за спиною выдох Яшенькин сладостный, и вовсе навстречу подался, губу до кровящей ранки прикусывая.Яков отклик мальчишки своего уловил, и на поводу желания обоюдного идя, по самый корень в него погрузился, от узости его и горячности в сладострастие адское впадая.—?Николенька, сладкий мой, душа моя…Произнося чушь эту, для девиц на выданье лишь годную, верил в нее Яков сейчас как никогда, а Николенька и вовсе, простонав глухо, в ладонь вцепился, что так бесстыдно между бедер его ласкала, ускорится безмолвно прося.Яков руки не отнял, прижал крепче, от конца к основанию проводя, новый стон сладостный в подушку пуховую вызывая. Мальчишку на колени поднял и задвигался осторожно, до темноты в глазах себя сдерживая. Чувствовал он, что напрягся Николенька как струна, пряди темные по шелку белоснежному раскидав, но остановиться сейчас было выше силы его. Тело под ним подрагивающее, худое, тонкое, угловатое, сейчас казалось милее и слаще любого красавца умелого. Наклонился Яков вперед, губами позвонки выдающиеся выцеловывая, а потом поперек груди обхватил и зарычал словно зверь, когда мальчишка навстречу ему подался.—?Славный мой, смелый,?— выдохнул Яков, мочку уха аккуратную зубами цепляя.Потерял себя Николенька, когда боль острая наслаждением нестерпимым обернулась. Запах Яшеньки, густой, терпкий, пьянил, в каждую пядь тела его проникая. Двигался в нем тот сначала медленно и тягуче, словно в одно единое их сплетая, а потом обхватил руками что ветвями?— не вдохнуть… Опалило Николеньку чувством новым, в котором томление сладкое с терзанием плоти сражалось. Не осязал он себя вовсе, в темноту с яркими огнями, словно птицы-жар оперение, улетая.Таинство особое меж ними случилось. Словно свет божественный пролился.Чувствовал это Яков, мальчишку блаженно-бесчувственного крепче к груди прижимая… в сон глубокий против воли соскальзывая.***Яков проснулся первым, дивясь, как вообще заснуть смог ночью этой. Обычно не любил он в чужих местах на ночлег оставаться, а если и оставался, то спал очень чутко. А сегодня, глаза открыв, не почувствовал даже, что на груди его вольготно расположилось тело теплое угловатое, с блаженным выражением на лице, коего раньше Яков не видел. Николенька. Яков глаза прикрыл и тут же на него видения вечера вчерашнего и ночи долгой обрушились. Не ожидал он, что так хорош окажется мальчишка. И не узнал бы, коли не государево приглашение…Можно было бы подумать, что государь на Николеньку виды имеет, но знал Яков, что у Иоанна предпочтения иные. Стоило только Федьку вспомнить… Нравились государю не ангелы миловидные, кроткие да бессловесные, а наглые, уж не отроки красоты яркой, знойной, умные да самоуверенные, ему под стать, что достойны были не только постель греть, но и рядом быть в любой заботе или радости.А вот для Якова… странно получалось. Словно всем для него идеален был Николенька. И нравом кротким, и чувствами яркими, да и на ложе, не в пример иным, способным оказался, а ведь это первый раз его был…В дверь постучали чуть слышно, но настойчиво. Яков поднялся, Николеньку ловко отстранив, рубаху натянул, зная уже, кого на пороге узреет. За дверью и правда Годунов обретался и с ним?— постельничий, что держал в руках одежду их постиранную да высушенную.—?Пора вам, князь, утро уж не ранее. Государь приказал не беспокоить, но не ждут дела.—?Дай четверть часа и готовы будем.—?Там возок ожидает и Федор твой.—?Благодарствую за все, Димитрий Иванович.Годунов кивнул и исчез, а Яков, одежду забрав и дверь закрыв, к кровати обернулся.—?Нам идти надобно? —?прошелестело из-под одеяла.Николенька, испуганный и заспанный, смотрел на него, плечами поводя зябко.—?Поднимайся, свет мой. Много дел у меня на сегодня… А ты должен Федору дом, где девка-заика обретается, показать непременно.Николенька кивнул покладисто, осторожно из-под одеяла выскальзывая, а на ногах оказавшись, охнул и осел на край постели, шипя чуть слышно.Яков на звук обернулся и приблизился в два шага, наготу беззащитную проследив глазами.—?Дурно тебе?Николенька вспыхнул ярко и снова глаза опустил.—?Пустое.Яков, увидев губы эти, бесстыдно припухшие, словно вновь в блаженство ночное окунулся, но вовремя одернул себя. Нельзя боле себя терять, в глазах этих колдовских и чистых, как вода ключевая, тонуть. Не тот возраст у него и положение, чтобы мальчишками глупыми очаровываться.—?Не делай движений лишних. Сейчас оденемся быстро, в возок погрузимся и к девке той наведаемся, а потом я тебя до дома доставлю. Понял ли?Николенька кивнул только, и Яков отвернулся от мальчишки, споро одевающегося, с облегчением великим. Побаловались и полно. Главное сейчас?— это исполнить наказ государя, вчера полученный, иначе не видать ему благоволения особого, а значит?— и возвышения рода Гурьевских.