Когда ты не спрашиваешь цену его нового платья(Я.П. Гуро, Н.В. Гоголь Э.П. Фандорин PG-13) (1/1)

Николай никогда не задумывался особо какую часть своего состояния Яков оставлял у портных. Любовался, конечно, даже не украдкой, как Гуро в новом костюме перед зеркалом вертится и как вышагивает по последней моде затянутый, гордый и статный. Но когда к Якову в просторное поместье по каким-то туманным причинам перебрался младший, но столь же франтоватый брат, Николай невольно обратил внимание на частоту смены нарядов, изысканность кроя и откровенно дорого выглядящие ткани. Впрочем, задумываться о цене подобной красоты ему по-прежнему не приходило в голову. Зато хотелось взглядом обласкивать точёные линии, удивляться идеальному и совершенно неожиданному подбору цветов и текстур тканей, ярким вихрем врывавшихся в серую петербургскую жизнь, подчёркивающих ту или иную черту внешности или характера братьев, возвышающих их над толпой. А братья, молчаливо потакая этому любованию, тянули Николая к себе, в свой сияющий переливами шёлка, шелестящий дорогими тканями и одуряюще пахнущий мир. И Николай тянулся к ним, прикасался благоговейно к плотным рукавам, скользил кончиками пальцев по вышивкам и ладонями по прямым спинам, краем глаза ловя в зеркалах отражение собственного непривычного румянца, заревом растекающегося по бледным щекам. Но стоило только начать смущаться, как Яков тянулся тут же его обнять, заливаясь низким необидным смехом, прижимал к себе, не задумываясь о помятых лацканах, и увлекал Николая в несколько шагов какого-то замысловатого танца. Эраст же с улыбкой светлой и нежной охватывал ладони Николая холодными сильными пальцами, привлекая к себе, оглушал поцелуями мягкими по горящим щекам и увлекал рассказом каким-нибудь о тканях и крое или о деле новом привычно-подробно отчитывался, объясняя к чему ему маскировка. Таким Эрастом, сосредоточенным на рассказе, прихорашивающимся лёгкими привычными движениями, хотелось любоваться. Особенно его тонкими белыми пальцами, порхающими по пуговицам, перебирающими склянки и коробочки, скользящими по ткани, укрывающей его чудный ладный силуэт. Юноша был благодарен Фандорину за эту возможность просто стоять молча рядом и наслаждаться открывающимся видом, гибкими размеренными движениями, переливами тканей и чуть сбивчивой мелодией голоса. Порывистый Яков давал на любование меньше времени?— и без того привычный к быстрым сборам, он вечно стремился вовлечь Николая в свои активные перемещения, отвлечь, не дать потеряться в причудливых лабиринтах собственных мыслей. От обоих братьев Николашу вело и дурманило, точно от пары бокалов крепкого вина. Это состояние всё ещё казалось ему странным и неприличным, от одних только воспоминаний снова и снова разжигало удушливым смущением. Яша, конечно, всеми силами своими убеждает, что ничего плохого в Николашином интересе нет, наоборот даже они с братом польщены таким его вниманием. Гоголь от этого смущается вдвойне, особенно, когда видит Яшину лукавую самодовольную улыбку, кажется действительно получающего удовольствие от Колиных любующихся взглядов и его же необъятного смущения. Впрочем, озаряющиеся сладким рассветным румянцем щёки Эраста и его полуприкрытые томно глаза давали надежду, что для двух искусных манипуляторов это всё не просто игра. Нежные светлые улыбки и резко увеличившееся количество очень красивой одежды лишь укрепляли эту надежду, жарким довольством разливаясь в груди. Но задумываться о цене этой красоты по-прежнему не хотелось, иначе следом приходили ещё более тёмные мысли о цене собственных чувств и том, стоит ли Николай таких денег и усилий.