Отчаянье как способ влипнуть в историю (1/2)

Лето в том году пришло рано. Яркое, жаркое, светлое, напоенное жизнью, будто платящее всем жителям уезда за страшные осенние дни, смерти лютые, прокатившиеся по деревням, тьму и печаль суровой долгой зимы.

И радость эта напитала каждого, кто с утра выходил на двор с первыми лучами по хозяйству управиться али на службу идти. Даже бездельников известных, дни свои в кабаках только проводящих, и тех солнышко лучше, чище сделало, улыбаться заставило.

Один человек на всю деревню ходил смурной, нелюдимый да неулыбчивый. Долго, с самой осени повелась у него традиция рано, на самой заре выходить из хаты и идти прочь от деревни, к церкви да кладбищу. Стоять там над могилкой да разговаривать будто с живым человеком. А как солнце окончательно вступало в свои права, разворачивалась долговязая фигура, натягивала неизменную высокую шляпу, что вызывала смех у всех мальчишек деревни, да шла службу справлять, с недавних пор ненавистной ставшую.

Да и как не стать? Раньше-то каждый день с радостью шел, потому что знал, что дело делает правильное, достойное, к общему спокойствию приводящее. Да и начальство, хоть суровое было, да справедливое, законом и службой жившее. А сейчас… Вздыхал Степан Тесак надрывно, рукой махал при мыслях таких и шел в ненавистную теперь хату, в управление полицмейстерское села Диканьки. Каждое утро тщательно разгребал беспорядок на столе нового полицмейстера, все разложить стараясь точно, аккуратно, как бывшее начальство учило. А потом уже за свой столик уходил. Да дела все равно не было.

Новый человек, присланный из Полтавы, к службе своей относился к своему удовольствию и радости начальства. А потому отчеты писал исправно положительные, о растущей сознательности граждан и снижающейся преступности, а саму службу нес посильно, являясь в отделение к полудню и часов до 3 выслушивая граждан. После пил кофий, рассуждая о высоких материях и правильном устроении государства, проводил моцион по деревне, осматривая ее как собственность свою и к 5 по полудню отбывал домой с чувством выполненного долга.

Сначала Тесак, привыкший к деятельному и твердому руководству, терялся вовсе. А после попривык, просто на себя взвалил все дела срочные да казаками командование, кому-то же надо было? Да вот только так и не свыкся с такой жизнью. Что не день на заре пробирался на кладбище и позволял себе малодушничать – жаловаться на судьбину бывшему начальству, новости рассказывать да когда-никогда всхлипывать и причитать тихо, что не уберегли проклятые столичники офицера-то. Себя уберегли, ни царапинки не заслужили… И так тошно на душе становилось, что и самому жить не хотелось.

Лето набирало обороты, а тяжесть на душе Тесака все больше и больше становилась, выпивая из него все остатки жизни, заставляя друзей и знакомцев все сильнее шептаться за спиной, переживая за молодого парня. Подступались к нему и так и этак, а все молчит да волком на всех смотрит.

На исходе третьей недели июня привычная дорога молодого казака на рассвете неожиданно поменялась. Пошел он с утра не к кладбищу, а к кузне деревенской. Подошел, потоптался у входа, прислушался. С утра уже бухал тяжелый молот, значит принялся Вакула за работу. Еще чуть потоптался в нерешительности и одним рывком, будто в речку ледяную, открыл дверь и нырнул в темные сени:-Василина? Василина, ты здесь? – тихо, сам своего голоса боясь, позвал он девчушку.

Из комнаты тут же отозвался звонкий детский голосок, зовя знакомого дядю проходить в дом.

Казак стянул шляпу, помял в руках нерешительно, перекрестился. Но пошел. Сам пришел, куда уж отступать.

Девочка, заметно подросшая за последнее время, сидела на лавке, болтала ножками и завтракала кашей.-Здравствуйте, дяденька Степан. Случилось что? Тятенька в кузне с утра уж.-И тебе здравствуй, Василинка. Да нет, я не к Вакуле, я к тебе, - даже не заикаясь, выдохнул Степан. Девочка отложила ложку, посмотрела на него внимательно.

-А я знаю, мне Марушка уже сказывала, что ты придешь. Только мы помочь не можем. Мертвых вернуть нельзя.

Степа тяжело вздохнул.-Спасибо тебе, ну я пойду тогда.

Девочка приложила лежавшую тут же на столе куклу к уху, будто прислушиваясь к ее словам.

-Подожди, дядя Степан, тебе Марушка что-то сказать хочет.

Степка мягко улыбнулся ребенку, не надеясь, впрочем, на то, что кукла из соломы скажет что-то дельное.

-Марушка говорит, что мы помочь не сможем. Не ведьмино это дело. Но есть тот, кто может и возьмется. Только он вообще не человеческого рода. В день солнцестояния, как только закат загорится в лес надо идти, к северу от деревни. Далеко идти надо, на пропащее болото. Там в самом центре островок есть, все голо вокруг, а в самом центе дуб растет, три ствола из одного места, как трон расходятся. Вот туда тебе идти. Сядь на этот трон и жди до полуночи. Если заинтересуется хозяин, то объявится, а ты тогда не теряйся, расскажи ему все, как есть, попроси помощи. Он может и поможет. Только и цену запросить может большую. Если решишься – возьми с собой вещь какую-нибудь его.*** Два дня оставалось до самой короткой ночи в году. Два дня совсем покой потерял молодой казак. Ни сон к нему не шел, ни кусок в горло не лез. Напиться попробовал – а не берет горилка. И все слова Василинки из головы не идут. И вроде тянет душа, в тьме которой зажегся маленький, едва теплящийся огонек надежды, а вроде и страх забирает. Нет, не за жизнь свою, ее-то казак уже и рад был бы отдать, чтоб дальше не мучаться, что не уберег, не сохранил, а за душу бессмертную. Все ж таки с ней расставаться не хотелось.Так и мучился Тесак, пока в понедельник, в самый день солнцестояния, начальству его не принесли весть о том, что загуляли крестьянские дети в лесу, да и сгинули. Пошли по ягоды первые, да, видать, заплутали. Тех детей Степка знал, мальчик и девочка, близнецы, соседи его, малыши совсем и 9 годков не сравнялось. Рванулся было писарь на новость эту казаков поднимать на поиски, как при Бинхе бывало, да остановил его властным жестом новый полицместер. Сказал весомо родителям безутешным, не наше это, мол дело, потеряшек ваших искать. Сами отпустили – вот сами и рыщите, а государевы слуги закону служат. Сам не пошел и остальным служащим запретил. Казаки, помнившие, как раньше частенько по таким делам выезжали, пороптали немного, да и успокоились. А Степке вроде кинжал в самое сердце вошел, так отвратительно стало находиться в этом чужом уже полицейском участке с заваленным в беспорядке бумагами столом и чашкой с коффием поверх.

Только солнышко к закату клониться стало, ушел он из участка и прямиком в лес, оглядываясь, чтоб никто его не приметил, никто за ним не пошел. Будь что будет, решил, пропадать, так пусть. Ему-то не страшно, н то что? Ничего. А Александра Христофоровича надо в деревню возвращать, иначе жизни без него все равно, что нет. По крайней мере для него.

Не шел, бежал, боялся опоздать, не найти в темноте заветное место. Но успел. До болота добрался уже по темноте, чудом не утонул, но внезапно нашел будто его специально ожидавшую, как светлячками подсвеченную дорожку к самому сердцу болота. Перекрестился и тут же сам себя за это обругал, негоже к нечистой силе идти на поклон и крест святой на себя накладывать. Попрыгал с кочки на кочку к дубу приметному, прямо посреди болота росшему. Да не удержался, сорвался в трясину, хорошо, успел уцепиться за кочку. Ушел под воду с головой, но вытянул себя, выбрался, кое-как добрался до топкого бережка островка. Стоя на четвереньках, как дикий зверь встряхнулся, сил не хватало встать в полный рост и в сон клонило. Затянуло болото туманом странным зеленоватым, пахнущим вроде как и болотистыми травами, а странными, нездешними.

Собрался Степа с последними силами и не пошел, пополз почти к дубу заветному, от страха весь холодея и то и дело обрывая себя при желании рукой спасительный защитный знак сделать. Дополз и увидел, что тройное дерево и правда в самом низу как кресло царское разрослись, широкое удобное сидение создав. Забрался на него казак и ждать стал. По его ощущению до полночи еще несколько часов оставалось. А вокруг царила полная тишина, даже извечные болотные жители – лягушки да птицы местные замолкли, будто и не было их тут никогда.

Казалось ему, что всего минут пять он просидел так, да замерз уже, один раз всего моргнул, а как глаза снова открыл, вокруг уже совсем чисто стало. Ушел болотный туман, запахло откуда-то свежестью, а не больным духом, как надо бы в таком месте. А на небе, что проглядывало через редкие кроны болотных деревцев, зажглись особенно крупные звезды, словно старавшиеся отдать весь своей свет за самую короткую ночь на их веку.

-И что это ты на моем месте расселся? – раздалось мальчишески-звонкое за его спиной. Дернулся Степка, повернулся. А сбоку от него стоит, опираясь на посох странника, парнишка. Сухонький, невысокий в одной рубахе да портах, веревкой перепоясанных и с торбочкой за спиной.

-А кто сказал, что это твое место? Мне надо, вот и сижу. Иди, малец, куда шел, - ответил Степка и обмер, так как понял, что никаких парнишек здесь просто так в ночи ходить не могло.

Да и ночной гость шагнул вперед и невесть откуда взявшийся яркий лунный луч упал на его лицо, оказавшееся совсем не юношеским, скорее старичком с хитрым прищуром на один взгляд.

-Простите, дедушка, не признал, уж очень молодо в темноте выглядишь. Ты садись, посиди, отдохни, - попытался вскочить с места казак и не смог, будто приклеило что его штаны к дереву.

-Сиди уж, коли сел. Коли надо тебе так. Только не откажи старику – путешественнику в просьбе.-Что вы хотите, дедушка? Усмехнулся старик, сместился, а за ним и лунный луч, снова подсветивший лицо, только на месте старика юноша стоял, почти мальчишка:-Расскажи мне, из-за чего это ты решил в ночи на этом дереве посидеть отдохнуть. Не в путь же собрался?-Нет, хозяина этого места жду, подсказали мне.