Пытка на двоих (1/2)
– Тилль, я тебя прошу, мне очень нужна твоя помощь. – Рихард позвонил поздно ночью.
Его голос дрожал, он почти срывался на крик, из чего я сделал вывод, что дело действительно дрянь. Ну, с чего бы вдруг ему вспоминать о человеке, который раздражал его одним только звонком раз в год?Через пятнадцать часов я уже спускался по эскалатору в аэропорту Нью-Йорка, еще через час мне всеми правдами и неправдами удалось заполучить ключи от его квартиры у консьержа. Рихарда я застал лежащим на полу в гостиной в корчах ломки.– Ну, все-все! Я здесь. Сейчас… Потерпи немного, – продолжая убаюкивать его ласковым голосом, я поднял его на руки, а он из последних сил обхватил меня за шею.
Я отнес его в спальню и, уложив на кровать, принялся освобождать его от одежды. Круспе лихорадило и знобило, на лбу выступали крупные капли пота, с которыми выходил наркотик – запах от него исходил весьма неприятный.
Он решил пережить это сам, решил перестать, наконец, употреблять наркотики, решил, что ему это больше не нужно – я мог бы им гордиться, но уже не в нынешней ситуации. Единственное, что он не учел – как ему в этот раз тяжело придется перебарывать себя и пристрастившийся организм. Он давно не подросток, его тело измотано, и самостоятельно переломить себя без квалифицированной помощи невозможно.Я созвонился с Риделем, выпросив у него все необходимое, чтобы устроить в спальне Рихарда реанимацию, почти самый настоящий реабилитационный центр. Оливер предлагал госпитализировать Круспе на случай осложнений, но я наотрез отказался везти его в больницу. Я был уверен – мы справимся. Вместе, как много лет назад.В день моего прилета, ближе к вечеру, Рихард отключился, и всю следующую неделю в сознание не приходил. Его дыхание было поверхностным, пульс нитевидным, у него наблюдалось слабое сердцебиение – все эти факты констатировала подключенная к нему аппаратура. Я смотрел, как бьется его сердце, наблюдая за скачками волн капнографа, слушал, как выдыхает аппарат искусственной вентиляции легких, подавая ему кислород через интубационную трубку, и кормил его парентерально.Неделя длилась мучительно долго. Я точно не знал, что он употреблял, а потому пришлось действовать практически наугад, пока я ждал результатов анализов из клиники. Оливер звонил каждый день, продолжая настаивать на госпитализации, твердил, что Рихарду будет оказана профессиональная помощь квалифицированных специалистов. Он гарантировал ему наилучший уход и постоянный присмотр, но, вспоминая слова Круспе о ?тюрьме?, я был неумолим.
Я знал, что смогу справиться самостоятельно, помочь ему вне больничных стен, если он сам решится помочь себе, хоть немного. Потому я оставил ему дыхательную маску, решив, что дышать он может уже самостоятельно. Его сердце начало биться в нормальном ритме, но иногда все же заходилось, потому я не стал спешить, чтобы отключать прикроватный монитор.
Все те дни, что Рихард был без сознания, я не отходил от него ни на шаг. Я дышал вместе с ним, спал в кресле, стоявшим в углу его комнаты, ограничивался короткими перекусами из того, что смог найти в холодильнике. Наконец, он открыл глаза.
– Ну, чего ты уставился? – прохрипел он, чуть приоткрыв глаза, пытаясь сфокусировать на мне взгляд.– Пить хочешь? – пробормотал я, склонившись над ним и проведя ладонью по спутанным волосам. А перед глазами пронеслись воспоминания, о нашем первом разговоре, когда я смог убедить его остаться в больнице для лечения. Вот только, чтобы так же бойко подняться с кровати, как тогда, сил у него уже не было.– Какой сегодня день? – он закатил глаза, пытаясь пошевелиться.– Ты спал чуть больше недели. Как ощущения? – проверяя показания мониторов, спросил я, стараясь изобразить полную сосредоточенность на своих действиях.
Мне до боли в руках хотелось заключить его в объятия и сжать, что есть мочи. Меня переполняла безудержная радость, что все получилось – он в сознании, он может говорить, а дальше дело за малым. Он не ответил мне. Тяжко вздохнув, Рихард снова погрузился в сон.Следующие два дня он то и дело просыпался и снова проваливался в небытие. Его периодически лихорадило, но, в общем и целом, картина была практически стабильная. Медленно, но верно он набирался сил и все больше времени бодрствовал, однако самостоятельно есть он не мог. Желудок отторгал принятую пищу, и сразу после ее приема его рвало. Пришлось вернуться к питанию через трубку, чему он совсем не обрадовался. Не смотря на то, что Рихард все еще был прикован к кровати, характер он начал проявлять достаточно быстро.– Я хочу в туалет, – как-то заявил он мне, собираясь встать с кровати и отправиться туда без моей помощи.– Куда ты собрался? Ты еще слишком слаб, – я достал из-под кровати утку и попытался подсунуть ту ему под одеяло, но у него хватило сил, чтобы дернуться и выбить ее у меня из рук.– Ты издеваешься? – он, казалось, хотел испепелить меня взглядом.– Нет. Вот тебе твой туалет, – я отвечал ему ровным спокойным тоном, но его это еще больше завело.– Помоги мне встать! – попытался он крикнуть на меня, тут же зайдясь кашлем.
Я отказал ему в просьбе, продолжая настаивать, что покидать кровать еще слишком рано.– Тогда я сам пойду, – обиженно выпалил он, все еще продолжая надеяться, что мое сердце дрогнет, и я начну выполнять любые его прихоти.– Ну-ну… – облокотился я на косяк дверного проема, наблюдая, как Круспе пытается подняться с койки, – давай, продемонстрируй.
Его взгляд налился злобой, перемешанной с горькой обидой на меня и диким, почти нечеловеческим отчаянием. Он решил доказать мне, что я неправ и несправедлив к нему, и мое предложение унизительно для его персоны.
Рихард был не в состоянии удержаться в вертикальном положении, все потому, что долгое время находился в постели, и мышцы были не разработаны. По сути, он и рук толком поднять не мог, но благополучно забыл об этом. При первой же попытке оторваться хотя бы от подушки он истерично завопил, что я тварь последняя, которая получает удовольствие, издеваясь над ним.
Однако он был слишком упрям и не стал так быстро отчаиваться, продолжив тщетные попытки встать. В итоге он просто скатился на пол, посылая в мой адрес красноречивые витиеватые оскорбления. Моему терпению пришел конец, и я оставил его наедине с самим с собой, удалившись в гостиную.– За что ты так меня мучаешь? Зачем издеваешься? Линдеманн, я тебя ненавижу! – доносились до меня его гневные речи.Круспе продолжал разыгрывать спектакль униженных и оскорблённых уже без своего единственного зрителя. В любой другой ситуации, я бы, наверное, взорвался и давно отвесил ему пару неслабых оплеух, но не сейчас.Когда его словарный запас иссяк, и в квартире воцарилась блаженная тишина, я решил проверить, как он, и, вернувшись в спальню, застал там живописную картину. Рихард лежал на полу, свернувшись в позу эмбриона, и тихо плакал и почти неслышно скулил о своем незавидном положении. Я сглотнул подступивший ком к горлу. Мне было искренне жаль его, но показывать этого я просто не имел права. Ему нужна помощь, а не жалость, потому мне пришлось буквально наступить себе на горло, чтобы не кинуться выполнять любую его прихоть.– Ну, так ты собираешься вставать или уже нет?– Мне больно! Я по уши в дерьме, и это твоя вина, – выдавил он из себя, закрывая лицо руками. – Посмотри, что ты наделал! Помоги мне, я прошу тебя, – он уже выл, лежа на полу.– Я? – моему изумлению не было предела. – Нет, мой дорогой, это исключительно твоя вина, что ты по уши в дерьме, причем в своем собственном. Ну, как тебе, нравится? А, Рихард, тебе нравится? – я подошел к нему и, присев рядом, убрал его руки от лица, заглядывая в покрасневшие от слез глаза.