Глава пятая (1/1)

И здесь автор пошел в разнос…)) А что же Раннвейг?В этот день творившегося будущего с ней не случилось ничего примечательного.Она проснулась одна и сразу поняла это?— острым чутьем, не открывая глаз. Какое-то время она так и лежала. За окнами щебетали птицы, чувствовалось, что утро выдалось теплым и ясным, и всё ещё болезненному телу было сладко от прохлады скользких шелковых простыней. Но долго нежиться ей не позволили: стоило приоткрыть глаза, и, словно этого дожидались, раздался стук в дверь, негромкий и решительный; так стучатся те, кто заранее знает о своем праве войти.Раннвейг стремительно села в постели.Женщина, появившаяся в спальне, была немолода, некрасива и величественна; впрочем, все придворные асы казались Раннвейг величественными, порой безмерно. Эту асинью она видела вчера за пиршественным столом рядом с королевой Фригг.За важной леди вышколенной чередой вошли камеристки. После того как они выстроились в ряд за ее спиной, леди присела в чопорном реверансе и торжественно произнесла:?— Доброе утро, моя принцесса. Я?— Сьёвн. Раннвейг, не зная что сказать, чуть склонила голову. Она ощущала себя неуместной в этой огромной церемониальной спальне?— только сейчас она заметила, что балдахин над кроватью вышит гербом королевского дома,?— и в то же время происходящее воспринималось ею как нечто глубоко комичное. Однако улыбка, которой она могла бы улыбнуться, тоже являлась неуместной.?— Ее королевское величество повелели мне исполнять обязанности вашей первой фрейлины. Также мне поручено вручить вам ларец с драгоценностями, причитающимися супруге старшего принца Асгарда.Раннвейг нервно сглотнула.—?Спасибо, вы очень добры. —?Собственный голос показался ей слишком тонким для такого внушительного момента.Сьёвн смотрела на нее с почтительной холодностью.—?Я исполняю распоряжение ее величества. Под ее взглядом Раннвейг опустила глаза. Ей не мешало бы выразить заочную признательность королеве за подобную заботу, но что-то заставило ее промолчать. Она выглядела смущенной и испуганной; пальцы растерянно теребили простынь, прижатую к по-детски плосковатой груди. Опять она представала неодетой в ситуации, требующей от нее самообладания; но если с младшим принцем неловкость обладала некоей прелестью?— неизъяснимой и, скорее всего, предосудительной… хотя, возможно, дело было лишь в особой атмосфере ночного уединения, а, значит, ничьей вины тут не таилось,?— то сейчас, при ярком дневном свете, оставалась одна неловкость, лишающая сил. Раннвейг немедленно требовалась одежда, но попросить подать ей хоть что-нибудь она не решалась. Конечно, она понимала, что могла бы и потребовать?— и эта величественная матрона ей подчинилась бы… однако что-то понуждало ее молчать. Потом она вдруг вспомнила о зеленом платье?— и вся похолодела. Ранним утром, перед тем как вновь взойти на брачное ложе (хвала норнам, супруг так и не заметил ее отсутствия), она в задумчивости не удосужилась его спрятать… да и где здесь можно было его спрятать?.. Теперь ее беспечность грозила ей… и не только ей… чем? Что эти гордые асы, во власть которых она попала, могли бы с ней сделать? ?Всё?,?— в очередной раз шепнул внутренний голос. Быть может, не сейчас, когда она нужна им… Но в корне это ничего не меняло. Она осторожно взглянула на то место, где оставила компрометирующий ее?— и не только ее?— предмет гардероба; сердце ее колотилось чуть ли не в горле, но волнение оказалось напрасным: платье исчезло. Будто его и не было.Раннвейг испытала непередаваемое облегчение и такое же разочарование.Определенно, в прелести ночной прогулки, при всей ее невинности, таилось нечто предосудительное.—?Не изволит ли ваше высочество приступить к утреннему туалету? —?Вопрос несколько резал слух своей контрастно-утвердительной интонацией. —?Сейчас вам подготовят ванну… Это означало, что вскоре ей придется остаться совсем обнаженной. Ее высочество подняла на свою первую фрейлину взгляд, который можно было без преувеличения назвать затравленным.?— Да, конечно… благодарю вас…?— Но сначала вашему высочеству следует выбрать наряды для нынешнего дня.Сьёвн подала едва заметный знак; одна из камеристок послушно приблизилась к ней, держа в руках увесистый фолиант.—?Продемонстрируйте принцессе образцы тканей.Камеристка вновь точно повиновалась.Перед Раннвейг предстали упорядоченные линии из приколотых булавками маленьких отрезков разнообразных материалов; названия большинства из них были ей неизвестны.Ею окончательно завладела унылая беспомощность.—?Что я должна выбрать?В сущности, ее слова признавали ее поражение. И до этого мгновения ее сопротивление носило пассивный, правильнее даже сказать, символический характер; теперь же от него не осталось ни тени. Безмолвная прислуга за спиной Сьёвн казалась ей враждебной, само их молчание?— порицающим; от безупречных манер посланницы королевы она цепенела. Все здесь смотрели на нее, и?— удивительное дело! —?она, сидящая под гербовым балдахином в кровати, к которой нужно было подниматься по ступеням, чувствовала, что на нее смотрят сверху вниз. Такие взгляды просачивались в нее, капля за каплей, несколько дней подряд и, наконец, заполнили собой ее душу, переливаясь через край.По щекам Раннвейг покатились крупные слезы.Их неуместность была вопиющей. Однако голос Сьёвн смягчился.—?Благоразумнее отдать предпочтение легким тканям, так как день обещает быть жарким.Раннвейг подавила всхлип; Сьёвн благовоспитанно продолжила:?— Астрид, обратите внимание ее высочества на соответствующие варианты.В глазах у Раннвейг всё расплывалось, но ее титул исключал пренебрежение положенными формальностями: камеристка развернула фолиант на нужных страницах, принцесса наугад тронула пальцем пару тканных образцов?— и сразу же испугалась, что дотронулась не до чего следовало. Ее испуг отразился у нее на лице; слезы усилились. Она уже не пыталась остановить их?— только судорожно сглатывала, не осмеливаясь вытирать.?— Ваше высочество сделали прекрасный выбор,?— голос Сьёвн звучал почти утешающе. —?Рубашки из альвхеймского льна нежны и невесомы. Теперь вам следует подобрать к ним верхние платья. Для дневного подойдут светлые тона, исключая белый… Астрид, покажите принцессе новый голубой шелк… —?Камеристка проворно зашелестела страницами. —?Да, этот…Раннвейг не знала, на что именно ей нужно посмотреть; возможно, поэтому она испытала благодарность, когда Сьёвн, избегая пространных пояснений, лишь спросила: ?— Нравится ли он вам, моя принцесса?В ответ Раннвейг кивнула. ?— Превосходное решение,?— снова заверила фрейлина. —?Теперь вечернее платье. Оно может быть более насыщенного цвета: пурпурное, синее, золотисто-желтое… В особо торжественных случаях?— красное. ?— Почему красное? —?вырвалось у Раннвейг.Сьёвн на секунду опешила, впрочем, чрезвычайно сдержанно.Раннвейг, заметив это, смешалась от очередной неуместности.—?В королевской семье красный цвет принадлежит вашему супругу его высочеству принцу Тору. И, таким образом, и вам.?— Да, конечно… простите… я… не подумала… Чуть помедлив, Сьёвн произнесла: ?— Если у вашего высочества есть вопросы, я с радостью отвечу на них. Я здесь для того, чтобы помочь вам. Раннвейг посмотрела на нее влажными растерянными глазами.?— Спасибо… вы очень добры… —?она вспомнила, что уже говорила точь-в-точь такие слова; к ее удивлению, сейчас леди присела перед ней в чинном реверансе.Это придало ей немного уверенности. ?— Вы сказали, что мне нельзя носить белое…?— Моя принцесса, в Асгарде белый цвет принадлежит ее величеству королеве Фригг. ?— Вот как… —?в этой реплике промелькнула тень разочарования.Взгляд Сьёвн снова похолодел.—?Так принято с давних времен.—?Да, я понимаю… Есть еще ограничения, о которых я должна помнить??— Ваше высочество не может появляться на официальных торжествах в зеленом. Это цвет его высочества принца Локи. Что-то сжалось в Раннвейг при звуке этого имени. Она подумала, что рассердилась: зеленое платье вдруг предстало знаком мужского притязания?— скорее на власть над нею, чем на нее самоё; какое-то необъяснимое чувство подсказывало ей это. Сердилась ли она, по-новому, по-женски, только поэтому? Ей казалось?— нет. Он подверг ее опасности. Пусть несерьезной?— она уже понимала, что страшилась напрасно: он всё держал под контролем; но как раз понимание этого и разозлило ее. Так порыв превращался в план; чудесное?— в обыденное.Она почувствовала себя обманутой. Она решила, что не взглянет на него вечером. И тут же представила, как не будет смотреть на него в течение всего пира.Вы назовете это ребячеством? И будете правы. По человеческим меркам ей было не больше пятнадцати. Она была тонка, довольно высока, угловата; ее лицо, пожалуй,?— не так уж и выразительно. Да, правильное, четко очерченное, но Сьёвн, изучающей его, оно не представлялось необычным или значительным. Единственный его изъян?— более острый, чем подразумевалось требованиями гармонии, подбородок?— одновременно являлся и его единственной специфической чертой. В остальном это было просто хорошенькое юное личико с заплаканными глазами; спросите Сьёвн, и она назвала бы эти глаза блёклыми и водянистыми. Быть может, сейчас вы думаете, что ее слова стали бы следствием предвзятости? Что ж, возможно. Однако с таким же успехом вы вправе усомниться и в объективности Локи. Нам остается лишь признать: их впечатления не совпали. То, что принц принял за характер, Сьёвн сочла именно ребячеством… о котором он тоже подумал, но тотчас отбросил эту мысль. Ребячеством временами строптивым, временами наивным, чистым, по-своему, несомненно, трогательным, но тривиальным. Перед Сьёвн было лицо-эскиз, еще непроработанное, набросанное контуром. Ей говорили, что эта девочка не так давно потеряла мать, совсем недавно?— сестру. Но след горя не запечатлелся в ней. Была ли она слишком юна для этого? Слишком ускользающа? Слишком поверхностна?Что, собственно, нашел в ней Локи?Вы скажете?— родственную душу. Намеков на то было предостаточно.Да, но намеки?— не факты. Намеки неуловимы, неоднозначны, от них при случае всегда можно откреститься. В самом деле, с чего вы?— и Локи?— взяли, что беглый взгляд или выступающий подбородок непременно говорят о чем-то существенном? Вас предупреждали?— это игра. И, может статься, я всего лишь каверзно вожу вас за нос. Или сама ничего толком не знаю о Раннвейг, держа в уме пока еще образ-эскиз. Возможно, на этом правильнее остановиться; возможно, глубина женского характера не играет значительной роли… Ее волосы, густые и чуть волнистые, в восхитительном утреннем беспорядке рассыпались по плечам, и если бы Локи мог сейчас коснуться их, он наверняка бы забыл всё остальное. Ее тело было упругим, кожа?— белоснежной, смех?— звонким, лодыжки?— тонкими, и не довольно ли этого для того, чтобы сердцебиение нашего принца меняло свой ритм? В конце концов, важнее всего это сердцебиение. Обыкновенно мужчины влюбляются в собственное чувство, и чем они пресыщенней, тем сентиментальней. Какой циник не мечтает о прогулке по саду, залитому луной? Какой распутник останется равнодушным к девственной чистоте?..Умные распутники идут еще дальше, отказывая женщине в собственной сущности.… —?У меня есть теория. Локи полусонно посмотрел на собеседника, изрекшего это заявление. Тот был тощ, очкаст и прекрасно одет, во всяком случае, изначально; к трем пополуночи его модный сюртук давно покоился на соседнем кресле, равно как и развязанный галстук.Собеседник тоже посмотрел на Локи.Вероятно, нужно было что-то сказать.—?Тем хуже для вас.Это прозвучало в достаточной степени меланхолично, но собеседник рассмеялся.—?Мне нравится ваш скептицизм. —?Локи чуть кивнул головой в знак признательности. —?Однако человеческому разуму не обойтись без теорий.Локи снова кивнул.В кабинет, где они сидели, слабо доносились неразборчивые голоса и частые взрывы пьяного женского хохота.Неожиданно собеседник поднял длинный указательный палец, как бы призывая прислушаться к этим звукам; в теплом свете камина мягко блеснул драгоценный камень его перстня.?— Вот!.. —?на мгновение он замер; затем, обратив указательный палец к двери, продолжил: ?— По-вашему, в чем предназначение тех женщин?Женщины были падшими, дом был публичным. Учитывая данные обстоятельства, Локи?— правда, не без сомнения,?— произнес:—?Приносить удовольствие.Доля неуверенности, присутствовавшая в его ответе, объяснялась непонятно откуда взявшимся диссонансом между понятиями ?проституция? и ?предназначение?. Локи удивился самому себе: он был уверен, что успел свыкнуться с подобным альянсом высоких слов и низменных материй.Жизнь всё мешает в одну кучу.?— Правильно!.. —?будто бы подтвердил мысль Локи его собеседник. —?Но плотские удовольствия?— сущая малость для таких, как мы.Бог подавил усмешку.?— Позвольте с вами не согласиться. Я нахожу плотские удовольствия весьма привлекательными.—?В таком случае почему вы здесь со мной? С философских позиций этот вопрос не имел для Локи ответа. С практических?— он хандрил весь день, и даже обилие развлечений, гостеприимно предоставленных ему Копенгагеном, не смогло изменить его настроя. Близился новый год, в Гладсхейме ожидались большие приемы; но и на Земле оказалось не лучше. Локи уже сожалел, что не отправился в Альвхейм, где о рождественских и новогодних празднествах слыхом не слыхивали.Знакомство со странным элегантным очкариком частично скрасило остаток вечера. Они заговорили о погоде?— она была необычайно холодна; затем о женщинах?— о чем еще говорить в борделе? После плавно перешли к философии?— и женщины моментально утратили свое, так сказать, прикладное значение; в связи с этим разговор было решено продолжить в отдельном кабинете; из плотских удовольствий нашлось место лишь гаванским сигарам и ромовому пуншу.И вот в три утра произошло неизбежное: беседа?— надо признать, вполне разноплановая благодаря новому знакомцу Локи; сам принц больше помалкивал?— вернулась на круги своя. Участвовать в теоретизировании Локи не хотелось; оставалась надежда ограничиться общими фразами.Что он и попытался осуществить, не преминув обаятельно улыбнуться.?— Удовольствия надо разнообразить. Провести время за разговором в приятной компании не менее сладко.—?Более, друг мой, более,?— против воли Локи улыбнулся искреннее: его порядочно позабавило такое обращение. —?Для тонко организованных натур сладость таких минут ни с чем несравнима.Вероятно, пунш понемногу оказывал свое действие: Локи не нашелся с возражением. Так его новоприобретенный друг получил возможность беспрепятственно развить свою мысль.?— Минута?— это всё. Последствий я не признаю. Насладиться совершенством можно лишь отдавшись минуте, подобной этой. Нам тепло,?— оратор взмахнул рукой в сторону сухо потрескивающего камина,?— уютно, холод и тьма за окном нас не тревожат. Наоборот, память о том, что они близко, обостряет испытываемое нами блаженство. Мы курим лучшие сигары, говорим обо всем, что придет на ум… и понимаем друг друга. Несомненно, это прекрасная минута. И она становится только лучше от того, что завтра вы уезжаете.Изрядно охмелевший взгляд взволнованно посверкивал из-под толстых стекол очков.И Локи, неожиданно для себя, разделил это волнение.?— Будь вы датчанином, копенгагенцем, учись со мной на одном факультете, наша дружба рано или поздно не выдержала бы и жизненных обстоятельств, и нас самих. Мы бы устали друг от друга, разочаровались… кто знает, может, даже стали бы врагами… В мире мало дружбы?— и меньше всего среди равных…* При этих словах Локи улыбнулся, грустно и слегка отстраненно.—?В итоге время ослабляет любые чувства… Время,?— указательный палец опять восстал вверх,?— злейший враг всего сущего. Но у нас есть момент!.. Мы с вами, здесь, сейчас?— и это момент.Вдалеке послышались новые взрывы визгливого хохота; очкарик отреагировал на них по-своему.—?Женщина,?— его голос внезапно дрогнул; возможно, виной тому было опьянение,?— тоже момент. Цветок, как любят говорить поэты. Ее духовное содержание сравнимо с почкой растения: оно начинает распускаться, только когда его касаются лучи солнца… Любовь мужчины,?— пояснил он, поймав вопросительный взгляд Локи. —?Именно мужская любовь развивает и одухотворяет женщину. Без нее женщины как бы не существует. Ибо… как определить ее суть?Теперь вопросительный и по-прежнему взволнованный взгляд адресовался Локи.Принц жестом дал понять, что оставляет право ответа за собеседником.—?Бытие для другого,?— тот произнес эти слова, понизив голос, будто бы сообщая важную личную тайну.Потом, отчего-то смутившись, он быстро добавил:—?Не поймите меня в дурном смысле.Локи?— вновь жестом?— уверил, что настроен исключительно доброжелательно.?— Бытие для другого?— это не плохо… и не хорошо. Житейские категории тут ни при чем… В жизни большинство женщин так и остаются ?ничем?, как для себя, так и для других… Но если какой-нибудь мужчина полюбит женщину, как следует, он освобождает ее. От ее природы. Когда такое происходит, женщина уже не может ему отказать. У нее нет выбора. Как у почки, которая тянется к солнцу… Вы согласны со мной?Локи задумчиво постукивал ногтем по полупустому стакану.?— В вашей идее что-то есть, пожалуй… Но я вижу в ней серьезное противоречие. Для меня даже неразрешимое,?— его губы скривились в ироничной усмешке. —?Раз женщина?— пустое место, как ее полюбить?Очкарик энергично затряс головой; его очки даже сползли на кончик носа.—?Не пустое?— невидимое!.. То, что существует для другого, всецело зависит от этого ?другого?. Следовательно, в его силах сделать невидимое видимым… Женщина?— это мечта мужчины, друг мой!.. Сновидение, если угодно… ?— Сновидение кончается с пробуждением,?— в усмешке Локи появился оттенок какой-то далекой печали.—?Оно кончается, становясь моментом действительности,?— покладисто и так же печально согласился очкарик. —?Действительность уничтожает его магию. Вот почему вся сущность женщины состоит в чистой девственности. Как только девушка отдалась?— она потеряла свою силу… После остается одна слабость… и привычка…Локи отпил пунша, прежде чем задать нескромный, хотя и напрашивающийся вопрос:?— Скажите, вы женаты… друг мой?Конечно, нескромность была чрезмерной, но момент?— тот самый, о котором распространялся датчанин, Момент с большой буквы?— сделал свое дело: конфуза не возникло. Наоборот, этот вопрос загадочным образом укрепил связь между двумя мужчинами, и Локи как-то естественно?— или, скорее, противоестественно?— забыл о том, что сидящее напротив него существо моложе его на добрых девятьсот лет.Сейчас они были ровесниками.Очкарик помолчал, потом тихо ответил:?— Я помолвлен.Мрачность его лица невольно наталкивала на определенные подозрения; очевидно, сам поняв это, он поспешно заговорил:?— Поверьте, моя любовь к… невесте… искренна и глубока. Я полюбил ее сразу, с первого взгляда…. Не знаю, как это случилось… но мысли о ней не покидали меня, где бы я ни был. Я мог любоваться ее лицом часами… любой предмет, которого она касалась, казался мне словно освященным ею. Конечно, я не подавал вида. Я был бы смешон… банален… Но за эти годы я в самом себе пережил больше поэзии, чем во всех романах, вместе взятых… До встречи с нею меня терзала невыносимая… невыносимая!.. —?он яростным шепотом повторил это слово,?— пустота. Я думал, что на свете нет ничего, способного оживить мою душу…Локи опустил глаза.—?И она тоже любит меня, я знаю… Она покорна и преданна мне… но…Продолжение уже было ясно им обоим.—?В остальном вас разделяет бесконечное различие,?— Локи залпом допил остаток пунша.Затем основательно промокнул губы салфеткой.?— Это?— первопричина всех сложностей… и в теории, и на практике… Правда, насчет девственности я, уж простите, с вами не соглашусь: обычно вокруг нее слишком много возни. Вас, как я вижу, увлекает процесс завоевания. Меня же он больше утомляет… Вероятно, я недостаточно поэтичен,?— хмыкнув, Локи принялся поровну разливать остывший пунш, благополучно позабытый на дне фарфоровой чаши. —?К сожалению, понимание феномена иллюзорного мешает мне…—?Прочувствовать красоту влюбленности,?— теперь уже очкарик закончил за Локи его мысль.Покончив со своим занятием, принц полушутливо развел руками.Его собеседник выглядел несколько раздосадованным. ?— Я, как и вы, сознаю практические результаты своих размышлений,?— он привычным жестом наконец поправил очки.Локи решил, что настало время вновь обаятельно улыбнуться.?— Практические результаты не заставят себя ждать. Уверен, ваша будущая жена поспешит осчастливить вас отцовством.Он сразу же понял, что наступил на больную мозоль: лицо напротив помрачнело еще больше.?— Помилуйте, я даже представить себе этого не могу!—?Зачем же тогда вы женитесь?Вопрос Локи легко счесть изощренной издевкой, но истинная подоплека у него другая. Здесь следует вспомнить, что для асгардских принцев произведение на свет потомства являлось единственным серьезным поводом к браку; причиной тому были отнюдь не личные установки, а закономерные плоды патриархального воспитания. Впрочем, Локи, пожелай он, вполне мог ограничить общение с будущими отпрысками короткими официальными встречами несколько раз в год. Общество требовало от него продления рода, а не проявлений отцовской любви. Эта мысль в какой-то мере его утешала. Датчанин, судя по всему, был лишен подобной внутренней поддержки.?— Зачем я женюсь? —?в нескрываемом смятении он машинально снял очки и принялся вертеть их в руках. —?Если бы я знал ответ!..Он замолчал, словно борясь с собой. Локи не пытался повлиять на исход этой борьбы, терпеливо дожидаясь ее финала.Ждать пришлось около минуты.Молодой человек положил очки на стол.?— Я помню, стоило мне заговорить об обручении, как я уже сожалел об этом…. И с той поры каждый день, каждый час сожалею… Моя любовь не в силах ужиться с этим неистребимым сожалением. Может, я и способен на что-нибудь… но не способен сделать девушку счастливой. Как я могу?.. Во мне нет таланта к счастью. Только к одиночеству. Тишине умственной и духовной жизни… Больше всего на свете я ненавижу толпу! —?Он смотрел на Локи близоруко сощуренными глазами; его лицо казалось голым и беззащитным без стекол очков. —?Я не кончал университет с тайной мыслью об ужасающей меня дальнейшей службе… Теперь, получив наследство, я уже могу не думать об этом… Теперь у меня есть деньги… Но раньше этот ужас останавливал меня каждый раз, когда я садился за магистерскую работу. И вот я снова ощущаю его, думая о женитьбе. Ведь отец семейства непременно должен где-то служить!.. Вот на что толкает брак!.. Благодаря девушке мужчина может сделаться гением, героем…. или святым… но кем можно стать благодаря жене?!. —?Последнее слово в самом деле было наполнено чуть ли не суеверным ужасом. —?Разве что коммерческим советником… Речь оборвалась.Оба молчали. Датчанин будто бы не находил больше слов; его руки неподвижно лежали на столе. Локи пристально разглядывал огонь, горящий в камине.Поленья по-рождественски весело потрескивали.?— Сколько лет вашей невесте? —?Локи задал вопрос, не сводя глаз с огня.?— Восемнадцать.?— Обольстите ее. —?Их взгляды наконец встретились. —?Вы же ждете от меня совета? Ну вот вам и совет. Обольстите ее и бросьте. Претворите свою теорию в жизнь,?— глаза датчанина были необыкновенно большими и чистыми. —?Сновидениям не место в реальности. Сорвите цветок и уходите. Станьте гением или святым… да хоть злодеем. Станьте кем хотите. И ни о чем не сожалейте. То, что вы зовете любовью,?— вздор. Любовь возможна только между равными.Момент достиг практически мефистофельского накала. В жарко натопленном кабинете повеяло холодом, в глазах датчанина проступил страх.Локи, как любой хороший актер, наслаждался произведенным эффектом. Он питал слабость к позам, поэтому неудивительно, что поза инфернального искусителя?— одна из самых впечатляющих в принципе?— искусила его самого. Однако если он и притворялся в эту минуту, то вполне искренне.Холод, который он ощущал, был холодом настоящего отчаяния.Безмолвие длилось долго. Прервал его датчанин?— довольно неловко, так и не сформулировав полноценного вопроса.—?А вы?.. —?Вот всё, что сорвалось с его губ. Но Локи прекрасно его понял.?— Я?.. —?Пожав плечами, он выдержал выразительную паузу. —?У меня нет теорий. И нет выбора. Я состою на службе и сплю со шлюхами… Собственно, мне следовало бы сделаться мужеложцем,?— его рот снова скривился. —?Да и вам, мой друг, тоже.Не будем винить его за эту рисовку. За ней скрывалось не только самолюбование. Мужская мысль уже много столетий бродит по замкнутому кругу во всем, что касается женщины. Локи, с его якобы парадоксальным выводом, действительно был строго логичен: по сути, гомосексуализм?— в своем высшем, идеологическом смысле?— является единственным выходом для мужчины, не способного удовлетвориться ценностями женского мира, тем, что презрительно именуется им ?киндер, кюхе, кирхе?. Истинную любовь он ищет где угодно, только не в стенах собственного дома. С церковью иначе; как всякая великая идея, бог увлекает душу выдающегося мужчины в чистые горние сферы, недоступные его земным спутницам. Это пренебрежение к женственности безотчетно, практически инстинктивно. И так же инстинктивно неистребимо. Феминистки, о которых той декабрьской ночью 1840 года не мог помыслить ни один из наших собеседников, ныне лишили мужчин большинства исконных привилегий, но суть вещей им изменить не удалось. На то есть много причин, но?— тсс! —?а вдруг всё дело в том, что эксцентричный датчанин прав?..Его невеста, фрекен Регина Олсен, была миловидной брюнеткой с открытым полудетским лицом. Пухлые губы, легкая лукавая улыбка, смешливый и в то же время подернутый поволокой взгляд, высокий лоб, безупречно-правильный подбородок… С портрета?— не на вас, а вдаль?— смотрит девушка, чистая, как белоснежный лист бумаги. Пройдет время?— и ее глаза станут глубже, а улыбка?— грустнее и неприметней; лицо облагородится. Страданием? Мыслью?.. Вы не найдете в ее чертах однозначного ответа. Вы так и не узнаете, была ли она для своего жениха чем-то большим Офелии или Гретхен. Подобно им, она искушала своим целомудрием, подобно им, полностью растворялась в возлюбленном, готовая простить ему непростительное, но скрыта ли за этим простодушным самоотречением личность? Не была ли она, вместе со своими литературными сестрами по несчастью, всего лишь образом, мечтой, почкой, тянущейся к солнцу,?— и увядшей, лишившись его животворного света? Читая ее поздние письма и дневниковые записи, вы ничего не проясните. За нарочитой сдержанностью ее слога можно увидеть что угодно: хоть хранящуюся в возвышенном молчании тайну, хоть мертвую немоту.В 1847 году она выйдет замуж за другого и проживет с ним долгую и счастливую жизнь.Ее суть так и останется скрытой от чужих взглядов. Но есть же и другие примеры, скажете вы. Женщин, чье богатство внутреннего содержания неоспоримо. То, что в теории датчанина им не нашлось места, проще всего объяснить его шовинистическими установками, вполне соответствующими, надо признать, духу его времени. Олимпия де Гуж и Мэри Уолстонкрафт тогда воспринимались случайным отклонением от нормы, странными мутантами, не самками и не человеческими существами в классически-снобистском мужском понимании. О существовании романов Джейн Остин мало кто помнил, ?Джейн Эйр? еще не была написана. Женщина являлась предметом?— вожделения, мечтаний и купли-продажи. Да, чаще всего ей не хватало образованности, ее интересы исчерпывались домашними обязанностями и светскими развлечениями. И большинство это устраивало; в адрес первых суфражисток раздавался не только мужской смех. Мадам де Сталь, умнейшая из предтеч феминизма, за несколько десятков лет до описываемой нами ночи заметила: ?Я рада, что я не мужчина, иначе мне пришлось бы жениться на женщине?. Но и с мужчинами она не могла ужиться. Впрочем, возможно, это мужчины не могли ужиться с нею. Наличие ума в ее случае отягощалось отсутствием хорошенького личика. Ей оставалось только писать книги. Обменяла бы она свой талант и свою свободу на тривиальное женское счастье, представься ей случай поторговаться с высшими силами?.. Это принципиальный вопрос. Он снова заставляет задуматься: вдруг эксцентричный датчанин прав?Мы сейчас не льем воду на мельницу женоненавистничества. Наши рефлектирующие герои, в конце концов, отнюдь не являлись женоненавистниками. Они являлись женоотрицателями. На поставленный вопрос каждый из них?— и каждый по-своему?— без колебаний отвечал ?да?. Заниматься сексом с себе подобным ни тот, ни другой, конечно, не стал бы, опять же по различным собственным причинам. Однако саркастическая шутка Локи свидетельствовала о том, что отнестись к женщине как к себе подобному существу для него было немыслимо. Можно возложить ответственность за это на Локи, можно?— на женщину. Вердикт зависит от ваших убеждений. Но учтите: мадам де Сталь тоже не пожелала бы жениться на фрекен Олсен. Датчанин же ушел от прямого ответа.?— Это грех,?— после непродолжительной паузы тихо произнес он.Вопреки серьезности разговора Локи чуть не прыснул. Сдержавшись, он лишь приподнял брови.—?Вы религиозны?—?Дело не в религии,?— немного поколебавшись, молодой человек надел очки. —?Дело в вере. Без нее жизнь пуста. Он замолчал, будто в нерешительности. Было понятно, что он хотел сказать многое, но слова не шли у него с языка. Внезапно всё изменилось. Кабинет утратил свой интимный уют, его безвкусность теперь резала глаз. Огонь угасал. Голоса и смех за стеной стихли.Наступало темное северное утро.Момент растворился в небытии.Локи устало опустил затылок на изголовье кресла. Гнетущее молчание прервал датчанин, заставив принца покинуть глубины собственных мыслей.—?Вы не правы в одном, Адам,?— впервые он обратился к нему по имени?— тому, которым Локи с некоторых пор назывался во время своих скитаний по Мидгарду. —?Выбор есть. —?Они смотрели друг другу в глаза. —?Быть может, это единственное, что у нас есть.Первым отвел взгляд Локи. Уставившись на тлеющие угли, спустя минуту он безнадежно ответил:—?Быть может, Сёрен**. Быть может…… Он вспоминал об этом разговоре чаще, чем ему хотелось бы. Очкастый датчанин выбрал свое одиночество, а Регина Олсен в конце жизни сказала, что ей предпочли бога.Он всегда усмехался, смакуя ее слова.Усмехался он и сейчас?— надменно, нервно, в попытке последней самозащиты. Его ждал пиршественный зал, но он медлил у входа, не в силах принудить себя переступить порог. Весь день его преследовало мучительное желание уйти, исчезнуть из этих стен. Оно то усиливалось, то ослабевало; когда он покидал конюшню, оно почти пропало; сейчас оно было нестерпимым. Оттого какой-то части его существа казалось, что нет ничего проще, чем дать себе волю. Простой поворот, сотня шагов по галерее и… и что? Поступок, секунду назад представлявшийся главным решением его жизни, становился бессмысленным постыдным бегством, дезертирством с поля боя. Он мог бы скрыться в Брейдаблике, но это выглядело бы лишь проявлением слабости. Бежать нужно было дальше. Намного, намного дальше.В другой мир. В Мидгард?..Мысль о добровольном изгнании снова пришла к нему. Она соблазняла до такой степени, что у него сладко закружилась голова. Свобода?— вожделенная, далекая, как всякая несбыточная мечта,?— приблизилась вплотную; она имела четкий образ пентхауса на Манхэттене, откуда больше не нужно возвращаться. Жить там в свое удовольствие, забыть об отце, о Торе, забыть обо всем… Но достигая этой высшей точки, кривая его мыслей всегда бессильно рушилась вниз, не в силах преодолеть главной преграды: понимания, что забвение невозможно. Он каждый день, каждый час вспоминал бы об Асгарде. О том, что утратил, покинув его. Бесполезно было убеждать себя, насколько это глупо: он знал, что тосковал бы даже о постылом Брейдаблике. Причина крылась не в пустой сентиментальности?— он никогда не придавал чувствам большого значения; с чувствами он бы справился. Но смириться с тем, что высший мир для него навеки потерян, что его удел?— скитаться среди созданий, отстоящих от него неизмеримо далеко… о, нет, нет!.. —?всё его естество восставало против этого.Вы лучше поймете Локи, если вообразите, что оставшиеся дни жизни вам пришлось бы провести в компании орангутангов без малейшей надежды на человеческое общество. Или представите римского патриция, пожизненно сосланного на пустынный остров в Средиземном море. Абсолютное одиночество и бесплодные сожаления тяготили бы вас непрестанно, сознание собственного унижения застилало бы разум бессильной яростью. Покорность судьбе потребовала бы от вас отказа от всего, что раньше было вам дорого, и однажды?— рано или поздно?— вы в самом деле почувствовали бы себя другим. Полуорангутангом, недопатрицием… Вы потеряли бы связь с собой прежним. Вы стали бы никем. Конечно, ?стать другим? и ?стать никем? не всегда одно и то же. Но для Локи это было равнозначно.Это было самоубийственно.И вот он топтался у двери в наполненный знатью зал, не желая входить, не решаясь уйти. Он видел себя словно со стороны, и зрелище внушало ему отвращение. Свобода его воли на практике свелась к фикции, выбор?— к миражу; он был растерян и напуган. Теперь он понимал, что никогда всерьез и не помышлял о том, чтобы всё бросить; он просто играл этой мыслью, когда ему становилось невмоготу?— не более. Только в фантазиях его нью-йоркский пентхаус?— любимый холостяцкий угол?— мог превращаться в символ лучшей жизни; смешнее ничего и не придумать. Он без труда дурачил других, и так же легко одурачил себя. Правда застала его врасплох.Он жаждал Асгарда.Он жаждал увидеть маленькую ванку. И безумно боялся этого.Лабрюйер, пытаясь понять природу влюбленности, утверждал: для того чтобы поразить сердце и решить судьбу, довольно всего одной привлекательной черты. Что-то срабатывает в тайниках души?— так глубоко, что свет не достигает этих областей. И разуму приходится удовлетвориться первым попавшимся объяснением… одной чертой. Даже если бы младший принц больше не увидел странных?— прозрачных или блеклых? —?глаз, он никогда бы их не забыл. Судьба его была решена. Но он еще цеплялся за надежду, что, взглянув на ванку снова, избавится от наваждения. Что перед ним предстанет обычная нескладная девчушка, без лоска, без манер; крестьянка, несуразно разодетая в наряд асгардской аристократки. Ему уже было не понять, считает ли он ее красивой; это было и не важно. Он просто не мог перестать думать о ней; он почти ненавидел ее за то смятение, которое владело им сейчас. И впервые за эти сутки его отчаянная ревность сменилась не менее отчаянным желанием по привычке остаться в стороне, в тени брата; взыгравший инстинкт самосохранения глухо нашептывал ему, что всё благополучно разрешилось бы, сумей Тор внушить своей жене нечто большее, чем приличествующее ей почтение. Потому что иначе… —?он прерывисто выдохнул, берясь за массивные ручки дверных створок,?— иначе…Его мысль вновь оборвалась. Голова шла кругом, сердце, бешено стуча, распирало ребра. Он знал, что через несколько секунд все взгляды устремятся на него?— не как на принца, а как на опоздавшего. Он знал, что среди этих взглядов будет и ее. Ему нужно было удержаться и не взглянуть в ответ. Думая об этом?— и почему-то еще о Регине Олсен,?— он придал лицу бесстрастное выражение и с силой толкнул тяжелые створки.… А что же Раннвейг? Увы, в этот день с ней не случилось ничего примечательного.Именно так сказала бы нам Сьёвн.Подол небесно-голубого платья струился, играя бликами, когда принцесса в сопровождении свиты гуляла по дворцовому саду. Монотонное журчание фонтанов растворялось в плотном зное, смысл слов, произносимых ею,?— в бессодержательности разговоров. Сад был прекрасен и огромен; всё его устройство несло на себе печать роскоши и тщательно продуманной, поистине идеальной гармонии. Даже тени деревьев ложились на гравий аккуратными прямыми линиями. Такие же аккуратные прямоугольные клумбы благоухали ароматами множества доселе неизвестных принцессе цветов. Одни из них?— жемчужно-белые, с тонкими ажурными лепестками и сладким, напоминающим о пчелином воске, запахом?— она всё же узнала: прошлой ночью они украшали покои новобрачных. Раннвейг спросила, как их называют. В ответ она услышала асгардское слово, означавшее ?ночной цветок?. В народе есть и другие названия, сказали ей; самое скромное, достойное ушей принцессы?— ?цветок любовной страсти?; здесь бытует поверье, что женщины, вдыхающие аромат этих цветов, сразу же делаются без ума от желаний, дарящих радость их мужчинам. Принцесса смутилась и побледнела. Заметив это, Сьёвн переменила разговор; свита проследовала дальше. Осмотр занял несколько часов, и всё равно в саду остались укромные места. Взору принцессы демонстрировались главные его красоты; свернуть на дорожку, ведущую к мраморной скамье, где она сидела ночью, ей не позволили. Позже слуга сообщил, что его высочество принц Тор занят государственными делами и не присоединится к супруге на прогулке. Принцесса, пожалуй, огорчилась; во всяком случае, гримасу, появившуюся на ее прелестном личике, можно было истолковать и так.Сьёвн предложила ей вернуться в покои.После обеда одна из фрейлин?— со старомодным труднопроизносимым именем и строго звучащим голосом?— читала вслух первые главы ?Истории Асгарда?; остальные, рассевшись по кругу, чинно слушали. Раннвейг задавала своевременные вопросы; Сьёвн благорасположенно на них отвечала. Когда вечерние тени достаточно удлинились, камеристки подали ей отливающее красным золотом парадное платье. Стоя у высокого зеркала, Раннвейг наблюдала, как ее запястья обхватывают узкие обручи рукавов, а грудь становится выше благодаря хитрому тугому корсажу, расшитому гордо сверкающими драгоценностями. Ей поднесли старинный деревянный ларец?— витиеватая резьба на нем потемнела от времени. ?Он сделан из ясеня,?— сказала Сьёвн,?— дерева великого Одина. Королева Фригг получила его в дар от мужа на собственную свадьбу. Теперь она вручает его вам,?— от взгляда Сьёвн у Раннвейг защемило сердце. —?Это большая милость?.Принцесса, опустив голову, проговорила слова благодарности.Из ларца бережно извлекли тяжелые древние перстни и унизали ими ее пальцы, на шею повесели такое же тяжелое ожерелье; волосы ей убрали в тонкую, как кружево, золотую сетку. Она смотрела на себя, не узнавая: отражение в зеркале приобрело таинственное свечение. Даже лицо, казалось, изменилось: стало еще рельефнее и холоднее; лишь всё еще припухшие глаза и губы смягчали чуждый неприступный облик. Раннвейг в первый раз прочувствовала свой титул как нечто действительное.—?Принц будет очарован вами, ваше высочество,?— слова Сьёвн сопровождались очередным реверансом, и всё-таки объяснялись они не только правилами этикета.Она произнесла их с удовлетворением мастера, завершившего трудную работу.Раннвейг чуть улыбнулась: по-прежнему неуверенно, но было в ее улыбке и что-то новое. Так улыбаются, когда открывают ранее неведомое?— и изумленно наслаждаются открытием. Взгляд ее мечтательно затуманился, бледные щеки нежно порозовели. Против воли тонкие губы Сьёвн тоже дрогнули в улыбке. Особым женским чутьем она угадывала, что происходит в ее юной госпоже, и ей вдруг подумалось: быть может, брак наследника?— теперь уже так Тора называли все?— и получится удачным. Она, Сьёвн, постарается, приложит для этого все силы, как и велела ее истинная повелительница. Стоящее перед ней дитя было столь милым, больше похожим на Фрейю, по духу асинью из асиний, чем на обычных ванок; правда, Фрейя попала в Асгард совсем ребенком и получила наполовину местное воспитание, однако это не отменяло факта, что всё потомство Фроди заметно отличалось от остальных своих трудолюбивых, приземленных, суеверных соплеменников. Сьёвн не любила Фрейю, на то было много причин, но отдавала ей должное. Фрейя умела нравится. Быть может, этой девочке тоже надеется место в сердцах асов. И в сердце ее супруга. Как видим, мысли Сьёвн, хотя и по совершенно иным причинам, обратились в ту же сторону, что и мысли Локи. А что же Раннвейг?На лице ее продолжала блуждать легчайшая улыбка. Ею владело непонятное блаженное оцепенение, делавшее мир будто призрачным?— и прекрасным. За ее спиной с почтительной сдержанностью переговаривались фрейлины. Камеристки деловито суетились, зажигая свечи; вскоре искусственный свет начал стирать со стен багряные пятна нехотя гаснущего заката. Слышно было, как мерно шелестит листва в саду, как, встречая ночь, выводят свои трели птицы; тонкие занавеси трепетали под порывами теплого, но уже смягченного грядущей свежестью ветра с ароматами цветов и пряностей и привкусом морской соли… Преодолевая сопротивление корсажа, она попыталась глубоко вдохнуть. Всё дарило ей наслаждение, внушало ясную радость… и сразу же смутную сладкую грусть. Внутри нее будто медленно раскрывалось что-то. Сердце замирало от щекочущего чувства предвкушения чего-то значительного и волнующего; странная горячая тяжесть сдавливала пах; кожа покрылась мурашками, ладони стали потными, а пальцы?— ледяными и непослушными. Но ей нравилось ощущать всё это. Она думала о том, что красива, и как ей повезло быть такой, что менять платья приятно, что асы не так уж и плохи, и летние звезды здесь действительно ярче, чем в Ванахейме. Она думала о принце. К сожалению многих, о другом принце. О том, что он прочитал бы ?Историю Асгарда? гораздо лучше?— и она опять представила, как слушает его тягучий низкий голос, словно альвхеймскую колыбельную, под которую засыпала в детстве; что раньше не видела у мужчины таких черных-черных волос, и что они на удивление идут ему; что морщинки на его лице только подчеркивают его мальчишество… но временами он выглядит много старше Тора; о том, что заставляет его искать одиночества; что вчера он вел ее по саду так осторожно, намеренно отстраняясь,?— а ей хотелось почувствовать его ближе, потому что ей тоже было ужасно одиноко; и как-то вышло, что она вообразила другие его прикосновения, и почему-то ей захотелось поверить, что они были бы не такими, как у того, кто вчера по-хозяйски ее трогал; что с ним всё было бы иначе… что сейчас он мог бы быть ее мужем… Быстрая жаркая волна прошла по ее телу?— снизу вверх, ускоряя дыхание, гулко постукивая в висках; щеки окрасились алым.Внезапно она снова рассердилась.Сьёвн что-то сказала ей; она не поняла что. Затем двери в покои распахнулись, а ее фрейлины выстроились в два ряда, предоставляя ей проход.Но она не спешила. Никто не мог поторопить ее, и это ощущение ей тоже понравилось. Всё ещё разглядывая себя в зеркало, она думала о пире. О том, что ее ожидание глупо; о том, что для асгардского принца имя Локи?— очень странное… и очень красивое. О том, что она не будет на него смотреть.