Глава 3. Не как у всех (2/2)
- Вот и всё, - выдохнул Радциг и только собрался опустить рубаху, как крепкая рука Индржиха легла на поясницу, придвинула ближе, не давая отступить. - Эй-эй, полегче, парень! - Радциг предупредительно положил руки на плечи Индржиха. Было непривычно касаться его без перчаток.
Индржих уже не слушал. Он приподнял подол рубахи пана, секунду посмотрел осоловело и приник губами к маленькому соску Радцига. Пан вздрогнул. Он уже занёс руку, намереваясь ударить того, но бессильно опустил её. Индржих, приникший к его груди, выглядел столь безмятежно и спокойно, как младенец, пьющий молоко матери. Упоенно посасывая и полизывая кончиком языка, он прикрыл глаза, сомкнутые ресницы чуть подрагивали. В лице не осталось ни намёка от прежних злости и отчаяния, одно лишь умиротворение да румянец из-за разогревшего кровь вина. Всё вокруг для них остановилось. Пьяный Индржих ни о чём не думал, никакие последствия завтрашнего дня не волновали ум. Происходящее представлялось ему продолжением сновидения. Продолжением, в котором он достиг самому себе до конца не ясной цели, непременно важной, заключавшей в себе тайное-тайное желание, в котором он не мог признаться, потому что не мог это желание осознать. Радциг, пожалуй, смог оценить скрытую глубину болезненной страсти Индржиха. Не то чтобы пан понимал, что происходит. Скорее у него появилось ощущение, переросшее в убеждение от вида быстро расслабившегося, разомлевшего Индржиха: ему необходимо утолить в себе сей голод или любопытство, что бы то ни было, потому что из этой глубины подсознательного что-то сильно его мучит и изводит.- Мой мальчик, - горестно прошептал Радциг и принялся мягко поглаживать Индржиха по голове, позволяя тому насытиться своим противоестественным желанием. По телу пана прошла дрожь. Как бы он хотел солгать хотя бы себе, сказать, что это всё мерзко, что хочет ударить Индржиха, но правда была иной. Успокоившегося у его груди юнца хотелось обнять, укачать, поцеловать в лоб. Радциг так и поступил. Долго гладил Индржиха по плечам, оглаживал ладонью расслабленное лицо,легонько покачивал, придерживая за голову и приобняв.
Рука Индржиха соскользнула с поясницы пана, казалось, он задремал. Решив, что на этом всё закончится, Радциг судорожно выдохнул, чувствуя, как спадает державшее в тисках напряжение, становится легче двигаться и дышать. Индржих всё ещё сосал его грудь, только не так напористо. Размеренно, неспешно тихонько причмокивал, время от времени случайно прикусывая. Покачивая его в своих руках, пан с ранящим умилением рассматривал светлое лицо и не верил в происходящее.
Реальность окончательно потеряла право быть реальность, превратившись в сюр, когда Радциг почувствовал бедром, как Индржих удовлетворяет себя рукой. Его никто не держал, он сам оставался на месте, сам повернулся так, дабы Индржиху было удобнее, сам придерживал его, гладил по волосам. И ответственность он понесёт за это позже сам. Индржих ускорил темп, между его бровей пролегла напряжённая морщинка, он засопел. Не выдержав, Радциг зажмурился, Индржих дёрнулся в его руках, негромко застонал и замер, уткнувшись носом в волосы на груди.
Радциг открыл глаза, склонил голову. Всё, что он увидел - взъерошенные русые волосы и взмокший лоб. Индржих к тому времени полностью навалился на него, вверив свой вес сильным рукам.- Давай, приходи в себя, - голос пана звучал надтреснуто. В горле пересохло нещадно.- Не хочу, - пробурчал Индржих снизу.
- Тогда я столкну тебя в бадью.Неуверенно Индржих оторвался от него, сел поудобнее, несмело взглянул из-под ресниц на оправляющего мятую рубаху пана. Выражение лица Радцига понять не представлялось возможным. Тот сам бы не понял, подойди к зеркалу. По крайней мере, он определённо не сердился.- Вытри руку и одевайся, - приказал пан. Он и сам одевался, стоя к Индржиху спиной.
Взяв с края полотенце, Индржих хорошенько очистил ладонь, не отводя глаз от пана, взглядом врезавшись в его прямую, словно окаменелую спину, как в стену. Странное капризное желание развернуть Радцига к себе лицом, добиться его внимания, поселилось в сердце. Сдержавшись после минутной внутренней борьбы, Индржих встал и зашипел сквозь зубы. Край бадьи хорошенько отпечатался на заднице. Потирая ноющее место, пошатываясь, добрался до сундука, взял скомканные штаны и, неловко качаясь, подпрыгивая на месте, стал одеваться. Попасть во вторую штанину получилось только с третьего раза.
Готовый Радциг неподвижно стоял в ожидании, имея вид глубоко задумчивый. Одевшись, Индржих неровной походкой подошёл к нему, остановился напротив, уставившись на плечо пана из-за нежелания смотреть прямо в глаза.
- Э-эм... - замялся он и качнулся в сторону. Пан поддержал его рукой. - Спасибо.Индржих не имел ни малейшего понятия, что ему стоит сказать. Ситуация была не из простых. Буквально на грани невозможного. Тревожный стыд ещё не полностью завладел его сердцем, но уже давал о себе знать. Правдоподобно описать словами то, что испытывал Индржих в тот момент, невозможно по многим причинам: чувств было слишком много, и все они при этом были не обострены, являясь не чувствами даже, а их отголосками, тенями, плавающими в алкогольном дурмане, которые воплотятся лишь к следующему дню.
- Прости меня, - вдруг сказал пан Радциг.- Что? - Индржих решил, что ослышался.
Радциг не стал повторять. Он сказал это больше для себя, желая облегчить душу, которую разрывало осознание собственной вины. Индржих не смог бы понять извинений. Для него всё выглядело гораздо проще нежели для Радцига, осознающего, что именно он допустил, чему позволил случиться. На что закрыл глаза.
Неловко стояли они друг против друга, не то приходя в себя, не то собираясь с силами для разговора, которого, естественно, не получилось бы ввиду состояния Индржиха. Пан как раз смерил его оценивающим взглядом и покачал головой.
- Вот что, Индржих. Ты меня слушаешь? Хорошо. Завтра прямо с утра пойдёшь к Бернарду на тренировку. Не скули, - пан остановил открывшего было рот Индржиха. - Это тебе в наказание за гулянья. Нужно возвращаться в форму. Придёшь, несмотря ни на что, ясно? После мне нужно будет с тобой серьёзно поговорить. А теперь пошли.
С этими словами Радциг открыл дверь, пропуская вперёд Индржиха, еле-еле вписавшегося в проём. Молча прошли они всю дорогу, молча расстались в нижнем городе. Каждый томился со своими думами. Индржих томился меньше. Вплоть до того, пока голова не коснулась подушки.
Кобыла долго ворочался в постели, сбивая под собой простынь. Ещё в купальнях он решился, что завтра, непременно завтра раскроет Индржиху правду. За тем и направил его к сотнику, надеясь, что тренировки с похмелья отнимут у него все силы, не оставив хоть сколько нибудь на бурную реакцию. Пан не хотел оставить возможности для возникновения разборок, скандалов и прочего. Он надеялся, что сможет уйти прежде, чем уставший Индржих опомнится, и вернётся поговорить, когда тот всё успеет переварить. Да, это было эгоистично с его стороны. Но тема отцовства всегда была для него болезненной, непривычной. Один факт того, сколько он собирался с силами для признания, говорит о многом. В конце концов, Мартин был для Индржиха отцом больше, чем Радциг, который вплоть до недавнего времени видел себя скорее как далёкого покровителя, не более того.Порешив на том, что завтра начнёт разбираться с возникшим по его вине бардаком, Радциг забылся тревожным сном.