#25 (1/2)

Брюс часто смотрит на него. Рафаэль учится помогать в ответ.

Бежать.Сбегать, поджав хвост.Не смей оглядываться, идиот! Чего тебе ещё делать остаётся, кроме как бежать? Жалкому шестнадцатилетнему мальчишке, который только и умеет разрушать всё на своём пути, а потом сбегать от опекуна, от братьев, от поместья — не в силах остановиться и просто ждать, как будто внутри что-то резко переменилось. Словно те остатки самоуверенности смыло ледяным потоком волны месяц назад.

Ветки, поломанные сильным ветром, хрустят под ногами, как кости.

Рафаэлю кажется, что он перепрыгивает на бегу через трупы.

— Чтоб тебя застрелили, мелкий кретин! Множество трупов.

В голове надоедливый голос старшего брата.

— Рафаэль, эй, Раф, за что ты так с ним? За что? Микеланджело ничего не сделал. Не ты, не я, никто не умер, мы целы. Люди ушли, но ты жив остался. Рафаэль умеет убегать, но мог бы научиться стоять прочно. Он очень старается, но как это сделать, если потерял опору? Мальчишке, и родителей-то своих не помнившему, никогда не угнаться за подлинным счастьем. Мальчишке, чьё лицо перечёркнуто красной краской.Сухих веток под ногами становится больше, и они хрустят противно, а Раф убегает и продолжает убегать. Он бежит от апреля, от порывов ветра — у него железный привкус в горле и боль в затылке. Темнота парка сгущается перед глазами, вокруг расцветает туман, и холод больно касается кожи, заставляя Рафаэля ускоряться, чувствуя себя атлетом, сдающим весенние нормативы.

Есть только одно ?но?.Спортсмены бегают.Преступники убегают.Рафаэль не преступник.

Он — мальчик, который видит, как вокруг проносятся чёрные стволы деревьев и как в голове кричат. Ломающиеся скелеты, в точности, как ветви — кости — под ногами. У них истошные вопли, разорванные голосовые связки и следом кашель — перед ним предстаёт образ старшего брата, прикладывающего указательный палец к губам. И Рафаэль больше ничего не слышит. Когда бежишь быстро — ветром всегда закладывает уши. Раф ничего не пытается слышать. Ему хватает образов братьев в голове — всё остальное давно пропадает.

Не останавливайся и беги дальше.

Только, пожалуйста, не ломай ничего.Себя или чужие руки — но это всё бред и от этого не убежишь, иначе как с Кейси Джонсом получится. Но Рафаэль родился везучим. Ему удаётся.

Он убегает всё дальше, убегает всё глубже в парк, и когда слышит громкий собачий лай, Раф изумлён так, что останавливается. Его впервые привлекает это, и он впервые задумывается, — надо притормозить. Если он не боится, что больше не сможет убегать?Лай похож на жалобный скрип железа посреди темноты, и Рафаэль сглатывает, хотя ему нестрашно. Ему холодно и самую малость любопытно, поэтому он разворачивается медленно в сторону старой будки охраны, где за стёклами сплошь мгла, а снаружи — облака тумана, напоминающие лёгкую дымку.

Рафаэль слышит какое-то неясное копошение, лязгание алюминия и крепко сжимает кулаки в карманах потрёпанной толстовки. Его ударяет любопытство и полное бесстрашие — с ним ничего ужасного точно не произойдёт. Раф больше не боится ублюдков, носящих пурпурный цвет, психопатов в хоккейных масках, острых ножей и крупнокалиберных пуль. Ему абсолютно без разницы, если на него из кромешной тьмы сейчас выпрыгнет урод с бензопилой в руках и клацнет острыми клыками. Ему плевать.Рафаэлю всегда плевать.Это непреложная истина.

Только, на самом деле, ничего не произошло. Никто перед ним так и не появился — а жаль. Рафу бы хотелось острых ощущений, как раньше, потому что сейчас Нью-Йорк становится каким-то серым и тусклым, словно бы всё пропало. Тогда ведь было интереснее, тогда о тебе никто не знал и тебя никто не видел.

Сейчас — твой опекун известный всему городу миллиардер Хамато Йоши, а ты постепенно выходишь из темноты на яркий свет.Чего Рафаэль, конечно же, не хочет. Поэтому ступает туда, где почти ничего не видно, если повернуться спиной к фонарям.Он делает пару шагов прежде, чем успевает смутно различить силуэт собаки, почти сливающийся с тьмой в этой части города.Спустя ещё пару шагов Рафаэль понимает, что знает эту породу. Он издалека видит чёрную шерсть, ниже переходящую в коричневую. Острые уши резко выпрямляются — доберман сразу поворачивается в сторону Рафаэля, и тот замечает, как в глазах животного начинает играть что-то неясное, необъяснимое. Парень глотает вставший ком в горле и вынимает руки из карманов, когда пёс напрягается всем своим телом. Раф напрягается точно в ответ.Но доберман не бежит. Он не Рафаэль — он не может бежать.Пёс крепко привязан к толстому столбу, и, заметив это, парень выдыхает ровно, чувствуя себя более расслабленно, чем секунду назад. Сейчас ему точно не придётся убегать, хотя, чёрт, ему одиннадцать что ли? Ему сто лет уже не одиннадцать. На самом деле, ему будто всегда было шестнадцать. Каждый день — шестнадцать.Мальчику, который не помнил детства, всегда больше, чем может казаться.

Рафаэль невольно делает маленький шаг в сторону добермана, не поднимая головы, и тот сразу заходится в хриплом лае, прерывающимся неловким, но внушительным рычанием, направленным на несносного кареглазого мальчишку.

Какой мальчишка?

Здесь от мальчишки больше ничего не осталось, только возраст.

Громкий жуткий лай прерывает тишину парка, заставляет Рафаэля вздрогнуть и сразу отступить на шаг назад, машинально рукой проведя в поисках пистолета, может быть, чего-то острого, но ожидаемо натыкается на пустоту. В это мгновение Раф смотрит на свои подрагивающие ладони, потом — на добермана сверху вниз, и, может быть, ему кажется, но пёс и сам по-странному успокаивается.

На первый взгляд.

На второй — он садится на холодную землю и смотрит парню точно в глаза. Не двигается, зрачки расширены, уши улавливают каждый шорох, вкрадчивый твёрдый взгляд — любое действие Рафаэля, и тому кажется, что сейчас можно договориться.

Что вот оно — самое время.Либо попытаться снять с добермана грязную верёвку, либо ждать, пока в порыве праведного гнева он не сорвёт её сам.

Возможно, с кровью и кусками шерсти — Рафаэля впервые за всё время как будто что-то ударяет изнутри, внутренние органы сжимая с ужасающей силой. Словно бы он сам всё это время был на жёсткой привязи, а потом вырвался. Его даже не отвязали, не отпускали. Он вырвался сам, со своими братьями, по стечению обстоятельств, и убегал последний месяц от всего, что только могло напомнить о прошлом.

Это были те же Пурпурные Драконы.

Это был Кейси Джонс в маске.Это был яркий огонь в камине и обилие чёрного цвета вокруг.

Это были собаки.Рафаэль месяц не подпускал к себе животных, у которых чёрные глаза и жёсткий взгляд.

У этого добермана — взгляд твёрдый, но глаза карие, только из-за расширенных зрачков сливаются с темнотой вокруг.

Глаза, точно как у него, у Рафа.

И это ему не нравилось.

Но всё равно хочется разорвать эту верёвку, чтобы пёс тоже мог бежать. Прямо как он, Рафаэль.

Главное — не убегать.

Парень трёт виски, пытаясь что-то вспомнить, но не может.

— Я тоже умею скалиться, — говорит он, вновь делая небольшой шаг к доберману, и тот впервые за всё это время не старается скалиться.Рафаэль видит — животное устало, у него нет даже сил выглядеть внушительным. Все попытки меркнут на фоне потёртой веревки, и Рафаэль по-настоящему теряется, впервые за все эти дни. Он невольно думает о том, что сам многим готов головы оторвать. Что он сам был на привязи, и верёвка больно сдавливала лёгкие, не давала продохнуть нормально.

Доберман смотрит на Рафаэля снизу вверх, будто ожидая чего-то. У него в глазах чёрная тоска, но никакого страха. У Рафа — жалости капля. Горсть отвращения к людям, которые могли это сделать.Если надо подарить кому-то нуждающемуся свободу, Рафаэль сделает это. Он разрежет верёвку, разорвёт её собственными руками, но не даст животному задохнуться в темноте, как сам когда-то.

Раф подходит чуть ближе. Он убедителен, как его голос, но когда его хватают за капюшон толстовки, приходится остановиться.

Яркий свет фонарика бьёт прямо в глаза, и Рафаэль, жмурясь, отступает на шаг назад, как и доберман.— Ты что-то забыл, сынок?

Морщинистое лицо охранника кривится от недосыпа и недовольства в темноте. Рафу хочется вырвать фонарь из его рук и надавать им по голове, пока не пробьётся череп, но успешно сдерживает себя — когда-то он сам учил Кейси умиротворению и не прогадал.

— Я услышал лай, — нет смысла врать, этот тип даже не полицейский. — Я думал, что пёс одинок, а он...

— Он одинок. Его три дня назад привела какая-то женщина. Привязала и пропала.

Рафаэль заметно хмурится, чувствуя, как к горлу подступает что-то хриплое, вызывающее желание кашлянуть. Темнота в его глазах сгущается, он взгляд поднимает на равнодушного охранника и сжимает ладони в кулаки, почти до побеление костяшек.

— А Вы даже не подумали о том, чтобы его отвязать?

Мужчина отступает на шаг назад — происходящее ему очень не нравится. Ему не нравится Рафаэль в первую очередь и не нравится то, как доберман полностью замолкает за спиной парня. Слышится только собственное дыхание, чувствуется гулкое биение сердца и то, с какой силой начинает дуть ветер.

— Сынок, всё это время я и так приглядывал за ним, — охранник на удивление самого Рафа быстро берёт себя в руки, даже выпрямляется, становясь чуть выше и на парня смотря как будто свысока. — Скорее всего, бедолагу заберут в приют или, того хуже, усыпят.

Позади слышится, как потрёпанная верёвка трётся о кору дерева. Рафу темень начинает слепить глаза, и охранник отмахивается от добермана, когда тот впервые спокойно выглядывает из-за спины парня.

Что-то необычное проскакивает в глазах животного. Это что-то передаётся Рафаэлю, и охранник прекрасно замечает, что усталый пёс просто воспитанно сидит и ждёт.

— Хочешь, можешь забрать его с собой.На самом деле, Рафаэль не хочет. Но у него стойкое ощущение дрожи во всём теле — холода ночью ударяют с ужасающей силой. В городе становится по-настоящему знойно, и в воздухе висит плотная дымка, залепляющая собой свет от фонарей.

Доберман напряжённо вглядывается в фигуры людей рядом.

Взять его с собой означает отдать ему себя — всего, полностью, с потрохами.— Если тебя, конечно, беспокоит судьба животного.

Голос охранника заглушается шумом сухих листьев, а Рафаэль не знает, что ответить.

Но опускает взгляд на добермана и в глазах ловит своё отражение.Пёс не лает и не выглядит так, будто готов броситься на парня.Зато Рафаэль видит.У него, и у добермана глаза одинаково карие. В темноте — чёрные.Несчастные.*** В непонимании своих действий Рафаэль пребывает вплоть до своего позднего визита домой, когда Донателло появляется перед ним с чашкой кофе и крайне изумлённым взглядом. А Раф пропускает вперёд добермана, и Дон, сделав глоток, не сдерживается:— Собака Баскервилей.И когда пёс начинает оглядывать огромную лестницу, ведущую на второй этаж и всё прилегающее к ней, Рафаэль понимает, что он поступает не по-своему. Совершенно не так, как мог бы поступить ещё час назад — пройти мимо, не обратить внимания. Вместо этого он невольно разглядел в добермане себя, такого же потерянного, такого же подбитого, такого же не знающего, что ему делать. У него как будто жизнь закончилась месяц назад, смысл исчез, желание заботиться и посвящать себя кому-то испарилось, словно бы его и не было никогда.

Он мог ухмыльнуться желчно и бросить добермана в темноте, но не сделал этого.

Пёс мог с силой вырвать верёвку и просто кинуться на парня, но ничего не произошло.

В то мгновение показалось, что они как будто по острому лезвию ножа ходят, не имея возможности вернуться назад.Единственное отличие — Рафаэль никому не хотел помогать. Рафаэль не умеет помогать. Ему легче разрушать, ломать, сжигать, и порой парню кажется, что он попал совсем не в ту семью.

И что-то ему подсказывает, что доберман тоже не так прост. Это можно заметить по неглубокому шраму, по напряжённому взгляду и по блеклому жетону на толстом ошейнике.

— Может быть, ты всё-таки объяснишь мне, откуда...— Подожди, — Рафаэль прерывает Донателло, внимательно глядя на собаку.К горлу начинает подкатывать ком, и Раф сглатывает, присаживаясь напротив добермана и ладонью касаясь холодного металлического жетона. Слегка оцарапанного, потёртого, но по-странному блестящего.

И, на самом деле, сейчас Рафаэль на полном серьёзе рад тому, что ни Леонардо, ни Хамато Йоши этого не видят.

Если Хамато Йоши, то он несомненно будет горд за вечно угрюмого сына, наконец-то нашедшего себе ?товарища?.Леонардо же...

Скорее всего, они просто подерутся.Никому из его братьев не понравится военный жетон с выжженными на нём цифрами.

А у Уолтера просто будет инфаркт, не иначе. Он вряд ли бы одобрил огромного добермана в доме. Уолтер, в принципе, не одобрял поступки Рафа. Да и как вообще этот безумный парень может присматривать за кем-то?— Дон, — тихо зовёт Рафаэль, отступая на шаг назад, и взгляд поднимая на хмурого младшего брата.

— Нет.

— Пожалуйста, — Раф ненавидит это слово, но при взгляде на чёрного добермана оно почему-то само вылетает наружу. — Пробей по цифрам. Ты ведь мастер в этих делах.

— Да, но... — Донателло напряжённо смотрит на животное. Рафаэль отвлекается на только-только включённый свет на втором этаже, — ты понимаешь, насколько это безрассудно?

— Безрассудство — мой конёк.

На появление Леонардо Дон реагирует первым и кивает Рафу, мол, это его проблемы. И впервые для них всех Рафаэль берёт ответственность на себя, оставляя Лео в полной растерянности.

А потом они все втроём дружно штурмуют компьютер, Донателло с лёгкостью пробивает данные с ошейника собаки. Более того, делает это даже с удовольствием, пока Рафаэль кидает взгляды в сторону добермана. Леонардо же стоит за их спинами, скрестив руки на груди и внимательно глядя в экран — у Дона, честно, поднимается ощущение, будто он что-то пытается вспомнить. Кажется, тщетно. Это заметно по сосредоточенному выражению лица и по тому, как он прикрывает глаза.

Зато когда негромкий сигнал оповещает о появившейся информации, все трое резко утыкаются в монитор и вдруг неожиданно для себя понимают, что найденная информация им совсем не нравится.

Кроме имени.Имя у добермана на редкость звучное.

Брюс.

Почти как Рафаэль, правда.

Но лучше бы пёс был полицейским.

Эта мысль проносится в голове Донателло грозным вихрем.

Потому что Брюс — военный пёс, и этот факт ничто не сможет перекрыть. Это тот момент, когда ты понимаешь, что всё возвращается на круги своя. Дону кажется, что по телу начинает бегать неприятная дрожь, и он неохотно наводит курсор на имя бывшего хозяина Брюса.

Рафаэль Ливингстон.

Сержант спецотряда ?Дельта?.Отлично!

Сейчас им очень не хватает Микеланджело, который давно уже забился в самый угол из-за недавней ссоры и вообще не имеет желания ни с кем контактировать.

Но Майки хотя бы пошутил про одинаковые имена. Это было бы не к месту, но, чёрт, сейчас этого очень не хватает.

Донателло продолжает читать дальше и, честно, сейчас ему кажется, что Раф и Лео позади затаили дыхание.

Ливингстон был повышен до звания лейтенанта после особо опасного задания. Операция заключалась в том, чтобы элитный отряд спецназа пробрался в здание Крайслер-Билдинг и освободил заложников.

Донателло вдыхает глубже.На этой же миссии сержант был убит. Получил пулю между глаз, прикрыв своего товарища.

Выстрел был точным — элита Клана Фут никогда не ошибается.

Брюс был там же и собственными глазами видел гибель своего хозяина.

Рафаэль ловит на себе взгляд Леонардо в этот момент и качает головой — сейчас уж точно не время вспоминать. По крайней мере, не при Брюсе, который даже близко не выглядит так, будто готов довериться им.Донателло первый приходит в себя и указывает на имя жены покойного сержанта. Неуверенно, прорываясь сквозь сильное желание попросту исчезнуть отсюда.

Мелисса.И Рафаэль, на удивление братьев, решает записать её адрес.

— Стоп-стоп-стоп, — Донателло ударяет кулаком по столу, привлекая внимание обоих братьев. — Ты хочешь оставить спецназовскую собаку? В этом доме? Раф, ты в край головой долбанулся?— Но это ведь не значит, что особняк окружит армия? — с усмешкой интересуется Рафаэль. — Так что всё отлично. По крайней мере, в этом случае обращайся к нам с Лео.А Леонардо всё это время просто молчит, потому что ему конкретно сказать нечего.

Лишь позже он понимает, что Рафаэль, привыкший к одиночеству, просто-напросто захотел найти кого-то, похожего на себя.Лишь позже Рафаэль понимает, что пёс, которого он спас в эту ночь, имеет гораздо более печальную и трудную историю, нежели он сам.*** На протяжении двух дней из окон особняка, выходящих на запад, почти не видно небоскрёбов Нью-Йорка — они скрываются за плотным туманом. Правда, если чуть поднапрячься, то очертания всё-таки можно заметить, особенно после девяти часов. Ночью город подсвечивается яркими огнями и становится похож не на деловой мегаполис, а на промышленный центр, где из гигантских труб выходит едкий дым.

Брюс всё ещё не доверяет ему, и тогда Рафаэлю снится, что у него чёрная форма, а вокруг громкие выстрелы. Он просыпается, смотрит на своё отражение в стекле окна, достаёт спрятанные от старика — дворецкого, Уолтера, — сигареты и курит.

Взгляд метнулся к небу за окном. Над городом медленно проплывали дирижабли, освещали всё те же гигантские высотки. Хамато Йоши бегло глянул на парня, но уже через мгновение смягчился — Раф это заметил по слабой улыбке и сам едва ли не решил уйти.

Не то чтобы он не верил в благородство опекуна — как раз-таки наоборот. Он верил, ещё как верил. Более того, Рафаэль, кажется, был готов любыми способами защищать его честь, но штука была в другом.

Раф, видимо, не особо верил в собственное благородство. По идее, его просто не было, как бы Хамато Йоши не радовался искренне тому, что его воспитанник, этот некогда грозный и злобный мальчишка, спас несчастное животное в парке, отвязал его от старого столба и взял с собой — в тепло, в уют, в семью. Хамато был доволен появлением нового друга у сына.

От слова ?друг? Рафаэль передёргивает.

Оставалось ещё немного до полнейшего хаоса — Раф чувствовал приближение какой-то задницы, серьёзно. Ещё раз кто-то тронет его со словами ?У-у-у, Рафи-бой, ты умница, ты спаситель? и он развернётся, прописывая дурачку Микеланджело со всей душой и с кровожадной улыбкой на лице.

— Тебе необязательно прекращать контактировать со всем миром, только потому что ты показал немного другую сторону себя.

У Леонардо была поразительная особенность — редкими фразами он брату до боли напоминал Хамато Йоши. В ровной осанке проскальзывала какая-то особенная гордость, и порой Рафаэля это даже немного удивляло. Лео, в принципе, был похож на парня, способного дать дельный совет, — не к Микеланджело же обращаться в конце концов. И Лео этим не раздражал. Рафу нередко казалось, что старший брат внимание обращает только на семью, не на кого-то другого. Это выработало определённое правило — в любой непонятной ситуации полагаться на Леонардо. К слову, Майки этим правилом пользовался с особой наглостью.

Рафаэль им почти не пользовался.

А если Брюс считается сейчас непонятной ситуацией, то уже ему, Рафу, разбираться с этим.

— Он никого не подпускает к себе, — Леонардо оказался рядом с братом и краем глаза заметил кивок Хамато Йоши. — Когда Донателло пытался покормить его, Брюс чуть не оторвал ему руку.

— Надо думать, Дон больше к нему не подойдёт.

Лео повёл плечом, заставляя Рафа почувствовать себя немного неловко. Над городом лежала кромешная тьма и только мутноватое освещение едва проскальзывало сквозь толстый туман.— Ес?ли Донателло настолько гордый, — радужка пре?дос?те?рега?юще блес?ну?ла оди?нако?вым синим. —? Подумай, Рафаэль. Это полезно.Раф про?пус?тил ми?мо ушей изу?чен?ную вдоль и по?перёк при?выч?ку старшего брата мас?ки?ровать при?казы убе?дитель?ным ?подумай? и от?крыл гла?за. Брюнет невозмутимо покачал головой, сел в кресло напротив и сцепил ладони в замок.— Он не гордый, — уп?ря?мо и от?то?го по?чему-то забавно вздёр?нув под?бо?родок, воз?ра?зил Рафаэль.— Так и бу?дешь си?деть здесь? — блекло уди?вил?ся Леонардо и взглядом проследил за тем, как Хамато Йоши, приспустив маленькие очки на переносицу, покинул комнату с книгой руках.— Так и бу?ду.Старший брат откинулся на спинку кресла.— Ты единственный, на кого за эти несколько дней он даже не рыкнул, — заметил Леонардо как-то бесцветно и перевёл взгляд на Рафа. — Не пытайся казаться хуже, чем ты есть. Не перед нами.Не уви?дишь, по?ка гла?за не зак?ро?ешь. Рафаэль тон?ко улыб?нулся и глу?боко вздох?нул, припоминая все те моменты, когда то шёл за братом несмотря ни на что, то был готов тому челюсть выбить.— Это самая ироничная вещь, которая происходила со мной за шестнадцать лет,— признался Раф и вновь отвернулся в сторону окна, а Леонардо незаметно для брата согласно кивнул. В комнату постепенно начинал проникать прохладный сквозняк, заставляя толпы мурашек бегать по тёплой коже. — Даже Йоши смотрит на меня совсем по-другому. Будто освободив Брюса, я сделал что-то нереальное.— Вообще Йоши пытается помочь тебе обуздать ярость и гнев.— Ха, ну он проебался, — Раф покачал головой, горько усмехнувшись. Вовсе не от того, что Хамато не прав и никак не помог ему. Наоборот, большая часть картины была собрана именно им, и парень, в конце концов, мир перестал видеть чёрно-белым, где море чёрного — он сам.

Хамато Йоши по темноте провёл красной кистью.

Так что нет.Он не проебался.Это они с Леонардо крупно проебались когда-то.И, как итог, Брюс не ест и не пьёт, а единственное, что Раф может сделать, — это подойти к нему и осторожно протянуть руку. Он уже так делал — пёс даже близко не залаял, как будто в шестнадцатилетнем пареньке было что-то особенное и необычное, помимо звучного имени.

— Ты нужен Брюсу, — не открывая глаз, спокойно сказал Леонардо. — Как и Брюс — тебе.

Вспых?нувшая в от?вет едва заметная злость по?каза?лась та?кой при?выч?ной и обы?ден?ной, что этим да?же слег?ка на?пуга?ла.

— О, Лео, после всего у тебя ещё есть сердце, — и Рафаэль развёл руками в разные стороны, искренне веря, что старший брат просто создаёт некую видимость, не свойственный ему образ беспокоящегося человека. Поэтому Раф даже не видит смысла что-то говорить ему, просто кривовато улыбается. — Но ты уже го?ворил.— И пов?то?рю сколь?ко угод?но раз, — сухо произнёс старший брат. — Сле?пому вид?но, как он реагирует на тебя. Не ва?ляй ду?рака.*** Третью ночь стоит непроходимая мгла, утром сменяющаяся редкими лучами солнца.

Рафаэль упирался ладонью в холодный чёрный капот. Здесь — за окном автомобиля — яркие краски предпоследнего месяца весны. Там — в салоне — тихие звуки музыки и почти выветренный сигаретный дым. Окурок летит на влажный асфальт, и Рафаэль спешит вернуться в здание ветеринарной клиники — кто вообще в здравом смысле потащит здорового добермана на приём к ветеринару? Раф ухмыльнулся, поднимаясь на второй этаж следом за Хамато Йоши. Им очень повезло, что давняя знакомая и жена Тьерри Смита, Оливия, взялась за это дело, но даже так, даже с золотыми руками и годами ветеринарной практики у Рафаэля внутри всё буквально кричало о том, что с Брюсом не всё в порядке. Для описания его состояния существуют медицинские термины, однако у Рафа свой диагноз. Брюс — пёс, увидевший смерть любимого хозяина собственными глазами. Рафаэль — парень с таким же именем.

А ещё порой Рафаэлю кажется, что Брюс — пёс, который знаком половине Нью-Йорка.

— Это психологическая травма — контузия лёгкой формы. Она вызвана войной, которую Брюс прошёл, — Оливия тяжело выдохнула, пропуская в кабинет Хамато Йоши вместе с сыном. Белый цвет стен парню резко ударил в глаза, и пришлось даже отступить на шаг назад, но, увидев более умиротворённого Брюса, Рафу впервые в жизни захотелось спокойно дышать. — И, конечно же, смертью хозяина.Конечно же.Рафаэлю пришлось вдохнуть поглубже.

Тот выстрел не был для Брюса, но очень сильно подбил его. Это неправильно. На один выстрел должно было быть меньше, на один выстрел ниже и не так точно — тогда пёс был бы счастлив. Сержант бы не оказался мёртв. Так думает Рафаэль в первое время, пока не начинает мечтать о том, чтобы выстрела вообще не было.Только откуда Оливия знает? — вопрос крутился в голове на протяжении всего времяпрепровождения в клинике, с десяти утра. Потому что в десять ноль одну Оливия, стоило только Брюсу появиться вместе с Хамато и Рафом в дверях, бросилась к нему с распростёртыми объятиями. Пёс, правда, не ответил — он слишком вялый, он почти не питается и подпускает к себе только Рафаэля.Опять же.

Всё дело в имени.

И, может быть, в чём-то ещё, что Брюс смог разглядеть в нём, а не в его братьях.

Рафаэль сглотнул, вновь отчётливо ощущая напряжение. Он не удивится, если потом окажется, что вся семья Смитов знает Брюса. Поэтому Раф с лёгким изумлением рассматривает фотографии на столе Оливии, где серьёзным видом сияет темноволосый парень, сама миссис Смит с приятной улыбкой, знакомая девчонка с каштановыми косичками и один мужчина. Впрочем, этот мужчина знаком Рафу. Он вспоминает Тьерри Смита — хорошего друга Хамато Йоши и лучшего врача города.

— Особенный пёс, — смеётся Оливия и треплет Брюса по шёрстке.

Рафаэль бы закурил, но он не на улице.

— Несчастный, — перед ним Хамато Йоши с чёрными волосами и лёгкой проседью. Мужчина в деловом костюме и с теплотой во взгляде.

Он несильно хлопает воспитанника по плечу, когда Брюс поднимает голову на того. И кажется на мгновение, что белое мраморное покрытие перед ним и Рафаэлем начинает освещать солнце. Шатен опускает взгляд и впервые за всё время сталкивается глазами с доберманом. За его спиной негромко хлопает дверь кабинета — Хамато Йоши жалеет Брюса и не может смотреть на того слишком долго.Но Оливия Смит... Оливия Смит смотрит и, когда Рафаэль невольно отворачивается к окну, осторожно касается его плеча, привлекая внимание.

— Позаботься о нём, Раф.Перед Рафом, возможно, один из самых добрейших людей среди тех, которых он вообще встречал, и сейчас ему предлагают стать таким же. У Брюса был хозяин. Брюс мерк на глазах у Рафаэля. Ливингстон умер, а у Брюса так и не появился другой напарник.

Месяц назад у Рафа была мечта. Мечта как будто потонула вместе с Атлантиком. Месяц назад Раф был ярким: в Нью-Йорке, в Штатах. Может, он снова станет ярче? Впервые за все его шестнадцать лет в голове молнией пролетело желание помочь кому-то.

— Ты заменишь ему всех, — вновь смеётся Оливия.

— Да, всех, — ухмыляется Рафаэль.

Понемногу он узнаёт Брюса. Понемногу он понимает, что тот был счастливым, но невезучим доберманом. Везучие доберманы не лишаются любимых хозяев. Рафаэль постепенно начинает допускать мысль, что это практически то же самое, что и лишиться отца. Разве что, Раф этого ни разу не испытывал — отца он никогда не видел.

Зато теперь становится ясно, почему Брюс так реагирует на него, на жесты, на голос. Реагирует на любую фразу парня больше, чем на что-либо другое.

Рафаэлю жаль Брюса.

*** В окне кабинета Хамато Йоши отчётливо темнел сгорбленный силуэт. Мужчина наверняка стоял там и сосредоточенно думал о чём-то важном. Рафаэль отвернулся к Эмили.

Девчонка сидит на скамеечке у дорожки, ведущей к крыльцу особняка, и болтает ногами, весело поглядывая на парня, и, вот, Рафаэль чуть ли не чувствует — сейчас ведь скажет что-то очень жизненное, очень правдивое. А он не возмутится и ничего не сделает, наверное, потому что у Эмили Томсон блондинистые волосы и добрые голубые глаза. Она подсознательно чувствует людей и видит, что у Рафаэля читаются признаки недосыпа на хмуром лице.— Всё будет хорошо, Рафи.Эми становится рядом, хватает парня за руку и тянет в сторону сада на территории поместья, к жёлтой листве, что по ночам обычно скрывалась в темноте.

— Не давай ложные надежды.

— По-твоему, я врушка?

Раф смотрит на блондинку и как будто чувствует, что ещё не всё потеряно. Ему кажется, что Брюс, скорее всего, подпустил бы девчонку ближе, как и он, Рафаэль, подпустил её к себе когда-то. Эми называет его ?Рафи? как почти давно уже приевшееся ?Рафи-бой?. Она выросла в приятной семье, болтала без умолку с младшей сестрой по телефону и шла дальше, по пути встретив шестнадцатилетних сирот Леонардо, Рафаэля, Донателло и Микеланджело.— Нет, ты просто оптимистка, а это, — он делает паузу и взгляд кидает на Эмили, когда её личико озаряет улыбка. Раф считает, что это слишком ярко и отворачивается, кашлянув, — ещё хуже.Эми не ходит за ними по пятам и не бурчит из-за его мало приятных выражений. Светловолосая девчонка, вечно улыбающаяся, не смотрит мрачные новости и не замечает ужасов Нью-Йорка. Светловолосая девчонка не знает Рафаэля. Но у неё есть желание узнать.— Но тогда что тебя беспокоит, Рафи?На мгновение это кажется странным. Микеланджело на днях не побоялся и спросил у него то же самое.Рафи-бой, тебя беспокоит его травма?

Брюс одним только взглядом говорил, что к нему не стоит подходить. Ни Уолтеру, ни Хамато Йоши. Ни Донателло, ни Леонардо. И уж точно ни сам Микеланджело, который из-за присутствия огромного, по его же мнению, злобного добермана почти не выходил из комнаты, а если и выходил, то, скорее всего, через окно. Брюс лаял так громко и так агрессивно, что казалось, будто лаем пытается отгородиться от всего мира.