Глава 17. Чернолесье (1/1)

Вскоре после того, как Петя немного успокоился, его поглотило горячее чувство стыда: щеки налились румянцем, то и дело прошибал холодный пот и надрывно урчало в желудке?— голодный ожог сменился тошнотворной тяжестью. Как некрасиво он повел себя?— словно неразумное дитя вцепился в Брюса! И вспомнить совестно сей позор?— ни то, что надрывно просить за него прощения! В тот момент здравый рассудок покинул сознание мальчика, в нем взыграл нечеловеческий страх, сравнимый разве что со страхом смертельным. Ко всему прочему, Розочка, лицо которой стало до того бледным, что по цвету почти не отличалось от белоснежного ее напудренного парика, оказала на Петю еще большее смятение и неудобство. Вполне возможно, что девушка теперь чувствовала себя виноватой в том, что Петя вдруг сошел с ума. До этого ведь они сидели совсем близко друг к другу. Может, его именно от этого переклинило? В общем, о чем бы Розочка не думала, Петя чувствовал себя катастрофически плохо?— просто ужасно! По сути, выдувая из мухи слона, он снова нагнетал на себя несуществующие проблемы. Яков Вилимович не собирался отчитывать Петю за то, что ему стало страшно. Более того, Яков Вилимович был рад, что Петя чувствовал себя защищенным рядом с ним, что Петя неосознанно прижался к нему, когда его настигла опасность. Из этого с уверенностью и умилением Брюс вынес для себя нехитрую, удовлетворительную истину: мальчик наконец-то доверился ему. Однако несмотря на адекватный взгляд Якова на сложившуюся ситуацию, Петя мыслил иначе. Он слышал шум крови в ушах, когда пытался сформулировать свои сбивчивые, неуклюжие мысли в приличное извинение. —?В ком есть стыд,?— сказал ему Яков Вилимович в заключении,?— в том есть и совесть. Я верю тебе, посему, будь добр, не втори?— побереги силы. —?Но я… —?Довольно уж о пустом беспокоиться. Затем Розочка, дабы нарушить напряженную атмосферу, сообщила, что совсем скоро они окажутся на месте и… им вновь придется углубиться в толпу. Петю пугала подобная мысль. Осторожно выглядывая в окошко, он словно сам погружался в этот нескончаемый поток лиц, запахов и духоты. Петя все еще не знал, куда они приедут и где на сей раз остановятся. Также Петя все еще стеснялся задавать вопросы. Особенно после той красноречивой сцены! Любой оброненный им звук покажется Якову Вилимовичу и Розалии Федоровне неуместным?— так Петя, конечно же, думал. Взрослые-то, с точностью да наоборот, мыслили?— им было неудобно и боязно, что мальчик все время молчит. —?Отнель прибудем,?— говорила Розочка,?— совсем недолог путь до ямщиков. Портовые-то токмо до площади довозят, ан от площади-то?— уж самим соображать приходится. И тут на Петю нахлынуло уснувшее с болезнью любопытство: сколько они еще транспорта сменят, пока доберутся до туда, незнамо до куда? Но тут карета остановилась, и поток мыслей иссяк. Мальчик сосредоточился исключительно на том, что ожидает их там?— в этом аду, кишащем людьми. С Погостом что-то не так. Одно Петя знал наверняка?— Погост многим отличается от его мира. Да, нашлось место и вполне весомым схожестям, однако он и в них уже начинал сомневаться. И это касается не только внешней его составляющей, но и внутренней, духовной… Само собой разумеется, Москва Петровской эпохи представляется нам абсолютно иной. Государственный строй, налоговые реформы, общественные отношения, социальная иерархия, отношение к нищим и беспризорникам, безопасность, режим, традиции, искусство и праздники?— все это давным-давно погребено на задворках прошлого, и вряд ли когда-нибудь воскреснет вновь. Но тогда, в своем времени, Петя и помыслить не мог о других порядках, о другом мире?— как и мы сейчас не верим и глубоко поражаемся существующей ранее жестокости (да и диковатостью старины в принципе). О внешней стороне и говорить нечего?— без того ясно, насколько нынешняя инфраструктура превзошла столетия. Зато древняя Москва отличалась большей живописностью, за что Петя любил ее всем сердце,?— имела особенно вдохновляющий, живой вид. Поля, полянки, всполья, болота, горки, боры и великое множество садов, прудов и многого другого. Всех ее внушительных прелестей не уместить и в самой исполинской книге. Но здесь, на Погосте, все выглядело каким-то не таким?— нереальным и странным, знакомым и чужим. Несмотря на то, что отголоски родины чувствовались особенно проникновенно, здесь не хватало простора?— настоящего русского простора, когда ты чувствуешь себя свободным и живым. Именно?— живым. За все время тернистого, полного неожиданностей пути у Пети возникло немало вопросов, касательно Погоста?— начиная с названия, кончая дурацкими законами, позволяющими убивать невинных. Эти мысли действительно терзали мальчика?— терзали до того, как в его голову вторгся ядовитый голос графа Шварца. Он сразу же узнал его, и надеялся больше никогда не услышать. Яков Вилимович был рядом?— о большей помощи нельзя было и желать. Ведь только он мог противостоять силе Шварца, только он один способен выхватить его, Петю, из лап смерти. Ни о чем другом он отныне не мог и думать, только бы новое ?вторжение? не потревожило его сознания… В городе оказалось поболее шумно и беспорядочно, чем в порту. Не доезжая до площади, кучер, как и говорила Розочка, остановился у ряда старых трактиров и подпольных кухмистерских. Отсюда предстояло совершить путь до ямщиков, которые непременно доставят их в какое-то новое место. Петя надеялся, что это будет конечным пунктом. Мальчик целиком и полностью положился на Якова Вилимовича?— он знает, что делает. А он, Петя, не имеет права обижаться на то, что его не посвящают. Наверняка, Петя даже такого понятия в виду не имел?— обидеться на Брюса… Он послушно плелся за ним и встревоженной Розочкой. Тревожилась она, конечно же, о Пете. Точнее, продолжала тревожиться. Наверное, так и не придя ни к какому более-менее вразумительному умозаключению, девушка решила, что либо рассудок бедного Пети помутился от нещадных истязаний Федора Александровича, либо же?— бедный Петя с рождения такой, то есть сумасшедший… Как бы там ни было, а отношение Розочки к Пете заметно переменилось: теперь она вела себя еще более глупо, чем прежде. Ей хотелось окружить несчастного мальчика заботой и показать, что она его совсем не боится. Но получалось не очень?— Розочка перебарщивала с уменьшительно-ласкательными названиями и прочими нежностями. Пете это было совсем не нужно, напротив?— чрезмерное участие раздражало его и ставило в неловкое положение. В общем, теперь Петя и сам не понимал, кто из них двоих сумасшедший… Время от времени Розочка заглядывала ему в глаза и скованно улыбалась. Шли они, к слову, за руку. Неловкое это обстоятельство отразилось на лице Пети очередной вспышкой пунцового румянца. Могло бы даже создастся ошибочное представление, что прежний бледный оттенок навсегда исчез с его смущенного личика и он поправляется. Однако это было бы слишком просто… Яков Вилимович обязательно взял бы Петю за руку, но его руки были заняты: в одной плетеная корзиночка Дымки, в другой?— дорожный ларчик Розочки. Она сообразила прихватить с собой много всего полезного, на фоне чего лишние вещи казались каплей в море. Так что неправильно было бы обвинить девушку в том, что она зря обременила Якова своим небольшим сундучком. —?Передохнем маленько,?— сказала Розочка Пете. —?Ан вмале путь неблизкий, да и тебе отдохнуть д Сумерки подобрались незаметно?— в преддверии ночи все вокруг как будто замерло, затихло. Воздух наполнился тяжелыми запахами душного дня, однако как только ласковое солнце полностью скрылось за горизонтом, приятная прохлада опустилась на землю. Синеющий небосвод освятила большая лунная сфера и засияли вокруг нее робкие звездочки. Стрекотали свою ночную песню шустрые кузнечики, и тут же?— им в аккомпанемент?— высоко и звучно голосили птицы. Перезвоны эти были столь многогранны и исключительны, что жители Чернолесья?— особенно чувствительные, сентиментальные натуры?— завороженно слушали вечерний концерт матушки-природы из своих ухоженных садиков, обнесенных заборами. Здесь действительно было нечто сказочное. …Петю разбудила внезапно нахлынувшая прохлада: конечности похолодели, по телу проносилась волнообразная дрожь. С трудом перевернувшись с бока на спину?— перебинтованные на спине раны давали о себе напоминание,?— он почувствовал под пальцами грубую суконную ткань, под головой?— подушку. Спросонья, ничего не соображая, мальчик приподнялся на постели. На каюту не похоже, подумал, слишком маленькая комнатка. Петя резко присел?— спина отозвалась тянущей, острой болью. Никакой каюты быть не может?— они ведь сошли с судна сегодня днем! Куда делась карета? Где он? Почему здесь так тихо, темно и холодно? Где Яков Вилимович? Петя вскочил с постели и, опираясь на стену, осмотрелся по сторонам?— лихорадочно, с опаской. Может, их перехватили по дороге какие-нибудь разбойники и держат теперь в своем преступном логове?! Или же ямщик, подозрительно скоро согласившийся доставить их в сие опасное Чернолесье, завел их в ловушку?! О чем еще мог подумать Петя, вдруг ни с того, ни с сего, оказавшись в чужой комнате? Стены были бревенчатые, кстати, крепкие, какие бывают только в русских домах, полы?— скрипучие, деревянные. Насколько хватало лунного света из небольшого окошка, настолько Петя смог разглядеть в царящем полумраке очертания предметов: сундучки по обе стороны от двери, небольшой деревянный стол в углу, что-то непонятное висит на стенах?— во тьме попробуй разбери! Достаточно просто, ветхо и уютно. Непохоже на разбойничью лачугу. Неужели это и есть то самое место, в которое они должны были приехать? Но почему Петю не разбудили? Что-то здесь все-таки нечисто. Только сейчас Петя обратил внимание на ноги, по которым нещадно бил ветер. Мало того, что они жутко замерзли, так еще были и без чулок! По полу дуло-то прилично?— Петю аж передернуло. Потоптавшись на месте, он решил покинуть пределы комнаты и отправиться на поиски учителя (если их не разлучили импровизированные разбойники). Петю встретил черный коридор, в конце которого виднелась широкая комната, освещенная маленьким огарочком свечи. Но кто там? Одна мысль о том, что в пути произошло что-то ужасное, пока он без задней мысли забылся ?богатырским? сном, изводила его и не давала покоя. Головокружение, однако, крепчало. Невозможно было идти ровно, не опираясь на стены. Хотя и, опираясь на стены, идти ровно у Пети не получалось: его шатало во все стороны, и создавалось впечатление, что шатало не его, а коридор. Добравшись же до источника света?— до комнаты с печью, широким столом и, как бы странно это не показалось, кроватью вместо лавки, с плеч Пети словно гора свалилась. Такое же облегчение он испытал в тот день, когда Яков Вилимович отправился на тайный разговор с господином Кожемякиным. Слава Богу, он был здесь, и Розочка?— рядом с ним. Без парика Петя едва узнал ее; тусклый свет дрожащей от порывов ветра, врывающихся в щели старой избы, свечи ложился на ее блестящие кудрявые локоны и лицо неестественными желтыми отблесками. Она была тревожна: опухшие глаза с мольбой смотрели на Якова Вилимовича, который был, по обыкновению своему, спокоен. —…и почем сомнения? —?тише обычного говорил он. Петя не решился нарушить беседу взрослых неуместным вторжением, хоть и считал, что подслушивать?— подло. Впрочем, он решил остаться до удобного случая в тени?— мало ли. Лучше пусть секут за то, что ?греет уши?, чем неприлично врывается на полуслове. —?Почем зря сомневаешься, ежели надежен план? —?Не терзают душеньку мою сомнения,?— отвечала Розочка. —?Ах, свет мой, Яков, послушай меня: я поболее твоего в жизни оступалась! Возможно разве быть уверенным во всем столь же упрямо? —?Главное?— успеть. —?Яков Вилимович аккуратно свернул лист пергамента?— очевидно, письмо. Розочка резко поднялась с кровати и, заглядывая Брюсу в лицо, готовая выхватить послание, прошептала: —?Я могу отправиться хоть сейчас!.. —?Полно,?— ответил Яков Вилимович. —?До утра подождет. Отдыхай, ан завтра?— решим все. Розочка смиренно опустила голову. Казалось, она была готова на любые глупости ради него, а он так холоден к ней, так осторожен. Как только ее рука опустилась на его плечо, он отстранился: —?Отдыхай,?— повторил,?— пойду к нему. Розочка перегородила Брюсу путь. —?Останься. —?Она взяла его за руку, смело погладила по щеке. —?Ты нужен мне. —?Я не могу оставить Петю,?— сказал он после затянувшегося молчания. —?Не тревожь его понапрасну. Он отдыхает. —?И тебе бы до тебя столь встревожило? Опустив голову, изучая свои костлявые ручки, держащие горячую канопку, наполненную ароматным чаем с плавающими на поверхности малюсенькими лепесточками, Петя не знал, с чего начать. Стоит ли рассказывать? Его откровенно пугали воспоминания того жестокого вторжения Шварца в его сознание. Казалось, если он только одно слово об этом вслух произнесет, Шварц вернется… обязательно вернется… —?Ты должен мне все объяснить,?— мягко произнес Яков Вилимович, взяв мальчика за подбородок,?— чтобы я смог тебе помочь. Помнишь?— обещал быть честным? —?Д-да, ваше сиятельство… —?Не бойся. Доколь я рядом, ничего не случится. Хотел ли этого Петя или нет, а выложить правду пришлось. Это был не тот случай, о котором можно было просто забыть, ну или о котором мог знать только Петя. Яков Вилимович понимал, как трудно ему дается говорить об этом, как он боится, но из-за большего страха?— страха обесчестится перед тем, кому он дал слово быть честным несмотря ни на что,?— все-таки говорит. —?Ежели тебе легчает в моих объятиях,?— подытожил Брюс,?— значит?— хуже становится ему, сила его ослабевает. —?Против вашего влияния,?— сказал Петя,?— влияние графа Шварца столь незначительно, что вы, не предпринимая усилий, способны одолеть его. —?Не будем делать поспешных выводов. Ты только не забивай себе голову?— держи сознание ясным и думай о хорошем. Попробуй защитить себя сам?— не впускай его в свои мысли. Пусть в них царит покой. Да и… отныне тебе не о чем волноваться?— мы в безопасности. —?Не наделен я, ваше сиятельство, тем красноречием, что могло бы выразить всей моей благодарности вам… —?Господи с тобой, Петя! —?Яков Вилимович рассмеялся. —?Для чего ты всякий раз сводишь беседу к благодарностям? За что ты все меня благодаришь, мальчик мой? —?Ну… за все… —?Забавный ты человечек, Петя, весьма забавный. Петя вдруг засмеялся. Как-то странно это прозвучало из уст Якова Вилимовича. Вообще, он часто стал произносить такие вещи, от которых мальчику становилось и дико, и смешно и тепло в одночасье. Но больше, конечно, тепло…