Глава 68 (1/2)

Питер старался занять свое время так, чтобы на глупые мысли просто-напросто не оставалось времени. Он вовсе не любил грустить. Но постоянно чувствовать себя несчастным и ненужным рохлей надоело. Жасмин все больше отдалялась. И неудивительно, кто интересней - веселый остроумный наследник или он? Ответ понятен заранее...

Он не злился на подругу, все понимая. Но от обиды не мог избавиться. Еще и ужасно скучал.

Все лето они с Жасмин переписывались. В Хогвартсе виделись почти каждый день в библиотеке. Но все это было не тем, о чем он мечтал. Везде был Поттер со своим взглядом убийцы. А Жасмин будто не замечала, какого монстра на самом деле дразнит. Джеймс не собирался ее отпускать, это было очевидно для всех, кроме нее. Подруга все так же хорошо и по-доброму относилась к нему, Питеру, но не больше.

Питер надеялся, что он сможет чего-то добиться. Стать, наконец, достойным чего-то большего, чем ровное дружеское отношение. Но все усилия были напрасны. Он ненавидел родину матери, эти горы, леса и мрачные замки. Питер чувствовал себя чужим. Да и родня не уставала напоминать, что он всего лишь плод ошибки молодости Лукреции. В присутствии мамы ему такое, конечно, не говорили. Но не заметить презрения, окружавшего его в величественном родовом гнезде, сложно. Даже дядя, так любивший его мать, что старался хоть сколько-то привязаться к нему, Питеру, вскоре стал смотреть на него так же презрительно, как и все остальные. Ему не было места в этом мире родовой чести и гордыни.

Единственным местом, где Питер чувствовал себя почти хорошо, была самая высокая и старая башня замка. За толстыми стенами разместилась лаборатория средневекового астронома и астролога из рода Батори. Миклош, его далекий предок, прожил даже для мага долгую жизнь и умер на сто тридцатом году, до конца сохранив ясность рассудка. Не каждый маг может похвастаться таким сейчас, не то что в 16 веке. Питер прочел его дневники, к счастью, написанные на латыни, и решил, что не все его предки по материнской линии были несносными забияками и гордецами. Миклош был настоящим ученым - умным и прозорливым. Он оставил после себя не только эти дневники, но и рабочие записи о своих наблюдениях в течение всей жизни, а также каталоги звезд и множество гороскопов, которые он делал для самых разных людей.

Питер при любой возможности запирался в башне Миклоша, так ее называли, - и часами читал, изучал оставленное предком наследие. Тем более, что ему никто и не думал мешать. Друзей среди родни матери он так и не нашел, ибо считался последним слюнтяем.

Может быть, и справедливо, но с такими магами, как Батори, могли близко сойтись только отъявленные безумцы - вроде тех же Блэков. Питер и не сомневался, что дядя и вся родня признала бы куда охотней полукровного сына Лукреции, будь он таким же уродом, как Джеймс Поттер.

Мама, конечно, замечала, что ему не слишком-то и нравится проводить каникулы с ее семьей, но настаивала на этом. Он бы мог на нее злиться, если бы не понимал, что матушка не стала бы поступать так жестоко просто так. И Питер искренне радовался, нет, не за себя - за нее, видя, как сияют ее глаза, как она улыбается, скользя по старинным залам, где прошли ее детство и юность. Мама любила брата, любила такую неприветливую к нему землю и была счастлива. И те, кто презрительно смотрел на него, всегда с большой почтительностью относились к миледи Лукреции, единственной и любимой сестре Главы Рода.

И все его неудобства меркли перед этим. Ради мамы стоило и не такое вытерпеть.

Пусть боевым магом ему не стать - слишком слаб, слишком неуклюж, слишком робок. Но все же немилосердная муштра вбила в него правильную реакцию и научила выбирать себе соперника. Он же не больной, чтобы нападать на заведомо сильнейшего?

Именно этого пренебрежения своей жизнью, которым так восхищаются и зовут отвагой, не мог понять Питер. Например, тогда в этом жутко дорогом и пафосном ресторане, где он опять чувствовал себя не на своем месте. Блэк и Поттер смотрелись так, словно рождены для этого блеска и подхалимства, которое их окружало. Жасмин была счастлива и совершенно естественна. Питер в открытую любовался подругой, которая стала еще краше, и стыдился своего лишнего веса, прошлогодней школьной мантии, которую натянул по привычке и не захотел переодевать, как ни настаивала матушка. Обладая живым воображением, Питер мысленно видел, как выглядит это со стороны - два меча в золоченых ножнах, но от этого не менее смертоносные - Джеймс Поттер и Сириус Блэк. Изящная чашка из бесценного фарфора - Жасмин. И он, неказистый глиняный горшок, каким-то чудом попавший туда, где ему вовсе не место.

Но стыд и смущение от своего вида быстро вылетели из головы, когда он увидел...

Темный Лорд был изыскано вежлив. Блэку хватило ума промолчать, а охранявшему его головорезу не напасть. А Джеймс Поттер вовсе показал себя прекрасно - пока он, Питер, потел от страха и старался слиться со стеной, говорил с этим жутким магом на равных, вовсе не замечая давления чужой силы, от которой колени дрожали, да еще прикрывая замершую, как лань перед удавом, Жасмин. Он мечтал слиться со стеной, как и большинство в этом зале. И молился, чтобы мраморно-белый от бешенства Блэк не психанул - иначе всем крышка. Как бы ни были сильны эти два отмороженных урода, против Воландеморта у них нет пока шанса.

Позже Питер казнил себя за то, что спрятавшись сам, даже не попытался укрыть Жасмин. Она весь разговор простояла за плечом Поттера под этим жутким взором алых глаз.

Ему было стыдно не за то, что сам спрятался, а за то что бросил Жасмин. Питер, конечно же, хорошо понимал, что ей бы что-то грозило только в том случае, если бы Поттер умер. В противном случае он бы ни за что не допустил, чтобы ей причинили вред.Матушка только похвалила за благоразумие и долго обнимала его. Но Питеру на мгновение показалось, что он увидел на ее лице тень разочарования. Мама могла легко сравнить своего трусишку сына с детьми своего брата - вполне естественно, сравнение не в пользу Питера.

Он уже в школе извинился перед Жасмин. На что подруга лишь пожала плечами и постаралась убедить его, что он делал попытку утащить ее с эпицентра возможной схватки. Питер вздохнул. Как всегда, она постаралась его утешить. По доброте своей нашла оправдание трусости.