Глава третья (1/2)

"В любом сне, детка, главное вовремя проснуться."(С) "Дом, в котором..."***Темно. Пустота окутывает сверху и снизу, а перед глазами только лишь густое, ослепляющее марево. Свободное падение — одно из худших состояний человека. Вольфганг не помнит ничего кроме непроглядной тьмы, словно кусок жизни вырвали из памяти. Странно, собственное имя и такие обыденные вещи как то, что земля крутится вокруг солнца в ней остались, но ни лица, ни имена других. Осталось лишь зудящее чувство, будто он забыл нечто действительно важное.Приземление вышло болезненным – затылок с размаху ударяется о холодный пол, а следом за ним шлёпается и всё тело. Он лежит неизвестно где, не помня ничего кроме своего имени. Отлично.С его приземлением синхронно загораются свечи в настенных канделябрах. Паркет под ногами оказывается дубовым и начищенным до скользкости, выбеленные стены украшают картины в позолоченных рамках, потолок высокий, выложен мозаикой — небо с россыпью мерцающих звёзд. Это место похоже на дворец какого-нибудь состоятельного монарха, но с некими отличиями. Узкие коридоры со странными картинами и тысячи разномастных дверей. Вольфганг удивляется тому, что сравнивает это извилистое пространство с дворцом. Откуда ему знать как они выглядят?Он бредёт вдоль узких стен, с интересом разглядывая картины. Златоволосый мальчик с мёртвым воробушком в руках. Тот же мальчик на кухне ночью, ворующий сладости. Он, катающий снежок для снеговика под пристальным взглядом серовласой женщины. Недоумевающий мальчуган и та женщина на корточках перед ним."Нельзя лишать птичек крыльев."Голос слишком знакомо звучит в голове, будто так было всегда. Это ощущается безукоризненно правильным, как переливы серебристых колокольчиков, но давно забытым. Как будто...- Это мои воспоминания.Вольфганг утверждает, чувствуя тысячи слов и образов, всплывающих в голове."Молодец, мальчик, не думал, что управишься с этим так скоро."На сей раз голос чужой и отрезвляюще холодный. Будто вьюга ожила.Не понимая толком загадки этого места, он движется дальше, внимательнее всматриваясь в картины. Кристина... Она есть почти на каждом полотне с его детскими воспоминаниями. Вольфганг чуть подзабыл черты её лица, ведь от неё не осталось ни одного портрета. Только пара слов, да и те были произнесены не её голосом, а являлись скорее криком дикого зверя. Он с нежностью проводит пальцами по точёным скулам и серебристым волосам. Он так на неё похож: разрез глаз, форма и черты лица. Он очень хотел бы быть хоть вполовину таким же хорошим сыном, как она – матерью. Он хотел бы стоить её. Хотел бы быть сильнее, чтобы спасти. Чтобы она видела, как он повзрослел.Длинный коридор подходит к концу. Вольфганг оборачивается, решив напоследок посмотреть на портреты матери. Он будет скучать. Дверь успевает лишь чуть приоткрыться, прежде чем он слышит голос, который казался забытым много лет назад.— Ты даже не поздороваешься со мной прежде чем уйти?Секунда молчания сковывает тело, сердце в груди спотыкается и скачет галопом, грозясь пробить грудную клетку. Он молниеносно поворачивается обратно и впивается глазами в её лицо, вновь чувствуя себя мальчишкой.— Ну и где твои манеры? Я разве тебя этому учила?Она недовольно отчитывает его, но в глазах только мягко сияет теплота. Вольфгангу кажется, что он тает под этим взглядом, он готов стоять так вечность, выслушивая замечания.— Знаю-знаю, прости.Его глаза улыбаются ей, и улыбку возвращают. Она раскидывает руки в приглашающем жесте, и это всё, чего Вольфганг ждал. Ноги несут сами. Её объятья точно такие как он помнил, она пахнет так же, как в детстве, цветочными духами и домом. Только теперь ему приходиться чуть нагнуться, чтобы заключить её в объятья.— Я скучал.Он чувствует её улыбку, спрятанную у него на плече.— Я тоже.Это, пожалуй, длится целую вечность, самую упоительную вечность, и, когда они распускают объятья, она не заканчивается. Вольфганг не знал, что может быть настолько тепло в груди. Кристина протягивает ладонь и гладит его по щеке, проводит по волосам, зарываясь пальцами, по старинке треплет его за щёки.— Ты так вырос. Никогда не думала, что мне придётся вставать на носочки, чтобы погладить тебя.Вольфганг с усмешкой опускает голову, подстраиваясь под её рост.— Прошло много лет, а вот ты, я думаю, совсем не изменилась.— Я вечно молодая, забыл?Они тихонько смеются, понимая друг друга без слов.— Не хочешь посмотреть, что стало с нашим домом?— А ты можешь мне это показать?Кристина лукаво усмехается, перекинув волосы через плечо.— Ты конечно вырос, но твоя мать по-прежнему может всё. Закрой глаза.Вольфганг послушно смежает веки, чувствуя её ладонь, непривычно маленькую, в его руке. Коридор видоизменяется стремительно, картины исчезают со стен, и всё помещение становится в разы просторнее. Пахнет сдобой, слышно чьи-то разговоры, смех, чириканье птиц. Дом.— Можешь открывать.Вольфгангу кажется, что у него дежавю, всё ровно такое, каким он это помнил, вплоть до последней трещинки в мозаике потолка. Вокруг носятся слуги с подносами еды в руках, всё вокруг радостное, тёплое и светлое.

— Как?Кристина улыбается, довольная произведённым эффектом.— У меня есть свои секреты.Вольфганг предлагает ей свою руку, мать опирается на неё, склонив голову ему на плечо. Сад остался таким же сочно-зелёным, а лев покладистым и игривым. Они обходят всё поместье, не размыкая рук, уличный воздух пахнет морем, а Кристина под боком рассказывает о том, что он пропустил. Они стоят в её комнате на балконе, смотря на алеющий горизонт.— Серьёзно, прямо так и сказал?— Да! Видел бы ты выражение его лица, когда Аластор понял, что натворил.Они смеются над глупой проделкой нового слуги, и смех их почти до странного похожий.— Ну а ты? Расскажи что сейчас происходит у тебя.— Да как-то нечего рассказывать. Лучше уж слушать тебя.Вольфганг опасается её гнева за нарушенный наказ.— Правда? Совсем нечего?Её глаза прищуриваются, а голос леденеет. Она отстраняется, уперев руку в бок. Ветер крепчает.— Ничего важного, просто глупости.Её лицо резко меняется. Оно становится суровым, обвиняющим. Она отходит ещё дальше. Стены опаляет красным.—О чём я твердила тебе все года, что ты был со мной? Помнишь, что я говорила?Вольфганг сглатывает.— Никогда не прикасаться к тому, что принадлежит королю.

— А что сделал ты?Слышать обвинение в её голосе невыносимо. Её волосы отражают блики от огня.— Кристина, я...— Ты надел на голову его корону, сел на его трон, занял его место, прикоснулся к его собственности.Становится всё жарче. В её глазах и голосе гнев, огонь поджигает стены.— Ты возжелал то, что принадлежит королю. Ты затащил к себе в постель то, что принадлежит королю, ты оставлял свои метки на том, что принадлежит королю.

— Шин не королевская собственность!

— Молчать!

Её ладонь отвешивает ему хлёсткую пощёчину, кожа горит там, где она ударила. Голова по инерции отклоняется к плечу, а Вольфганг думает лишь о том, что ей, наверно, больно.— Ты не выполнил мою единственную просьбу! Ты ослушался меня! Мальчишки из монаршего эскорта принадлежат королю, тебе ли не знать! Касаясь его, ты предаёшь меня. Ты предатель! Грешник, который возжелал мужчину, так ещё и чужую собственность. Ты не сдержал своё обещание!Пол под ногами загорается, языки пламени подпаливают ему волосы и одежду. Кристина стоит в окружении огня, он цепляет её волосы, подол платья, оставляет ожоги на открытых участках лица и рук. Она не плачет.— Ты не смог меня спасти."Не смог-не смог-не смог-не смог"Её голос отскакивает от стен и звучит в голове Вольфганга как приговор.— Кристина...Она горит. Огонь сжег её руки по самые плечи, она рассыпается пеплом, не издавая ни звука, лишь повторяя: "Не спас!". Ожоги уродуют её прекрасное лицо. Он отступает к краю балкона, упираясь спиной в перила позади. Вольфганг хочет, что-то сказать, но каждое слово застревает в горле.Её взгляд, бликующий пламя, ненавидит его.

— Прости, мама.Она смотрит цепко и пристально, прямо в глаза, будто клинками разрезая его нутро. Чеканит безжалостно:— Никогда.

Всё вокруг мгновенно погружается во мрак.Свободное падение – одно из худших состояний человека.***Приземление на этот раз вышло мягче. Под щекой чувствовалась колючая трава и какие-то цветы. Открывать глаза не хотелось. Хотелось забыть.Со вздохом Вольфганг поднимается, с удивлением обнаружив одуванчиковое поле вокруг себя. Цветки были канареечно-жёлтые, режущие глаз, а трава ярко-изумрудной. Небо давило своей синевой, всё это место, и его обманчивая приветливая яркость словно пытались его задушить. Здесь было тихо.Не особо понимая цель и не видя выхода, Вольфганг решил просто идти вперёд, пытаясь отыскать путь подальше от этого места. А может он просто не хотел понимать.Время здесь тянулось бесконечно долго, Вольфганг не мог точно сказать, сколько прошёл. Вид вокруг никак не изменился. Горизонт был всё так же далёк, а одуванчики резали глаза. Палящее солнце обжигало. Он знает, кого должен здесь встретить. Одуванчики ассоциируются лишь с одним человеком.Но здесь, в иллюзорном рае, нет ни души.Он не успевает об этом подумать, как слышит за спиной мальчишеский смех. Перезвон колокольчиков, непосредственный и громкий. Он отпечатался у Вольфганга в мозгу уже много лет назад.Мальчик-одуванчик.Ноги разворачиваются сами. Желание увидеть много сильнее, чем страх.— Ты наконец пришёл!Морщинки-лучики вокруг глаз и улыбка, которая может посоперничать с солнцем в ослепительности. И выиграть.— Данделион?— Я рад, что братик Вольфганг не забыл меня.Взъерошенный воробушек с волосами того же цвета, что серединки его любимых одуванчиков. Данделион ровно тот же, что в день своего падения. Мальчик, который поплатился за ошибку, совершённую Вольфгангом. Время для него застыло."Хочу видеть, как ты растешь."— Братик так вырос, весь оброс хлопотами и серьёзностью. Уж думал не узнаешь.Неожиданно становится больно говорить.— Ну как я могу.Данделион так далеко, что не прикоснуться. Вольфганг подходит ближе, но тот становится ещё дальше. В руках венок из канареечных одуванчиков, на голове такой же, но чуть меньше.Мальчик-одуванчик.— Ты отцвёл слишком быстро. Мне жаль, ДелиОсколки неба напротив, кажется, не способны ненавидеть.— Ну что ты, братик.Его глаза наполняются слезами. На небе собираются тучи.— Я тебя совсем не виню.Одна слеза скатывается по щеке, чертя багровую дорожку. Только тогда Вольфганг понимает, что это. Кровь.— Ты ведь не всесилен. Я не виню тебя за Тео.Небо алеет. Тучи затягивают солнце.— Но ведь, братик, обещал мне защищать его. Обещал быть рядом.Воздух тяжёлый. Пахнет железом.— Обещал, что защитишь меня.Детское лицо заливают дорожки крови. Белая рубашка в разводах. Глаза краснеют.— Обещал быть мне опорой.Погода сходит с ума, подымая ветер невероятной силы. Лепестки одуванчиков кружат вокруг своего покровителя, так на них похожего. Вольфганг будто увязает в земле, не способный сделать и шага. Сердце разрывается.— Братик обещал быть моим другом всегда-всегда.За багровыми пятнами не видно лица. Только глаза – осколки неба – блестят как драгоценные камни. Вольфганг может пересчитать каждый скол. И возненавидеть себя.— Ты ведь обещал мне, что спасёшь.У Вольфганга подкашиваются ноги, он срывается на бег, из последних сил сопротивляясь ветру. Дели рядом, только протяни руку. Ветер шепчет: "Обещал".Вольфганг с завидным постоянством нарушает данные слова.— Ты обещал.У мальчика слабеют ноги, кровавые слёзы размазаны по лицу. В волосах лепестки одуванчиков. Венок пока не соскользнул с головы.Вольфганг успевает подхватить его на руки, сжав в объятьях. Колени подгибаются.— Обещал.Король падает на колени, вместе с Данделионом. Ветер стихает мгновенно. Он с хлопком исчезает у Вольфганга из рук, оставляя лишь сжимать собственные плечи.

Оседают на землю жёлтые лепестки.Мальчик-одуванчик.— Мне жаль.Вольфганг чувствует слёзы.На память остаётся только горечь, и одуванчиковый венок на голове.***Ему было пусто. Он не ощутил ни силу приземления, ни обстановки вокруг, ни звуки. Ничего. Тишина, такая, которую невозможно слушать. В ней не было ничего, никакого окраса. Забыть не хотелось. Хотелось умереть.Вольфганг чувствовал себя совершенно отвратительно, не способным даже пошевелить пальцем, не то что встать и куда-то идти. Ему напомнили о худшем, самом худшем, о том, о чём забывать нельзя, а он, предатель, забыл. За вереницей дней и королевских забот, они – самые важные люди в его жизни – стали забываться. Его ошибки, их кровь на его руках, его самый важный урок – он забыл все. И теперь поплатился за это.И все же, несмотря на полную отрешённость, холод Вольфганг почувствовал. Наверное, он, сгорбившись, просидел на сырой земле слишком долго, раз ощутил, как цепенеет тело. Кончики пальцев налились фиолетовым, его мучительно трясло. Казалось, холод шел изнутри.С трудом заставив себя подняться, Вольфганг огляделся. Месту вокруг нельзя было дать точное название. Узкое пространство с земляным полом и стеклянным блеском зеркал вокруг. Никакого горизонта не было в помине, ровно как и выхода. Зеркала стояли один к одному, без малейшего расстояния, и были очень длинными, много выше Вольфганга. У этого места не было потолка, вместо него красовалось густое синее небо. Ни луны, ни звёзд.Не придумав ничего лучше, Вольфганг решил просто идти вперёд. Когда-нибудь этот чёртов зеркальный лабиринт должен же был закончиться?

Нет. По-видимому конца и края у этого места не существовало. Вольфганг петлял по узким коридорам, напарывался на тупики в виде зеркал, злился, сворачивал в другую сторону и вновь натыкался на злосчастное стекло.Вольфганг никогда не страдал нарциссизмом. Свою внешность он в принципе никак не оценивал. В юности было плевать, потом стало не до этого. Ему хватало подтверждения собственной привлекательности в чужих синих глазах, а намеренно марафетиться он не любил. Но мелькающее на протяжении стольких часов в зеркалах золото, начинало откровенно бесить. Сначала он, окружённый зеркалами со всех сторон, не обращал на это внимания, ему казалось естественным, что он в них отражается. Но спустя пару такихслучайных образов, которые Вольфганг ловил в зеркале, это начало нервировать.Золото-золото-золотоВольфганг не любил его. Ни в блестящей "глазури" монет, ни в закате солнца, ни в своих глазах. Оно было символом его бесполезности. Его проклятье. Магии у юного короля Голденрейнольд не наблюдалось. Ни искорки пламени, ни-че-го. И золото, мелькающее в зеркалах, напоминало Вольфгангу издёвку.Отражения на него давили.Создавалось чёткое ощущение присутствия другого человека. И его осуждение. За то, что забыл. Волосы принцев ведь были одинакового цвета.На самом же деле не было никого.Вольфганг понял, что выход близко, когда зеркала перестали создавать узкий коридор. Пространство расширялось, давая ему вздохнуть. Стены расходились, образуя полукруг. Когда же они окончательно разошлись, так далеко, что Вольфгангу нужно было порядочно пробежать, чтобы коснуться холода зеркала, показалось нечто.Впереди кругом стояли зеркала в человеческий рост,образуя что-то вроде ловушки. Входом в этот круг служило отверстие на месте отсутствующего зеркала. Рядом рос трёхцветный амарант*, ярко-красный в глубине и жёлтый на концах. Но самым странным были не цветы, выросшие на проклятой земле.В этом зеркальном круге, спиной к Вольфгангу, стоял он. Темные синие волосы, прямые плечи и ровная осанка. Рубашка была по традиции синей, брюки белыми и узкими, а он сам – изящный и, даже со спины, упоительно красивый.Вольфганг врос в землю, не в силах вздохнуть. Это не могло происходить в реальности, но нет. Происходило. Су Хёк пришел, он здесь,чуть пробеги вперёд, заключи в объятья и никогда не отпускай.Вольфганг собирался было подойти, обнять и сказать, как сильно он скучал, но вдруг показалась ещё одна фигура. Он вышел из-за зеркала, стоявшего первым у входа. Стекло скрывало его от взгляда Вольфганга. Красные волосы, широкие плечи, серьга-змейка блестит на ухе. Не узнать его невозможно.Хайян.

Из плоти и крови, настоящий, не мёртвый, и ни разу не выглядящий виноватым. Идущий упругим шагом, уверенный в себе. Он приблизился к Шину. Коснулся рукой плеч, провел ладонью по лопаткам, пальцами оттянул ворот рубашки. Погладил голую шею. Обнял. Устроил голову на плече Шина, дотрагиваясь пальцами до впалой груди. Золотые глаза впились в королевские, отражающиеся в стекле.Шин не мог не видеть его. Зеркало отражало. И все же он откинул голову на плечо герцогу, блаженно прикрывая глаза.От этого хотелось кричать. Или бить этому герцогу лицо. Вольфганг ещё не решил.Ласка продолжалась. Ладони скользили от шеи до пояса штанов. Вольфганг слышал учащенное дыхание, эхом отскакивающее от стен. Слышал пошлый шёпот Хайяна ему на ухо. Видел румянец на бледных щеках. Шин начинал тереться о чужой пах, разгорячённый и явно не воспринимающий что-то кроме происходящего. Он тонул в чужих прикосновениях.

Его стон резанул по ушам.

Это было неправильно.Хайян не сводил взгляда с короля. Ни когда расстёгивал пуговицы узких белых штанов. Ни когда медленно стягивал с Шина рубашку. Ни когда запустил руку под еле державшуюся на узких бёдрах белую ткань.Зеркала отражали их. В разных ракурсах, с разных сторон, будто бы желая, чтобы Вольфганг рассмотрел всю их прелюдию во всех подробностях.Это сводило с ума.

Стоны громом прокатились по пустому пространству. Здесь была прекрасная акустика. Вольфгангу казалось, что он тонет. В этом моменте, в зеркалах, в стоне. Липкая, отвратительная злость разлилась по венам. И, казалось бы, иди, останови, разукрась лицо этого красноволосого ублюдка всеми оттенками синего. Но Вольфганга останавливало одно –

Шину нравилось.И становившиеся грубыми касания, и дыхание в шею, и рука на члене. И красные волосы взамен золотым.Отчаяние душило. Выхода не было ни впереди, ни сзади. Оставалось только смотреть, впитывать и чувствовать запах секса в воздухе, изнывая от невозможность вдохнуть.Вместе с Шином закончился и его мир.Атмосфера начала меняться. Непонятная, взявшаяся из ниоткуда опасность заставила Вольфганга насторожиться. Шин тяжело дышал, отходя от финала, а Хайян сверкал уже другим взглядом. На Вольфганга он больше не смотрел.

Все произошло так быстро, что Вольфганг не успел до конца понять, что именно. Ладонь резко прогнула Шина в пояснице, прижимая щекой к стеклу. Прошелестели завязки. Белые штаны спустились к коленям. И раздался болезненный вскрик, когда Хайян одним движением вошёл в него. До самого конца.Движения были дерганными, рваными. Не чета тому нежному любовнику в начале. Вольфганг видел закушенную губу Шина, капли крови на подбородке, алеющие отпечатки рук и зубов. Синяки останутся. Хайян яростно вдавливал его в стекло, рыча сквозь зубы.Оцепенение ушло, когда Вольфганг услышал первое полузадушенное рыдание, вырвавшееся из горла Шина.Ничего не имело значения. Никто не смел причинять ему боль.Вольфганг сорвался с места, не помня себя от ярости. Считанные секунды отделяли его от облегчения. Когда до них осталось лишь перешагнуть входной проём, Вольфганг с размаху влетел в стекло. Оно было прозрачным.

Вольфганг ничто не колотил так яростно, как то стекло. Кричал, злился, шипел и ругался так грязно, что Су Хёк явно прибил бы его свитком за такие слова. Он долбил ногами и руками, пару раз пытался его выбить, толкая плечом, царапал ногтями и чуть не выл от бессилия.