I (1/2)

Достоин ли я счастья или все, что я делаю лишь профанация нормальной жизни?В зрачках Чуи будто бы догорало столетие. Рыжие колечки кудрей мягко опадали на укутанные дымчатым плащом плечи. Сквозь прореху между тяжелыми складками тканей выглядывали концы красного, изрисованного силуэтами диких гусей кимоно. Низкорослый мужчина отдавал свое предпочтение более темным тонам в одежде. От его сжимающих горло винной бутылки пальцев неприятно пахло сигаретами, черные перчатки были немного приспущены с тонких запястий, коричневая шляпа практически сползла на уровень светлых бровей. Надетые на босые ноги гэта натирали ступни рыжего, пахнущие остатками дневного дождя травинки то и дело щекотали пятки. Накахара шел следом за молчащим уже около часа Дазаем, периодически утыкаясь носом в грубую ткань его синих одежд. Чуя впервые видел Осаму подавленным.Темноволосый писатель не смотрел под ноги, елозил грязь, даже не одергивая при этом подол почти нового кимоно. В руках он сжимал листы своего неудачного произведения. Вздувшиеся вены на руках и многочисленные мозоли на пропитанных чернилами подушечках пальцев говорили о том, что мужчина очень много работал над отвергнутой всеми возможными издательствами Токио рукописью. Каждое слово, написанное дрожащей рукой, шрамами отразилось на его сердце. Видимо, мужчина выбрал не самый счастливый псевдоним для своих работ. Удивительно, но как только он перестал выполнять указания редактора, описывать насущные проблемы Японии, то сразу на его творческой карьере поставили жирный крест.

Милитаризм в литературе был превыше человеческих чувств. Спускаясь по каменным ступеням к Тамагаве, Осаму наконец-то поднял глаза, и невольно столкнулся с тонкой веткой сакуры. Как красив был когда-то праздник цветения, и как выглядел сейчас ужасно этот обнаженный ствол.

Измученные бессонной ночью глаза писателя мгновенно заслезились, едва ли мужчина перевел свой взгляд на освещенное солнцем небо. Каскад рыжих волос Накахары сразу же рассыпался на его молочных плечах, как только поэт сбросил свой плащ. Дазай знал, что под перечным бархатом перчатки левой руки его попутчика спрятан золотистый ободок нежеланного как самому Чуе, так и Осаму обручального кольца. Он не хотел видеть это украшение сейчас, хотя сам только недавно оборвал связь с бывшей женой. Повернувшись, темноволосый мужчина случайно задрал длинный рукав кимоно, тем самым оголив желто-зеленые синяки на сгибе локтя.

Каждое, пусть даже самое поверхностное прикосновением к ним вызывало особенно жгучую и разрывающую его почерневшую жилу изнутри боль, что с отравленной кровью разливалась по всему организму. Было невозможно спокойно смотреть на эти следы самоуничтожениянаркотиками прозаика. Он никогда не слушал предупреждения Накахары, а когда тот старался отговорить его, то Осаму просто срывался, хватал его за загривок взлохмаченных волос, а после несколько раз ударял головой об стену, и рыжий тут же, боднув его ногой в живот, посылал всю свою затею к черту.

─ Он обещал опубликовать первый рассказ твоего сборника, Дазай, ─ жмурясь от воистину страшного вида руки писателя, слабым голосом нарушил тишину поэт, ─ так что не стоит устраивать вселенскую трагедию, ─ мужчина одернул синюю ткань, слегка приблизившись к собеседнику. ─ Это не бульварный роман, чтобы печатать его по главе раз в месяц, ─ холодно отозвался Осаму, ─ хотя тебе, второсортному и публикующему свои исковерканные непонятно каким стилем стишки в самиздатах поэтишке, никогда не понять того, что значит не получить признание, ─ гиацинтовые и взмокшие от капель пота на лбу пряди волос закрывали его наполненные печалью глаза.

Каждый кусочек потертого бархата за длительное время использования перчаток ощутил на себе множество чужих рук, но только болезненное сжатие Дазая никак не могло пройти бесследно. Мужчина скользнул своей кистью по всем шероховатостям изделия, не обойдя вниманием даже нить шва между пальцами. Его ладонь. Писателю она казалась невероятно мягкой и нежной даже через слой плотной материи. Единственное, что не нравилось Осаму, так это золотой предмет на безымянном пальце его партнера. Нащупав ободок кольца сквозь полотно ткани, кареглазый мужчина попытался дернуть его.─ Ты сейчас сломаешь мне палец, идиот, ─ свободной рукой прозаик аккуратно поддел накахаровский подбородок, ─ все не можешь смириться, что я сплю с кем-то помимо тебя? ─ правда, сорвавшаяся с языка поэта, в очередной раз пронзила слух темноволосого мужчины, хоть он и слышал ее уже тысячу раз.

─ Дело не в том, с кем ты спишь, Чуя, ─ прислоняя стройное тело к колонне растянувшегося над их головами моста, проговорил писатель, ─ а в том, кто из нас двоих способен доставить тебе настоящее удовольствие.

Рыжеволосый Накахара не ответил, а лишь поднес к своим заветренным губам бутылку с остатками алкоголя, после чего залпом допил ее. Вино окрасило бледный рот в ярко-гранатовый цвет. Комкая складки кимоно на груди собеседника, Дазай наклонился к его скрытому за полями шляпы лицу. Синие, напоминающие волны Босфора глаза, белая как мрамор монумента кожа, острый нос ─ все это и манило Осаму каждый раз увлекать своего партнера в пропитанный грехом однополой связи поцелуй. Его темные ресницы задевали светлые волоски ресниц Накахары, а сам писатель небрежно посасывал верхнюю губу поэта. Это помогало ему забыться, отпустить хоть на какое-то время мрачные мысли из своей головы.

Осаму не был знаком лично с госпожой Накахарой, но уже ненавидел сам факт ее существования. Более того, прозаик всегда, провожая в стельку пьяного Чую после хорошей драки в трактире домой, представлял то, как его супруга ложилась с ним ночью в одну постель. Все его лицо в те минуты сводила ревность, мышцы поджатых губ натягивались до предела, а сердце вместе с завистью тараниловнутреннюю оболочку груди своим бешеным ритмом. Но зато какое облегчение Дазай испытывал всякий раз, когда синеглазый поэт приходил к нему на встречу, вставал на колени, параллельно развязывая тонкий оби с талии. И вот сегодня, придерживая Накахару за край подбородка, кареглазый мужчина медленно опустил его на землю. Не произнеся ни слова, Осаму стянул перчатку с правой руки рыжего. Он бросил ее на мокрую после летнего дождя траву. Чуя не был глуп, поэтому совершенно не нуждался в объяснениях просьбы партнера. Даже здесь молодой писатель предпочитал диктовать свои правила.

Ветер колыхал ткани верхней одежды бледнолицего поэта, пока тот пытался распахнуть концы красного кимоно. Жестом Дазай указал ему смочить пальцы, чтобы уменьшить неприятность сухого трения. Чуя прикусил тонкую пластину ногтя в районе небольшой трещинки чуть ближе к основанию. Вкус собственной кожи показался ему солоноватым. Светло-розовая головка мужского полового органа выглядела особенно чувствительной, ведь она начинала реагировать даже на усилившее свой поток дуновение ветра. Накахара специально встретился с Осаму взглядом еще до того, как начал острием ногтя неспешно раздражать прорезь уретры. Низкорослый мужчина постепенно оттягивал подвижную складку кожи, просовывал худенький палец под нее. Но Чуя был женат. Женат. Эта мысль изводила разум Дазая.

Грубоватая кожа подушечки указательного пальца рыжего надавливала на пульсирующую сеть вен на аккуратном, лишенном каких-либо недостатков члене. Писатель, внимательно следя за действиями Накахары, даже уловил тот момент, когда синеглазый партнер, затаив дыхание, излился, и его выпирающие ребра сильно натянули ткань темного кимоно. Через минуту-другую после этого на съеденном белизной лице Чуи мелькнула довольная улыбка.

Осаму наклонился к подмявшему под себя подол традиционной японской одежды попутчику, оперся коленом на землю, а после ладонью надавил на его расслабленный живот, приблизив свое лицо к покрытой каплями холодного пота шее. Кончиком носа он прошелся по линии сонной артерии, вдохнул резковатый запах тела. Естественность в человеке всегда привлекала писателя. Пальцы Чуи провели по скрытым рукавами кимоно следам иглы на руках Дазая, даже сквозь плотную материю мужчина почувствовал дрожь в исколотых, но довольно сильных руках. Рыжеволосый поэт прикрыл глаза, позволяя прозаику на ощупь добраться пропитанными слюной и остатками семени пальцами до сжатых краев ректального прохода.

Сначала он не сильно надавил на сморщенную кожу, лишь слегка подцепив краем указательного пальца эластичный ободок кольца анальных мышц. Но чуть позже, занимая горячий рот поэта слюнявым поцелуем, принялся растягивать, неспешно проталкиваться пальцами во внутрь. Как постыдно. Как неподобающе пошло заниматься подобными вещами с семейным и связанным кольцом обязательства со своей супругой мужчиной, но в тоже время ─ ужасно сладко, будто яблоко, ворованное из чужого сада, есть.─ Снимешь ее только вместе с этим металлическим позором твоей юности, Чуя, ─ не позволяя рыжему приспустить для удобства перчатку с левой руки, буквально прошипел Осаму, зажав золотое украшение.─ Теперь я специально оставлю его на пальце, ─ недовольно огрызнулся Накахара, ─ может, тогда ты вконец изведешься от ревности, ─ ему нравилось злить прозаика, тыкать в лицо своим браком.