Возвращение к жизни. (1/2)

Только позже пришло четкое осознание того, что мне необходимо как можно скорее попасть в Нью-Йорк. Я не спала и отказывалась от еды - только считала часы до спасительного перевода от Розы. Каждый человек, с которым я общалась, был лишь целью: заполучить информацию о том, как добраться до Нью-Йорка. Наконец все выяснилось. Выяснилось, что борт за выжившими прилетит через четыре дня. Четыре дня!Более половины недели. Нет, в моих обстоятельствах этот срок был вечностью! Похоже, я выглядела настолько испуганной и вымотанной ожиданием, что мною заинтересовалась одна из местных жительниц. То оказалась добрая женщина, владевшая английским и ежедневно появлявшаяся в штабе спасателей, чтобы взяться за любую работу. Всерьез взволнованая моим состоянием, она стала расспрашивать меня, отчего я так переживаю. Врать и отнекиваться я не умела и просто рассказала ей все о Романо. Возможно, в ту переломную минуты мне важнее всего было просто выговориться. Добрые темные глаза эскимоски глядели на меня с сочувствием.- Мой сын завтра едет в Инувик по делам, а дела не терпят отлагательств. Поэтому и выезжает в такой сезон. Я отпускаю его с тяжелым сердцем. - Она заметно погрустнела, а потом сказала: - Он может взять вас с собой. Правда, дорога очень опасная. В этом году ее открыли раньше: лед на реке Маккензи уже установился. Но ехать по ней всегда было рисковано. Для нас каждая поездка в Инувик - приключение. Зато там можно найти рейс в Йеллоунайф, а оттуда - в Оттаву. Из Оттавы до Нью-Йорка рукой подать. За день-два доберетесь.

Я была до слез тронута ее участием, а она - смущена. Такое испытываешь лишь единожды: когда видишь хрупкий мостик, способный связать тебя с домом. Я плакала и, кажется, даже целовала эту милую женщину. Она аж покраснела и добавила срывающимся голосом:- Вижу, как вы его любите... И... знаете, я даже не сомневаюсь, что он выздоровеет рядом с вами. Я напеку пирожков вам в дорогу.

Есть же добрые люди на свете! В этот день мне повезло дважды. Часа через три после разговора о Нью-Йорке пришел перевод от Розы. Едва получив деньги, я помчалась в больницу к Адриену и Софье. Они еще болели, но глаза графа сверкнули, когда я рассказала, что Романо вышел из комы и нуждается во мне. Завтра я отбывала одна, а Адриену желала долечиться и счастливо вернуться в Нью-Йорк. Как беспокоило графа то, что я пускаюсь в автомобильное путешествие с незнакомцем по глуши!.. Казалось, наши тревоги отзеркаливали друг друга. Ведь меня волновало то же... Но откладывать я просто не могла. И Адриен согласился с этим, скрепя сердце. Софье я пожелала выздоровления и пригласила ее к нам в гости в Нью-Йорк. София была весела: ей звонил отец, и скоро он прилетит за ней в Туктояктук. А еще он очень благодарил нас, спасителей своей дочери. Такая горячая благодарность щекотала и жгла, как слезы. Мне стало стыдно, ведь как раз не сделала ничего героического, в отличии от Адриена. София осталась в моем сердце: милая и искренняя. И я еще раз изъявила желание ее видеть. Ночью я не могла сомкнуть глаз. Все мысли то и дело возвращались в Нью-Йорк, к моему дорогому. Романо, любимый! Как только в окне забрезжил холодный ноябрьский рассвет, я вскочила. Наспех собрала сумку с лекарствами и выбежала на крыльцо штаба спасателей. Пронизанные морозом минуты ожидания были невыносимы. Я выглядывала машину на Инувик, как человек выглядывает корабль с забытого Богом острова. Мы отправились аж в десять. Милосердная эскимоска подарила мне шапку на оленьем меху. Сын ее оказался очень славнымм молодым человеком, спокойным и вежливым. Правда, говорил он очень мало - в основном следил за дорогой. Неловкости не возникло; мне, напротив, было приятно это недолгое молчание. Я до конца поняла, на что подписалась, лишь когда мы покинули Туктояктук и выехали на лед Маккензи. Джип двигался со скоростью шестьдесят километров в час; мы то и дело рисковали провалиться в любую трещину. За дорогой, как объяснил мне мой водитель, следят специальные службы, но за всем не уследишь. Периодически возникает риск провалиться под лед. Зимой тут ездить еще опаснее: пурга, страшные морозы до минус тридцати... Вообщем, я искренне сочувствовала людям, вынужденным жить в таких условиях.

Мы уже проделали большую часть пути, когда колесо чуть было не попало в пропал ледовой поверхности. Я вскрикнула, резко вывернулся руль - едва-едва удалось объехать. Я почти не могла сдерживать бурный восторг перед мастерством спутника. Зажала ладонью рот и подумала с ужасом: сколько раз он вот ехал по делам? Сколько раз каждый мог оказаться последним? Наконец мы добрались до трассы Демпстер и только там вздохнули с облегчением. А еще через несколько бесконечно длинных часов я увидела табличку с названием города Инувик. Слава Тебе, Господи! Мы на месте. Я поблагодарила доброго моего спутника, пожелала счастливой дороги и вышла из автомобиля. Ноги проваливались в снег, дыхание перехватывало, пар рвался на воздух. Я, не теряя времени, стремглав бросилась в аэропорт. Я свободна, свободна! Мне лишь купить билет до Йеллоунайфа. И через три часа благополучного полета я находилась в столице Северо-Западных Территорий. Последним пунктом, который требовалось преодолеть на пути домой, была Оттава. Я стояла у кассы, кусая в приступе отчаяния костяшки замерзших пальцев. Билетов на сегодня не осталось. Чуть не плача, я стала загнанным зверем метаться по аэропорту. Это называлось безысходностью. Я схватилась за телефон, как за спасательный круг. Позвонить в Нью-Йорк маме. В трубке вспыхнул огонек радости и послышались сдавленные рыдания. Бедная мама! Казалось, на время нашей поездки сердце ее замерзло, как Маккензи. А проснулось, лишь когда она услышала мой голос. Она была поражена известием о том, что я невредима и уже держу курс домой. Я рассказала и о графе. Мама - я почувствовала это даже сквозь разделявшее нас расстояние - не одобрила то, что я бросила его в Заполярье. Наш разговор на том и закончился. Расспрощавшись с мамой, я сразу позвонила Розе, подогреваемая желанием немедленно узнать о Романо. По удивлению Розы нетрудно было понять, что в Нью-Йорке так скоро меня не ждала не только мама. Самочувствие Романо оставалось пока без изменений, но он звал меня, как только приходил в себя. И Роза совершенно не знала, как объяснять мое отсутствие. Ведь не о катастрофе же самолета ему рассказывать... Каждое слово о Романо болью выжигалось на сердце, но огонь этот только распалил решимость. Я улечу в Оттаву сегодня же, а оттуда немедленно отбуду в Нью-Йорк. К моему мальчику. Любой ценой. Ценой в очередной раз стали деньги. Я подходила к пассажиром, идущим на посадку в Оттаву, и предлагала немалую сумму в обмен на билет. Те, что спешили и наглели, просто посылали к черту. Другие просто ничего не отвечали, а качали головой и проходили мимо. Вдруг я заметила пожилого джентльмена в длинном черном пальто и с тросточкой в руках. Я кинулась к нему и слезно просила продать мне сбилет. Мужчина приостановился и спросил почти возмущенно:- А я тогда как полечу? Этот тон вряд ли мог обещать мне надежду, но тут меня осенило: собеседник говорил с явным французским акцентом. Способна ли чуткая речь связать язык? Я сама перешла на французский:- Полетите завтра. Я вас умоляю! Мне очень нужно, поверьте. Мой... мой жених после тяжелых травм вышел из комы, зовет меня. Я должна быть с ним сейчас! Я летала в Японию за лекарством для Романо, мой самолет совершил аварийную посадку в Заполярье. Может, вы слышали: рейс 706? Я должна скорее попасть в Нью-Йорк. Умоляю вас!

- Я же большие деньги потеряю. Наверняка больше, чем вы мне предлагаете. - Джентльмен приостановился и заглянул мне в глаза. - Вы из Франции?- Я француженка по отцу, но родилась и живу в Штатах. Он что-то еще больше растерялся. На моих глазах в душе человека происходил настоящий перелои. Его полный сомнения взгляд выражал и нежелание соглашаться, и нежелание резко отказать мне. Оставался последний аргумент.- Вот! - Я дрожащими руками сняла с шеи украшение. Это был кулон из чистого золота в виде Эйфелевой башни. Столь дорогой подарок преподнес мне папа в старые добрые времена житья в Пуэрто-Рико. Я хранила кулон как единственную память об умершем отце, о моем происходжении. Носила всегда с собой. Но в данный момент речь шла о цене вещи. Кулон - не безделушка, и, возможно, ее удастся обменять на билет, если человек не хочет принимать деньги. Мужчина взглянул на кулон, а потом на меня.- Уберите это, - сказал он решительно. - Я отдам вам билет. И не благодарите меня! Мы вдвоем прошли к кассе, где мой добродетель сдал билет, а я приобрела. Он ушел так быстро, словно его не было вовсе.

Итак, я прилетела в Оттаву. Итак, я добралась до Оттавы. Выйдя из самолета, я почувствовала, как на плечи обрушилось полное бессилие. Только когда от голода засосало под ложечкой, я с трудом вспомнила про пирожки, которые мне собрала в дорогу эскимоска. Вкус мягкого теста с начинкой ненадолго вернул ощущение жизни. Перекусив, я отправилась к кассам, чтобы купить билет в Нью-Йорк. Но и тут меня подстерегал еще один коварный неприятный сюрприз: мест нет, а следующего рейса надо ждать три дня! Я уже и так еле держалась на ногах от усталости, иссякла вся энергия, необходимая для горячего спора. Я отошла в сторону от кассы, как в тумане, нашла скамейку, рухнула на нее и зарыдала. Когти досады царапали в груди. Так близко от дома - и нельзя долететь! Тут мне представился Романо. Ему сейчас так нужен близкий человек рядом... а я тут. Ждать три дня... Нет, это слишком долго, я не могу! Я чувствовала: еще раз, как в Йеллоунайфе, мне не повезет. И, когда слез совсем не осталось, я просто выпрямила плечи и стала глядеть перед собой, будто надеясь на чудо. Что-то болезненно шевельнулось в сознании. Вот дрогнули темные ресницы, вот пересохшие губы с мольбой прошептали мое имя. И тут вспышкой пролетело: мой Романо зовет меня! Я - тот единственный близкий человек, и мне нельзя засревать в Канаде ни на день! Он ждет. Я встала и продолжила спрашивать людей, как можно сегодня выехать в Нью-Йорк. Наконец одна женщина порекомендовала мне ехать на Центральную автостанцию.- Оттуда через час уйдет автобус в Нью-Йорк. Вы доедете за пятнадцать часов.- Так долго?! - Воскликнула и тут же сама себе ответила упавшим голосом: - Это лучше, чем три дня. Женщина объяснила, как проехать на автовокзал. Добраться к сроку я успела. Вот, свершилось: был куплен билет и предоставлено место в уютном автобусе дальнего следования. Двери закрылись, и транспорт, шурша шинами, помчался прочь из Оттавы. Я откинулась в кресло и сразу же погрузилось в крепкий сон. Усталость и переживания сломили меня настолько, что я не разомкнула глаз до самой американской границы. Прошли таможню и двинулись дальше. Сердце стало особенно стучать: уже совсем недалеко! Когда за окном стали мелькать пригороды Нью-Йорка, от радости захотелось петь во весь голос. Приехали мы поздно вечером второго дня, если первом днем путешествия считать день выезда из Туктояктука. Впрочем, сумерки Нью-Йорка меня не беспокоили: перед выездом из Оттавы я позвонила Джулиано, и теперь он встречалл меня на автобусной станции. Мы кинулись друг к другу и крепко обнялись. Джулиано подмигнул мне и объявил:- У меня тут транспорт.

Я обернулась и увидела его мотоцикл. Представила себя в кожаной байкерской куртке и защитном шлеме: лечу к любимому. Снова лечу. Правильно все понял Джулс: я не хочу попасть в знаменитую нью-йоркскую пробку в самый ответственный момент жизни. К мотоциклу я подошла с улыбкой. Джулиано протянул мне шлем и сказал:- Садись и крепко держись за меня. До больницы доехали скоро. На входе уже встречала Роза, заранее убедившая охранника немедленно впустить меня. Я не помнила, как взбежала по ступеням к третьему этажу, как рванулась в палату Романо. Роза удержала меня. Впрочем, предложение от нее поступило дельное: мне и правда надо было сменить одежду на чистую, так как после долгой и изнурительной дороги на меня было страшно смотреть. Одежду Роза приготовила заранее. Я на скорую руку навела кое-какой марафет в ее кабинете, передала японское лекарство - и наконец меня пустили в палату Романо.

Я замерла на пороге, не зная, как выразить все те эмоции, что обуревали меня. Он был исхудавший, бледный - но это было все то же тело. Он лежал с открытыми глазами, и взгляд его был еще не слишком осмысленным - но это были те же глаза. Я подошла к нему, пошатываясь, из последних сил стараясь сдерживаться, и робко коснулась его холодной слабой руки. Романо с трудом сфокусировал на мне взгляд и лишь еле слышно произнес:- Ты пришла... Кристина... Я так ждал.

Больше он ничего произнести не смог, силы оставили его. Я дотянулась до него, как через преграду перешагивая, запечатлевая весь какой-то дрожащий поцелуй на его щеке. Голос у меня дрожал, голова кружилась, но я сказала:- Я приехала к тебе... единственный мой. Теперь я всегда буду с тобой рядом, и нас ничто не разлучит. Обещаю тебе...

Я действительно не собиралась куда-либо уходить из больницы. Но Роза настоятельно рекомендовала мне хотя бы одну ночь провести дома. Я сразу беспрекословно согласилась с тем, что она права. Ехать домой я была обязана - чтобы успокоить мою маму, все еще переживавшую нашу авиакатастрофу. Но утром я уже была в палате моего больного. Нам предстояло сделать немало. Теперь, после выхода из комы, Романо нужно было заново научиться сидеть и ходить, восстановить память, речь и тысячи других навыков, которыми каждый человек владеет с детства. В первую очередь, понадобился массаж. Розе не составило труда подыскать опытную массажистку, но ее услуги стояли очень дорого. Выход нашелся сам собой: Роза посоветовала мне пойти на курсы массажа, чтобы самой делать его Романо. Он нуждался во мне беспрестанно, как маленький беззащитный ребенок. Теперь к моей любви примешалось чувство ответственности, безудержная ласка и сочувствие - наверное, то же испытывала мать к своему малышу. Я делала все, чтобы он в полной мере ощущал силу моей любви и был защищен от всех травмирующих воздействий окружающей среды. До начала обучения на курсах массажа я целыми днями сидела у постели Романо и заботилась о нем с неизменной лаской и предупредительностью. Через два дня после моего приезда в Нью-Йорк вернулся Адриен, еще не совсем здоровый, похудевший, но счастливый оттого, что вернулся домой. А еще через пять суток, как-то в полдень, в палату Роману зашла Роза: сообщить, что мне звонит какая-то девушка. Я нехотя подошла к телефону. Звонила Софья, которая, как оказалось, уже тоже прилетела в Нью-Йорк. Должна быть, она сначала набрала мой домашний номер, а уже Адриен "переадрессовал" ее к Розе в больницу, где я и находилось. и Адриен, зная где я, дал ей телефон Розы.- Кристина, здравствуй! - В ее голосе звучали звонкие нотки простодушной радости. - Слушай... Ты прости, что отвлекаю от важных дел, но мой отец просто рвется познакомиться с тобой и твоей семьей. Скажи, можно завтра вечером мы придем к вам гости? - После этого немного детского вопроса повисла неловкая пауза, но в ту же минуту Софья стала усердно заполнять ее новым потоком слов. - Я не напрашиваюсь! Если неудобно, то так и скажи. Или, может, в какой-то другой день?

К своему стыду, я не особо хотела принимать гостей после всего, что пережила в последние недели. К тому же, подумалось с сожалением, если к нам придет Софья, то я не смогу провести вечер с Романо. Но тут я отчего-то вспомнила церковь, и самолет, и наш последний разговор в Туктояктуке. Нет, отказать ей я не могла. И потом, мне нужна была подруга.- Конечно, приходите. Я ведь еще в Туктояктуке написала тебе свой адрес. Мы будем вас ждать!- О, спасибо! - Она казалось абсолютно счастливой, и мне показалось, что она прямо сияет от восторга. - Тогда мы придем непременно!

На следующий день, оставив Романо на попечении Розы, я отправилась домой, чтобы помочь маме приготовить все для встречи гостей. Роза тоже хотела познакомиться с Софьей, ведь ей было очень симпатично все связанное с Грецией - родиной матери. Но и оставить Романо было нельзя, так что Роза вместо себя отправила к нам своего Макса: пусть "выйдет в люди" и приятно пообщается. Мы встретились у больницы и вместе поехали к нам. Макс с гордостью рассказывал про успешное продвижение в школе жокеев: он подавал большие надежды. Сириус рос; жеребенку стукнуло уже восемь месяцев, их с Максом взаимное доверие и привязанность становились все крепче. Вообще - может, тому виной была атмосфера легкого вечера - Макс казался более раскрепощенным и уверенным, чем обычно. А на Пятой авеню пахло домом и маминым ужином. Я помогала маме на кухне, мы впервые за долгое время просто хлопотали и по-женски смеялись; а Макс в это время негромко, но оживленно беседовал с Адриеном о наших приключениях после крушения. Гости пришли в срок, и вот уже нарядная Софья представляла нам своего отца. Это был невысокий худощавый мужчина с седеющими волосами и типично греческими чертами лица. Исидор Македониди... Я сразу ощутила к нему симпатию, а за столом мы еще и здорово разговорились. Исидор в тысячный раз благодарил нас за спасение любимой дочки - его единственной отрады и утешения, света и цвета жизни. Нет, потеряй он Софью, он не смог бы жить.- Я в неоплатном долгу перед вами, - все твердил он мне и Адриену. - Если когда-нибудь вам потребуется помощь, только скажите... Нипочем не откажу, слово чести Македониди!- Благодарю. - Адриен поднял бокал. - Нам хотелось бы больше узнать о вас. Кем вы работаете?- О, я тренер. Натаскиваю жокеев перед скачками. Мое имя достаточно известно в спортивном мире. - Без тени хвастовства, но с явным удовольствием заговорил наш гость. Тут Макс оживился.- Вы же... Исидор Македониди! - С благоговением воскликнул он. - Я вспомнил: мне говорили о вас в школе жокеев как об одном из лучших тренеров Америки. Вы даже тренировали победителя Дерби в Кентукки!- Было дело. Талантливый парнишка! А вы, мистер Людвигсен, учитесь на жокея?- О да! - Выпалил Макс и тут же зарделся, поймав на себе открытый заинтересованный взгляд Софьи.

- Я тоже начинал как жокей, а теперь вот тренер. Не мог совсем уйти из конного спорта - не отпустили лошади. Знаете, любовь к коню - это на всю жизнь.

- Полностью согласен, мистер Македониди! Лошади чувствуют человека. Знаете, говорят, что подлецу никогда не заслужить их доверие и любовь. Я заметила, что на протяжении всего нашего почти семейного ужина Софья и Макс как-то странно поглядывают друг на друга. И да, довольно часто. На мгновение мне даже стало казаться, что в воздухе уже витает аромат зарождающегося чувства. Впрочем, я могла и поспешить с выводами.